«Рядом» – не значит «вместе»

Вороны умные, потому и не доверяют людям, хотя живут рядом с нами испокон веков. Орнитологи относят их к синантропным видам птиц. С греческого этот термин можно перевести как «вместе с человеком». Воробьи, голуби, трясогузки, грачи и многие другие птицы были и остаются дикими, не одомашненными, но в то же время образ жизни синантропных птиц в большей или меньшей степени связан с человеком, «его жильём, а также с созданным или видоизменённым им ландшафтом». Ворона (в отличие от голубя или домового воробья, к примеру) – из числа факультативных синантропов, которые и вдали от человека легко прожить могут, но рядом с человеческим жильём им удобнее, а главное – сытнее. Только «рядом» – не значит «вместе». На дружбу нет и намёка. Человеку вороны коллективно и категорически не доверяют, стараются держаться от него на гарантированно безопасном расстоянии. Хотя, как рассказывал мне доктор наук, иркутский орнитолог Игорь Фефелов, персональный уровень доверия может быть разным. Вороны, как и некоторые другие птицы, способны запоминать человека «в лицо» и при очередной встрече понимают, кого можно подпустить поближе, а от кого лучше улететь без промедления и как можно дальше.

«Окликнувшая» ворона наверняка видела меня впервые, поскольку на острове я бываю нечасто. Сидела невысоко. Не так, чтобы рукой дотянуться, но ближе, чем принято у городских вороньих популяций. Без заметного страха смотрела прямо в глаза и выглядела чуть растерянно, неловко. Вот вроде позвала человека, а что сказать – не знает. Или знает, что, но не знает, как.

Увидев направленный на неё фотоаппарат, потрёпанная жизнью чёрная птица разгладила пару пёрышек на груди (как бы галстук поправила) и «приняла позу». Повернув голову в профиль, вытянула вперёд чуть приоткрытый клюв, издала негромкий и мирный рокочущий звук, будто мурлыкнула, и вновь вопросительно посмотрела мне в глаза: «Получилось?» Затаив дыхание, торопливо (пока не улетела) жму несколько раз на кнопку фотоаппарата. А она сидит. Пугаться и улепётывать со всех крыльев не собирается вроде.

– Он что снимает? – слышу за спиной детский девчоночий голос и понимаю, что вопрос обо мне.

– Вон видишь на дереве ворону? Её, наверное, фотографирует, – отвечает взрослый женский голос.

– А почему ворона его не боится? – спрашивает детский голос.

– На нашем острове птицы людей почти не боятся, – отвечает женский голос. – Голуби же нас не боялись, когда мы их крошками угощали. Даже сесть на тебя хотели. И уточки сейчас к самому берегу подплывут, когда мы им будем хлебные крошки в водичку бросать.

– А почему птицы везде людей боятся, а на Юности не боятся?

– Потому что здесь их никто не обижает.

– А везде обижают?

– Везде обижают. Особенно ворон. Потому что многие люди считают их птицами вредными.

– А они не вредные?

– Они разные. Как люди.

Снимая кадр за кадром, не мог избавиться от ощущения, что ворона хочет о чём-то поведать, но не может придумать, как это сделать. Чувствовал это на уровне подсознания. Скорее даже на уровне воображения, фантазий, в то время как материалистическое сознание утверждало: «Чушь и глупость! Птица не обладает разумом, потому не может и захотеть что-то рассказать». Подчиняясь разуму, я не вслушиваюсь, а всматриваюсь, пытаясь поймать интересную позу. Вначале застыл в одном положении, чтобы не спугнуть ворону, хотя голые веточки тополя «ломают» кадр, перекрывая то чуть приоткрытый клюв, то глаза моей «модели». Потом начал осторожно – по одному-два шага – перемещаться под деревом в разные стороны в поисках более удобной точки для съёмки. Доверчивую ворону это не насторожило. Возможно, она раньше других сородичей поняла, что здесь её на самом деле никто обижать не собирается. Время от времени птица пристально смотрит мне в глаза. Потом, вытягивая вперёд голову и приоткрыв клюв (вороны всегда это делают, собираясь каркнуть), начинает издавать сериями негромкие рокочущие звуки разной длительности и в разной тональности, будто разговаривая.

Но я по-прежнему не вслушиваюсь, а всматриваюсь, потому что перекрывающие силуэт веточки хоть и тонкие, но их много. Они безжалостно «рубят» кадр.

Стандартного «ка-а-ар-р», рассчитанного на всю округу, от своей хоть и потрёпанной, но деликатной «модели» я так и не услышал. «Во всё воронье горло» – это не про неё.

В непривычном слуху ворчании, в несердитых рыках, поскрипываниях и мурлыканье вороны мне иногда слышатся даже интонации, эмоции. Но собственный разум жёстко объясняет, что природа всегда рада подыграть воображению человека. Захотелось мне в тёплый осенний день чего-то таинственного – и нате вам! Говорящая ворона на веточке устроит? Любой каприз за счёт воображения заказчика. Всякие лешие, русалки и прочие персонажи из народных сказок – они, скорее всего, как раз оттуда, из человеческого воображения, не обременённого достаточным объёмом объективных знаний.

Жильё из подручного материала

– Во-он! Вон ондатра плывёт! Видите? – две пожилые женщины на скамеечке, которым надоело наблюдать мои перемещения вокруг тополя с вороной, радостно в две руки показывают пальцами на водную гладь с дикими утками и плывущей между ними ондатрой. Радостно – не потому, что они ондатру увидели, которую никогда раньше не видели, а потому, что нашли повод сместить место действия реалити-шоу с ровной площадки на покатый берег, с которого и в воду соскользнуть – запросто.

На желание зрительниц добавить в представление интриги я повёлся легко, потому что ондатра, плывущая к берегу с пучком какой-то водной растительности в зубах, удивила меня настолько, что я тут же забыл про ворону, хоть и чувствовал, что приличный её портрет сделать так и не успел. Удивила опять же не фактом своего присутствия в ангарских притоках – к этому посетители острова Юность давно уже привыкли, а тем, что через небольшую стайку диких уток она проплыла напрямую, вплотную к птицам. Едва ли не задевая тех, что оказались на её пути. Будто нет их здесь вовсе. Впрочем, и утки вместо того, чтобы испугаться и хотя бы немного посторониться, продемонстрировали​ мускусной крысе (это второе равноправное название ондатры) абсолютное равнодушие. Они в упор демонстративно не замечают крупного полуводного грызуна ни у себя под хвостом, ни под клювом. Водоплавающим птицам нечего делить с млекопитающим, поэтому они друг другу не интересны.

Говоря ребёнку, что на острове-парке птиц никто не обижает, женщина, конечно же, имела в виду, что их не обижают люди. А у меня давно уже сложилось впечатление, что здесь вообще никто никого не обижает. Любопытную сценку наблюдал пару лет назад. На мелководье прибило к берегу большой (едва ли не полбатона) кусок размокшего хлеба, вокруг которого собрались на обед несколько голубей. Одни отклёвывали крошки с берега, другие для удобства забредали в воду. К пиршеству немедленно присоединились вездесущие воробьи, а потом приплыл ещё и селезень. Разномастная пернатая компания неплохо подкрепилась без ссор и драк. Никто никого ни разу не клюнул.

​Здесь, в парке, даже люди друг к другу относятся иначе, чем на суетливых городских улицах. Теплее. Доверчивее. Улыбнуться незнакомому человеку, заговорить с ним, познакомиться – дело естественное. Природа к этому располагает. И ещё, наверное, настроение. В этот раз, фотографируя голубей на усыпанной ранетками яблоньке, я обратил внимание на проходящую мимо маму с коляской. Потом встретил ещё одну. А потом они попали мне в один кадр. Уже вместе, а не поодиночке. И те две женщины, переключившие моё внимание с вороны на ондатру, судя по обрывкам их разговора, познакомились только что.

Ондатра, пересёкшая акваторию, как катер, неожиданно прекратила фотосессию, превратившись в «подводную лодку». За несколько метров до берега она вместе с пучком травы в зубах, не меняя скорость и направление движения, ушла под воду. Ей некогда обращать внимание на разных там уток и тем более позировать фотографу. Как и многие другие грызуны, мускусная крыса склонна делать зимние заготовки. Не настолько большие, чтобы всю зиму питаться, не выходя из дома, но чтобы на чёрные дни что-то всё-таки было. Для этого в её жилище даже предусмотрена кладовая.

Биологи называют этого зверька «полуводным», потому что живёт он вообще-то на суше. Обычно в норах на берегу. Вход в жилище всегда расположен под водой, а «тоннель» ведёт вверх. Гнездовые камеры и прочие жилые помещения расположены выше уровня воды, уже на суше. Более того, иногда жилище строится в несколько этажей на случай, если при подъёме уровня воды в водоёме первый этаж окажется затопленным. А на водоёмах с пологими берегами ондатры строят из «подручного материала» хатки, вход в которые тоже предусматривается из-под воды. Для этого важно найти надёжное, твёрдое основание. В литературе описываются случаи, когда в качестве фундамента зверьки использовали, к примеру, пустые бутылки, стоптанные сапоги и даже оставленную на несколько дней лодку.

Перестали бояться людей

​На месте скрывшейся под водой ондатры практически сразу появился щёголь селезень. Гладенький. Ухоженный. Начал плавать передо мной, то ли позируя, то ли выпрашивая кусочек булки. К тому, что голуби, выпрашивая еду, готовы сесть людям на головы, на Юности давно привыкли. Но с откровенно попрошайничающим селезнем я встретился впервые. Неподалёку, метрах в пятидесяти от меня, молодая семья – мама, папа и дочка – подкармливала уток. Собралось их там довольно много, а этот почему-то решил выпросить еду у меня. Я бы и рад угостить симпатягу, но ни в карманах, ни в руках у меня нет ничего, кроме фотоаппарата. А он и так, и эдак, и левую, и правую сторону покажет, и шею в мою сторону вытянет, и плоским клювом по поверхности воды пошлёпает, показывая, с каким удовольствием скушает он всё, что будет ему предложено. Даже неловко мне стало, что не догадался я захватить из дома хоть какую-нибудь еду. Отвлёк он моё внимание, и просмотрел я, как вынырнула и поплыла к противоположному берегу ондатра за новой порцией зимних запасов. Спохватился, когда она уже далеко была. А тут и селезню надоело передо мной кривляться. Уплыл туда, где кормят.

Диких уток, в том числе крякв, которых много остаётся на зимовку в нижнем бьефе Иркутской ГЭС, к синантропным видам птиц официальная орнитология пока ещё не относит. Но в Москве, в Санкт-Петербурге, в других крупных городах, включая Иркутск, уже сформировались или прямо сейчас, в наше время и на наших глазах, формируются синантропные популяции. Происходит это по многим причинам. В числе главных кроме сокращения естественной среды обитания и увеличения площади урбанизированных территорий находится, на мой взгляд, ещё и ослабление охотничьего пресса. Стрелять в живых существ становится не модно. И птицы, да не только птицы, но и те же ондатры, к примеру, десятки других «охотничьих животных», и пернатых, и лохматых, перестают бояться людей, поскольку люди их «не обижают», а в городах очень часто ещё и подкармливают. Наш остров Юность – тому пример. Мне нравится, что он, являясь парком, не перегружен парковыми аттракционами и не изрезан напропалую асфальтовыми тротуарами, не задавлен цветочными клумбами. Всё это, превращающее естественную природную территорию в культурный парк, здесь есть. Но всего в меру. Чтобы на любой вкус: кому-то на коньках роликовых прокатиться, а кому-то листьями опавшими пошуршать между берёзами и за взаимоотношениями уток с ондатрами понаблюдать в почти естественной природе. Мне кажется, что это хорошо, когда всё в меру.