"Социальные
вопросы и т.п."

Элла
КЛИМОВА, "Восточно-Сибирская
правда"

Добыча живицы по
лесным угодьям Приангарья нынче
вовсе захирела. Отменного качества
смола, настоянная на силе сибирской
тайги, некогда служившая исходным
материалом для производства
канифоли высшей пробы, теперь как
бы и не нужна стала российской
промышленности. То ли китайцы
внутренний рынок заполонили своей
низкосортной, зато дешевой, то ли
главным потребителям ее — заводам в
Барнауле, Решетах, Омске — нечем
квитаться за драгоценное сырье. А
скорее всего распалась-развалилась
пирамида, имевшая основанием
десятки разбросанных по области
химлесхозов и венчавшаяся головным
трестом. Так ли, нет ли, но в прошлом
году было добыто всего шесть тысяч
тонн живицы, раз в двадцать меньше
возможного. Нынче, как сказали мне в
акционерном обществе
"Иркутскхимлес", только для
того, чтобы разработать программу
по стабилизации этой лесной
отрасли, нужно никак не меньше
трехсот сорока миллионов рублей, а
чтобы начать сезон подсочки — еще
что-то около трех миллиардов. Где
найти такие деньги, не знает никто,
зато доподлинно известно, что
(далее я цитирую строчки из
официального письма на имя
генерального директора АО
"Иркутскхимлес" Анатолия
Шмарина, подписанного высоким
московским чиновником) "… в
настоящее время администрацией
Иркутской области разрабатывается
программа реструктуризации
лесопромышленного комплекса на
1997—2005 годы, основными целями
которой предусматривается
совершенствование
производственной деятельности,
развитие рыночных структур,
создание финансово-промышленных
групп, природоохранная
деятельность, решение социальных
вопросов и т.п."

Кстати, теперь вам
должно стать ясным, откуда взят
заголовок к материалу. Но чтобы с
чернильного канцелярского наречья
на язык нормальных чувств и мыслей
перевести этот стершийся штамп,
вечно замыкающий собою список
благих помыслов — "социальные
вопросы и т.п.", — я почти
полностью приведу письмо от
Морозовой Г.К. (к сожалению, она не
назвала свое имя). И вам судить, где
кончаются эти проклятые
"социальные вопросы" и
начинаются на чиновничьем языке
ничего не значащие "т.п."

Итак. "Мне 42
года. Со мной двое детей. 16 лет и 12
лет. Живем мы в бывшем рабочем
поселке, который уже никому не
нужен. Работала я в Усольском
химлесхозе. И до сих пор числюсь там
на работе. Проработала я на одном
месте 22 года. И вот с двумя детьми я
осталась совершенно без средств к
существованию. С работы давали хоть
иногда маленький аванс, но уже год,
как не дают. Детские мы не получали
с октября 1995 года. Хлопотать, ехать
нет средств… Я бы пошла на любую
работу, но где ее взять? Я никогда не
пила водку, не имела взысканий, а
вот в таком положении. Мне уже не
раз приходила мысль о самоубийстве.
Грех? Но зато потом никаких проблем.
У меня сестра ушла так. Но пока я еще
думаю о детях. А потом?.. Нам много не
надо. Обидно, что сыну семнадцатый
год, он у меня трудолюбивый, как он
растет, как живет — никому до него
дела нет, а в военкомат должен
явиться по первому зову — идти
отдавать долг. А пока должна ему
одна мать. Неужели вот так среди
людей можно просто ничего не
значить? Я понимаю, что пол-России в
подобном положении, но вот пишу и на
что-то еще надеюсь… Поверьте,
последний раз я покупала хлеб три
месяца тому назад…"

Из всех
химлесхозов области пока держатся
два маленьких предприятия: в
Мишелевке и в поселке Северном.
Морозовой Г.К. не повезло: Усольский
химлесхоз вот-вот отдаст концы; его
контора открывается раза два в
неделю, не чаще. Кому там искать
положенные ей детские пособия — до
них ли там?

В областном
управлении социальной защиты, куда
я пришла с письмом Морозовой, мне
сказали: в массовом порядке детские
пособия не выплачиваются в
Приангарье нигде и никаким образом.
В каждом городе, в каждом районе
существует особая очередь — те, кто,
как Морозова, живет даже без хлеба.
В одном только Иркутске в ней стоит
более семи тысяч семей! Ради них
работники соцзащиты идут и просят.
Если в Иркутске, то в областном
финансовом управлении; если на
периферии — то в местных
горфинотделах: хотя бы немного
денег, чтобы поддержать голодающих.
Вот и Морозову Г.К. поставили на
такую очередь. В Усолье-Сибирском.
Хотя обещали поискать: может быть,
ее деньги, пусть бы и за позапрошлый
год, можно будет сыскать. Впрочем,
вряд ли: на последнем совещании у
заместителя губернатора области
работники службы социальной защиты
гадали, где взять рубли на детские
пособия. Заместитель начальника
областного финансового управления
Кудрявцева не очень удачно при
полной аудитории пошутила: "А вы
их нарисуйте…"

Рисовать, конечно,
никто не станет. Но вот внимательно
прочесть Закон Иркутской области
об областном бюджете на 1997 год,
опубликованный в газетах, стоило
бы. Есть в нем статья N^ 17,
раскрывающая затраты на
"социальную политику". А в ней
скромный такой абзац:
"компенсация расходов по выплате
государственных пенсий в
соответствии с кодексом областных
государственных должностей".
Ну, разумеется, ничего
противоправного здесь нет. Еще в
августе 1995 года Указ Президента
России "О некоторых социальных
гарантиях лиц, замещающих
государственные должности и
должности федеральных
государственных служащих"
увидел свет. Эти социальные
гарантии как раз и заключаются в
том, чтобы и бывшим, и нынешним
собирающимся на пенсию чиновникам
высших рангов приплачивать из
казны к обычным пенсиям… до 80
процентов их месячного содержания.
Неплохие получаются
"довесочки": нынче в общей
сумме они определены областным
бюджетом в 2 миллиарда 358 миллионов
рублей. В самый раз выплатить
детские пособия всем, кто их должен
получать в Иркутске, за целый месяц,
еще и Морозовой Г.К. хватило бы, хотя
живет она сейчас не в областном
центре, а в крохотном поселочке
Бухун, что в Иркутском районе. Но
это — к слову. Найдутся ли деньги
для Морозовой, еще неизвестно. А вот
то, что недавно ушедшему на пенсию
заведующему облзагсом Николаю
Первушину точно в срок будет
перечисляться довесок к пенсии в
размере пяти с половиной миллионов
рублей — так это уж точно…

На этом
противопоставлении сухой
канцелярщины с ее
"реструктуризацией",
"развитием рыночных структур"
и прочей словесной шелухой бьющему
по сердцу отчаянию можно было бы и
закончить расшифровку
уничижительных "т.п." Но
все-таки это было бы частной
деталью явления, которое, по словам
Морозовой, охватило
"пол-России". Горькая же суть
заключается в том, что умные или,
наоборот, дурацкие, глубоко
осмысленные или взятые с потолка
пертурбации вершатся где-то высоко
над головами женщин, разделяющих
судьбу нашей читательницы. Трудно
сказать, кому сегодня подчиняются
наши химлесхозы: то ли Министерству
экономики, то ли областному
комитету по управлению имуществом.
Но разве в этом дело? Ни
министерству, ни областному
комитету дни Морозовой Г.К. и двух
ее детей, живущих три месяца без
хлеба, не интересны. Морозова Г.К. и
дети ее слишком незначительны и
малы для того, чтобы
"разглядеть" их с такой высоты.
Тем более — услышать их голос. В
этом трагедия нашего времени. Здесь
пропасть, куда рушатся наши мечты о
новой, светлой России…