«Восточкинский» журналист Татьяна Маркова встречает свой юбилей. Уже много лет она вдали от Иркутска, города, про который​ говорит, что он – вся её жизнь. В своё время ей пришлось уехать в Тверь к родителям, нуждавшимся в помощи. Работала в областной газете «Тверская жизнь» до выхода на пенсию. Но «Восточно-Сибирская правда», от которой она не смогла и не захотела оторваться, невзирая на расстояние, ни на какую «пенсию» её не отпустила. По-прежнему её очерки выходят в нашей газете, и это происходит с 1983 года, когда она пришла в «Восточку» после окончания университета, имея за плечами опыт работы в районных газетах Иркутской области, начав в юности в газете «Знамя труда» на Брянщине. В «Восточке» прошла несколько отделов – отдел писем трудящихся, советского строительства и быта, сельхозотдел, была завотделом социальных проблем. И не от непостоянства – за её перо боролись,​ в ней нуждались.

Мне странно было бы писать о ней «Татьяна Георгиевна». Да и имя Татьяна, наверное, не было у меня на языке с момента нашего знакомства почти тридцать лет назад. Таня из тех, кто чувствует людскую суть, и, как я сейчас осознаю, её доброе отношение ко мне значило много больше, чем я понимал по молодости лет.​ ​

Таня Маркова – лирик и любитель поэзии, она безусловный мастер слова. Для того, чтобы состояться в журналистской профессии, это очень важно. Она располагает к себе и умеет вести диалог с человеком любого социального статуса – это не менее важно. Она умеет рассказывать истории, и это тоже необходимо в труде журналиста. Вот только я встречал в журналистском цехе людей, обладающих теми же достоинствами, что не мешало им быть циниками и мизантропами. А Таню десятилетиями догоняет волна человеческой благодарности​ героев её публикаций, ведь она не только писала о них, но и добивалась для них справедливости, приводила помощь.​

Думается, что лучшие в нашей профессии кроме профессионализма обладают ещё и «встроенным» этическим кодом. И, наверное, простыми словами это называется душа. Как у Тани Марковой.

Александр Гимельштейн

Просто Миша

В «Восточно-Сибирскую правду» я пришла в начале восьмидесятых годов теперь уже прошлого века. Крепкий коллектив не сразу принимал новичков, но поддержка в творческом плане каждому была обеспечена. Ещё гарантировались дороги разной проходимости. Бензин стоил копейки. Для разъездов по области у нас был видавший виды «уазик», который как раз и предназначался для таких поездок. Его бессменным водителем был Михаил Афанасьевич Сахаровский. Для нас – просто Миша. Он выглядел старше своих лет из-за глубоких улыбчивых морщин. Любил свою машину, как живое существо. Под зиму утеплял её пассажирскую часть стёганым одеялом, но всё равно, если сидишь возле самой двери, порядком дуло.

Как-то мы поехали с ним на пожарище в Заларях. Сгорели несколько частных домов. Картина горестная. И её со всеми возникшими проблемами предстояло донести до читателя. Отъехав немного от дымных головёшек, мы с Мишей увидели у дороги какие-то странные бордовые тюки. Оказалось, что это атласные перьевые подушки в голубой цветочек. Когда поблизости полыхало пламя, продавщица выкинула весь товар на обочину. Пришлось остановиться и купить одну подушку, причём совсем недорого. С тех пор в холода она была в машине со мной. И уже после, когда командировочная жизнь закончилась, стоило только зарыться в эту подушку с наволочкой, как она неизменно, уже за тысячи километров от места покупки, выдавала запах бензина, дороги и головёшек с того пожарища.

Проехали мимо

Строки, которые послужили заголовком к этому материалу, родились у меня тоже в дороге, когда мы по темноте возвращались с какого-то мероприятия. Дорога была гладкой и пустынной, по бокам стоял глухой лес. Не знаю, почему-то стало не по себе. Как-то само пришло: «Голосуют сосны на дороге, как большие озябшие люди. Ночь темна, душа полна тревоги, и попутчиков мы брать не будем». На самом деле попутчиков мы брали нередко. Общение с незнакомым человеком иногда открывало болезненные темы, которые никогда не всплывут в разговоре с местным начальством. Но в моей журналистской судьбе был случай, который до сих пор больно вспоминать.

Морозный день уже погружался в сумерки. Лесная дорога. И вдруг на обочине, как привидение, возникла фигура солдатика в распахнутой шинели. Он отчаянно махал нам рукой. Насколько я знала, в этой местности не было никакой воинской части. Откуда здесь взяться служивому? Мой сын в это время тоже носил курсантскую форму, материнское сердце прямо заныло. Сказала Сахаровскому: «Давай возьмём». Но наш водитель, добрейшей души человек, не только не воспринял мои слова, но и подбавил газу. Отъехав на расстояние, постучал костяшками пальцев по лбу: «Во, соображения никакого! А если бы за ним выбежали ещё двое? Да и с одним нам в машине не справиться». Я промолчала. Времена стояли непростые – начало девяностых. Но у меня до сих пор перед глазами эта фигура солдатика в распахнутой шинели, и я не знаю, правильно ли мы поступили тогда.

Произведение искусства

Запомнилась встреча​ с комсомольцем 1920-х годов. Разговариваем у него дома. Всё хорошо. Бывший председатель колхоза​ с увлечением вспоминает свои молодые годы, когда зарождались первые коллективные хозяйства. Говорит: «Мы же были активные. Для того, кто не спешил идти в колхоз, придумали одно «произведение искусства». Зимой прямо перед его воротами лепили из снега гроб, между прочим, очень натурально, а сверху на него прикрепляли бантик из материи. Чтобы заметнее было. Выйдет такой сонный уклонист из дома, а тут – бац, что хочешь, то и думай!» Надо ли говорить, что после этих слов душа моя как-то сникла, уже не хотелось задавать следующие вопросы. Нет, материал был взят и даже опубликован потом в газете, но за вычетом «произведения искусства». И сколько было в нашей работе таких «вычетов», которые не укладывались в прямолинейную характеристику героя.​ В этом плане газета груба, она не может позволить себе рассказывать о человеке со всеми изгибами его натуры.​ ​ ​

Ещё один эпизод, когда нужно было написать о враче. Отбросив медицинскую тему, он вдруг пожелал рассказать о своём хобби охотника. Сначала с гордостью показал связки беличьих и заячьих шкур. Потом​ заметил: «Вот с енотами беда! Осень была поздняя, линька зверя задержалась. Отловил я семь енотов, поместил их на чердак». Пояснил: «Пусть дозревают».

Ангел-хранитель

Удивительным образом порой раскрываются люди. Однажды нам пришлось заночевать у знатного механизатора совхоза в Аларском районе. Дом у него большой, родительский. Ужинали на уютной летней кухне. Потом мужики, фотокорреспондент Валерий Карнаухов и наш водитель, пошли устраиваться на ночлег, а я осталась с женой моего героя. Двум сыновьям она наказала отнести компот и чай деду и бабуле, да чтобы не перепутали стаканы. Разговорились. Светлана рассказала, что свёкор и свекровь лежат после инсультов почти без движения уже два года, она за ними ухаживает. Простила все обиды, которые они ей нанесли, когда она молоденькой учительницей вошла в дом мужа. Тогда переложили на неё всю физическую работу, да ещё упрекали по пустякам. Особенно тяжело стало, когда родился первенец. Мальчик был беспокойный, ему не хватало молока. А у неё воспалилась грудь, поднялась температура. Муж после работы подержит ребёнка несколько минут, а потом говорит, что устал. Свёкры и вовсе устранились от помощи. Как-то мать заснула с ребёнком на руках. Ей приснился сон, будто она входит в жаркую избу с охапкой дров и вываливает их около печки. А это ребёнок выпал у неё из рук. Он был в одеяльце, покатился по коврику и не пострадал. Вспомнила и про то, как решила отметить свой день рождения. В обеденный перерыв накрыла скромный стол, пригласила учительниц. И тут зашла свекровь, прямо при гостях не постеснялась сказать: «Ты что это удумала в нашем доме? Надо было разрешение спросить».

Светлана извинилась, что постелила мне в комнате у свёкров: «Они тихие, вас не испугают». Я и правда быстро заснула. А ночью разразилась гроза. Загрохотал гром. При свете молний увидела, что старикам очень страшно. Они словно пытались кого-то позвать, но не могли сказать ни слова. И тут бесшумно отворилась дверь, в комнату вошла Светлана. В белой рубашке она была похожа на ангела-хранителя. Подошла к каждому, погладила по голове, прошептала какие-то слова, положила под бок валик из одеяла, немного изменила положение тела. Супруги тут же успокоились, да и гроза пошла на убыль. Утром мы стали прощаться с семьёй. Я сказала механизатору: «Берегите свою жену». Он только хохотнул: «Да знаю, Светка – одна на миллион. Я ей говорю: «Сбавь обороты, старики лежат себе и лежат. Что ты носишься к ним через каждые 10 минут? Стала хозяйкой в доме, живи удобно для себя. А она: «Я так не могу».

Руки «солдатиком»

Очерк про известного хирурга Евгения Григорьева я писала в то время, когда областная больница находилась ещё на набережной Ангары. Наша беседа​ проходила в его кабинете, но хирург уже спешил на экстренную операцию. Поступил мужчина с непроходимостью кишечника. Его долго везли, состояние было плохое. Я напросилась на эту операцию. Мне дали бахилы, шапочку. Сестра сделала мне руки «солдатиком» и запахнула халат, перевязав его сверху поясом. И вот я уже стою чурбаном возле операционного стола рядом с мастером своего дела. Наконец, он подобрался к кишечнику. Мне впервые пришлось увидеть гангрену – чёрный раздутый участок петли. Я наклонила вперёд голову, чтобы внимательно рассмотреть, что будет дальше. Хирург только успел коснуться скальпелем поражённого участка​ кишки, как из неё со скоростью пули вылетела тонкая струя коричневого гноя. И прямо мне в глаз! Руки связаны, резкая боль и туман. Меня сразу увели, минут 10 глаз промывали. Он опух и почти не открывался. На следующий день история продолжилась в поликлинике. Был поставлен диагноз: иридоциклит – воспаление радужной оболочки. Пришлось лечиться. Очерк​ о хирурге был написан, но этот кусочек по понятным причинам в него не вошёл. Как говорится, кто ты такая со своим иридоциклитом?

А потом доказывай, что ты корреспондент

И в финале ещё эпизод из журналистской судьбы. Мне удалось договориться и провести один день в психиатрической больнице бывшего Александровского централа. В качестве пациента. На дворе стоял 1996 год. Положение больницы было бедственное. Рассказывать о ней, находясь вовне этого кошмара, было не так убедительно. Поэтому решилась. Никто не знал, что я из газеты, только главный врач (которого пришлось долго на это уговаривать). Мне выдали байковый халат, проверили на вшивость. Дверь щёлкнула замком. В истории болезни значилась глубокая депрессия. Моя койка стояла в 12-местной палате у тёмно-синей стены, которая любую депрессию может только удваивать. В конце октября отопление ещё не включили. Местные обитательницы постарались быстро передать науку, как надо себя вести: не держать руку около носа (подумают, что ты брезгуешь), в туалете не обращать внимание на «любопытных ворон», съедать пищу в столовой (а то капельницу поставят). На обед нам дали суп с вермишелью, варёный минтай с картошкой и чай. Порции большие, но надо было есть, раз предупредили.

Прожить этот день было невыносимо тяжело. Я навалилась на широкий подоконник и стала смотреть на волю. Из окна видела кусочек какого-то невообразимого, страшно далёкого счастья. Как прекрасен был серый, унылый дождик перед первым снегом, а деревянная лестница, поднимающаяся в горку к автобусу, и вовсе показалась дорогой в рай. И тут я увидела, как по лестнице поднимается главный врач, божество этого печального заведения. Видимо, шёл домой на обед в кепке и куртке поверх белого халата. По мере того, как он поднимался и потом переходил дорогу, я чувствовала, как между нами рвётся нечто вроде «пуповины». Вот уже и кепка скрылась. Подумала с ужасом: вот сейчас, не дай бог, что-то с ним случится, и доказывай потом персоналу, что ты корреспондент областной газеты. Да здесь водятся Наполеоны, что там корреспондент, мелкая сошка!

Спаситель мой вернулся с обеда, а вечером я уже сбросила с себя больничный халат. Думаю, что материал о больнице, которой срочно требовалась помощь, был не напрасным. Хотя прошло ещё немало времени до того, как в этих стенах бывшей тюрьмы, где влажность достигала точки росы, опустели коридоры и палаты.​ ​

Когда я возвращалась из командировки, обязательно кто-то задавал вопрос: «Как съездила?» Развёрнутый ответ, да ещё на эмоциях, давать не полагалось, чтобы не расходовать пыл. А в голове уже крутился заголовок. Я мысленно обхожу вас, дорогие мои ушедшие коллеги: Борис Новгородов, Лидия Сепетинова, Валентина Юдина, Геннадий Бутаков, Олег Быков, Толя Семёнов, Элла Климова, Геннадий Пруцков, Борис Абкин, Николай Волков. И этот список, к сожалению, не полный.

Перед глазами картина: в конце дня ко мне заглядывает Миша Сахаровский в своих неизменных унтах. Уточняет: «В семь утра». Договорились. Была у нашего водителя любимая поговорка: «Если ходишь, надо ездить». Да кто бы сомневался…