В самом центре Братска, города на севере Иркутской области с населением 220 тысяч человек, – здание старого советского магазина. Арендаторов для него найти не могут, помещения пустуют. Серая краска местами облупилась и обвалилась вместе с кусками штукатурки. На двери висит табличка «Продаётся». Брошенных и недостроенных зданий в городе много. В августе прошлого года Гриша наклеил на самую большую дыру на бывшем магазине огромные лейкопластыри, вырезанные из баннерной ткани. Это работа израильского художника Dede Bandaid.

Dede по всему миру клеит такие странные лейкопластыри. «Он начал их клеить, после того как побывал на войне, у него остался травматический опыт, – объясняет Гриша. – Такая вот концепция. Dede нарисовал лейкопластыри, я только перенёс их сюда. Локацию художник тоже выбирал сам по фотографиям, которые я отправлял». В Братске работа израильтянина появилась в рамках фестиваля «Один за всех – 2». Гриша списался с художником по Интернету.

«Через месяц из двадцати работ осталось десять»

Примерно так строится работа и с другими художниками. Гриша находит интересных мастеров, списывается с ними через соцсети или по электронной почте, предлагает поучаствовать в фестивале. С теми, кто откликается, начинаются переговоры. Гриша шлёт им фотографии поверхностей в городе. Мастера выбирают приглянувшуюся и отправляют эскизы работ. Гриша берёт краски и едет рисовать. Но иногда начинает вырезать лейкопластыри. Или строгать из дерева. Например, работа «Зевсейдон» художника Данилы Пилита на берегу Братского водохранилища – фигура из деревянных реек, покрашенных в красный цвет. Это тоже стрит-арт.

В первом фестивале участвовали 12 художников из России, во втором – около 20. Здесь были представлены работы мастеров со всех континентов, даже из Антарктиды. Системный администратор из российского научно-исследовательского института Арктики и Антарктики прислал Грише фигурку пингвина.

Уже через месяц из двадцати фестивальных работ осталось десять. Такое вообще происходит регулярно. Гриша говорит, что привык и почти не расстраивается. Самым заметным стало исчезновение его работы «Нечем дышать».

В Братске работает большое предприятие – целлюлозно-бумажный комбинат. По всем нынешним экологическим нормам он должен находиться далеко от города. Но стоит прямо в городе. Весь центральный район дышит выбросами предприятия.

Художник Миша Маркин придумал написать большими буквами «Мне нечем дышать» и разместить эту надпись на бетонных плитах, которые стоят вдоль дороги на комбинат. Эта фраза когда-то была слоганом американского протеста: полицейский во время акции убил протестующего, и тот, умирая, повторял: «Мне нечем дышать». Маркин подумал, что на фоне комбината эта фраза будет выглядеть по-другому, обретёт новый смысл.

Гриша сделал надпись, её закрасили дней через пять. Тогда Гриша написал на закрашенном пространстве: «Дышать не легче». Бетонный щит просто демонтировали и стали делать ремонт. «Но эта штука долго стояла, – говорит Гриша. – Я думал, закрасят очень быстро. Мне тогда говорили: «Сейчас тебя потащат в прокуратуру за вандализм и порчу имущества».

«Нарисуй за меня по-братски»

Гриша Шаров родился и вырос в Братске. В школе одно время он слушал рэп с друзьями, носил широкие штаны, странные шапки и большие пуховики. «Мы пытались косить под рэперов, – говорит Гриша. – Но это всё было по-братски. Шапку взял у сестры, штаны просто купил на три размера больше. Недолго это было, когда рэп стал популярен, мы уже выходили из пубертатного возраста».

После школы пытались рисовать граффити. Но не было баллонов с краской. «На последних страницах тетрадок порисовать – вот и всё твоё граффити», – смеётся Гриша. Однажды в школе его с приятелем попросили расписать стену и даже дали специальные краски в баллонах. «Там были такие странные слова: «валеология», «здоровье», – говорит Гриша. – Может, до сих пор остались».

Перед выпускным собирали деньги всем классом, чтобы купить баллон с автомобильной краской. Гриша с другом нарисовали на гаражах надпись «Выпуск-2015». Теперь у друга семья, трое детей, ипотека, кредиты и серьёзная работа. «Мы дружим до сих пор, – говорит Гриша. – Иногда мне его жена говорит: «Почему ты никогда Лёшу не зовёшь помогать, рисовать с тобой?» А я думаю: если на нас однажды составят протокол, его же сразу с работы выгонят. И как они будут свою ипотеку платить?»

В Братске до сих пор нет ни одного специализированного салона, где продаётся граффити-краска. Можно купить только эмаль для автомобилей, но рисовать ею трудно. Гриша заказывает краску в Иркутске.

Художественного образования у Шарова нет. После школы он сказал родителям, что хочет стать актёром. Они очень удивились. Мама у него продавец. Папа работал на заводе, он умер пять лет назад. Денег, чтобы отправить сына на учёбу, не было. Поэтому Гриша в итоге поступил на отделение сервиса и рекламы в Братский госуниверситет. Закончив его, уехал в Москву. Там работал в студии дизайна Артемия Лебедева. После смерти отца вернулся в Братск. В театре тоже успел поиграть, уже в Братске. Но понял, что не хочет связывать жизнь со сценой. Сейчас работает в отделе маркетинга в сети заправок в Братске и ведущим на радио.

Первый фестиваль стрит-арта в Братске Гриша провёл в 2020 году. Его бюджет составил около 30 тысяч рублей. Второго – около 47 тысяч на материалы, за 15 тысяч Гриша купил большую лестницу, в 70 тысяч обошлись старые «Жигули». Ни спонсоров, ни поддержки администрации у Гришиных фестивалей нет.

Команды тоже нет. Сначала помогали друзья. А после первого фестиваля незнакомые люди стали писать в соцсетях и предлагать помощь. «Большинство из них сливаются, как только доходит до дела, – говорит Гриша. – Наверное, это потому, что они просто хотят помочь, но стрит-арт – это не их интерес, не увлечение». Но некоторые остаются.

Гриша хочет, чтобы в Братске появились другие уличные художники. Во время первого фестиваля он сделал работу по эскизу художников из группировки «Фрукты Врукты». На фасаде небольшого строения, похожего на электрическую подстанцию, сделал надпись: «Нарисуй за меня по-братски». Ниже на стене – объявление чёрной краской «Займы под 0,8%». Рядом зелёной краской написано: «Гоша – г…о». А потом кто-то нарисовал панду. Гриша обрадовался.

«Говорить хочется о своём. Иначе нет смысла»

После первого фестиваля Гриша устроил аукцион в соцсетях – выставил футболку с логотипом фестиваля. Продал её за 12 тысяч рублей. Победитель перечислил деньги, а футболку подарил Грише. После второго фестиваля Гриша выставил на аукцион ещё одну футболку и кирпич с логотипом. Кирпич за 8 тысяч выиграл человек из Томска, а футболку за 4 тысячи – девушка из Колумбии. Заработать не удалось.

Гриша говорит: «В такие моменты ты задумываешься: а кому это надо? Дело не в том, заработал или не заработал. Когда люди голосуют деньгами – это самый искренний интерес. Это не то что лайк поставить. А по факту в аукционе участвуют три человека, и это тебя отрезвляет очень быстро. Вот и весь реальный интерес».

– Ты сомневался, делать ли второй фестиваль?

– Очень долго сомневался. Я сразу не хотел делать точно такой же, как первый. Потом понял, что могу позвать художников не только из России, но и со всей планеты. Вот тут я подумал: «Вау, божечки, божечки». Сомнения ушли, я сразу решил делать. Я поздно сообразил, только в мае. Лето на носу, а люди ещё не найдены. И я начал быстро всех искать, писать огромное количество писем.

Пока искал, увидел, сколько разных идей ещё можно реализовать.

– Значит, будут новые фестивали?

– Главное – не выгореть. Потому что в конце ты реально уже не можешь заставить себя подняться и пойти рисовать. èèè

Приходишь с работы уже вымотанным, а тебе надо взять рюкзак с краской и переться куда-то рисовать седьмой день подряд. С тобой уже никто не хочет идти, потому что ещё в первый день все замёрзли и устали. И ты идёшь один и рисуешь. И в какой-то момент думаешь: «Ну зачем?» А потом долго-долго отходишь от этого и не можешь рисовать. И хочется, чтобы это кому-нибудь было надо. Я придумал это как историю не только для себя, но и для города.

– Но ты же понимаешь, что быстро среда не изменится?

– Конечно. Но мне показалось, что второй фестиваль регрессирует, а не прогрессирует. В первый раз было больше позитива. В этом году работы начали ломать сразу после публикации в соцсетях. А я публикую работу и место, где она находится. Мне хочется, чтобы люди пошли и посмотрели, пофотографировались там.

Красное сердце с детской площадки утащил какой-то подросток прямо у меня на глазах. Мы приехали его сфотографировать, а его уже подросток держит в руках. Увидел нас и убежал в закат. Рядом была ещё одна работа – дорожный знак на металлической трубе. На нём было написано: «Старт ракеты в 10.30 утра». Трубу спилили, знак тут же рядом бросили. А мы накануне так долго яму для этой трубы копали, чтобы прочно установить.

Есть в центре города гигантский недострой – дворец пионеров. Там очень много плохих историй происходило – убийства, суициды. А главная проблема – там не могут просто заколотить окна и двери, чтобы туда не ходили подростки. Это прямо боль города. Большое, плохое, опасное здание.

Я разместил там работу итальянского художника Vlady «Биеннале посреди пустоты». На недострое повесил огромный баннер с надписью «Биеннале-2021 Бог знает где». Мы привезли здоровую лестницу, тащили её по всем катакомбам, чтобы это повесить. Короче, пришлось очень много усилий приложить, чтобы это всё сделать. И вот этот баннер исчез уже на следующий день. Не представляю себе, что нужно было сделать, чтобы это сорвать. И кто-то ведь заморочился.

– Что такое стрит-арт для тебя самого?

– Это самое главное. Дело жизни, наверное. Я работе уделяю больше времени, конечно. Но не отношусь к ней так серьёзно, как к стрит-арту.

Больше всего меня привлекает, что для этого вообще ничего не нужно. Ты ни с кем ничего не согласовываешь, ничего не спрашиваешь. Тебе нужны стена и банка краски. И сразу это попадает в публичное поле, открывается диалог. Я не тот человек, который готов писать в стол. Мне не интересно говорить с собой. Мне важно высказываться для аудитории.

С другой стороны, я точно не готов идти у зрителя на поводу. Если мне завтра напишут, что я делаю какую-то фигню, это не значит, что я перестану её делать. Но мне важно получать обратную связь, даже негативную. Её, кстати, много.

– А ты расстраиваешься?

– Поначалу меня это задевало. Но потом я понял, что люди часто судят поверхностно. Потом они, может, передумают, но сказанное уже никуда не денется. Точно так же я отношусь и к похвале. Это просто шум.

После второго фестиваля о Грише написал один из самых популярных блогеров страны Юрий Дудь (внесён Минюстом в реестр иноагентов). Заметку перепечатали все городские СМИ и паблики. Несколько дней мессенджеры у Гриши разрывались от сообщений.

Через пару дней Гриша пошёл делать новую работу, для неё нужна была большая картонка. Пришлось искать её на мусорке. «И вот я роюсь в мусорке, а со мной был журналист, который снимал сюжет про фестиваль, – рассказывает Гриша. – И он спрашивает: «Каково это – рыться в мусорке, когда о тебе такие люди пишут?» Я так удивился. Ну а что изменилось-то? Я такой же, какой был. Не дай бог начать глобально ориентироваться на то, что о тебе говорят. Ты потеряешь себя и начнёшь быть кем-то другим. Тем, кого в тебе хотят видеть. А хочется говорить о своём. О том, что тебе ночью не даёт спать. Иначе нет смысла».

«Если бы я мог объяснить словами, я бы не рисовал»

Гриша говорит, что он прагматичный человек, в сверхъестественное не верит вообще. Но ему нравится идея о том, что художник – это просто проводник какого-то божественного замысла. «Иногда, если свои личные амбиции засунуть куда-нибудь поглубже, не можешь никакого другого объяснения найти, чтобы понять, как ты это придумал», – говорит Шаров.

– А как складываются отношения с фестивальными работами других художников? Ты всегда понимаешь их смысл?

– Я никогда не спрашиваю художника, какой смысл заложен в работе. Тебе прислали эскиз, и ты его просто реализовываешь. Иногда поначалу кажется: какую-то фигню делаем. А потом в процессе до тебя вдруг начинает доходить замысел, и ты просто замираешь. Так же иногда бывает со своими работами, когда ты смотришь на них спустя время.

В эти минуты трудно поверить, что это ты сам сделал, и начинаешь думать: может, и правда через тебя кто-то хотел что-то рассказать? Такие результаты никогда не можешь себе присвоить. И от этого становится классно. Интересно, что, когда ты делаешь работу, не можешь её оценить: очень хорошо получилось или очень плохо. Не можешь предсказать, как она будет принята.

– Тебе удаётся что-то зарабатывать на искусстве?

– В какой-то момент я понял, что даже боюсь на этом зарабатывать. Сейчас я совершенно свободен делать именно то, что хочу. Если бы мне платили ровно за это, было бы классно. Но так не бывает, у заказчиков всегда свои идеи. В Братске я бы точно мог поставить роспись стен на поток. Часто об этом просят и предлагают нормальные деньги. Но мне не интересно расписывать стену по рисунку из Интернета. Я однозначно не хочу, чтобы это превратилось в работу.

– Детский сад, в который ты ходил, сейчас стоит пустой и полуразрушенный. На стене одна из твоих работ. Чёрный профиль лица в верхней части стены. Внизу, почти на земле, – силуэт мальчика белой краской и надпись: «А когда меня заберут?». Работа называется «Кукушка», и она про смерть. Ты боишься смерти?

– Нет, но я очень часто думаю о ней. Почему работа называется «Кукушка»? Там двойной смысл. Кукушка подбрасывает своих детей в чужие гнёзда. Но ещё у кукушки мы спрашиваем, сколько нам жить осталось. Собственно, эта тема очень перекликается с «Кукушкой» Виктора Цоя. Там есть слова: «Песен ещё не написанных сколько, скажи, Кукушка». Для меня этот рисунок про это всё. Сколько мне здесь отмерено, сколько я смогу сделать. На что потрачу отпущенное время. Но даже эти конкретные образы не могут объяснить всего, что там нарисовано. Если бы я это мог объяснить словами, я бы не рисовал.

– Что ты хочешь изменить в городе, когда делаешь фестивали?

– Для города – хочу, чтобы людям было интересно выходить на эти улицы, интересно здесь жить, разговаривать друг с другом.

Есть свои задачи. Хочу освоить новые техники, общаться с разными людьми, быть в общем культурном слое, а не оторванным от него. В какой-то момент ты понимаешь, что где-то есть сообщество художников, и ты совершенно оторван от него. А фестиваль – это возможность почувствовать себя в общем контексте.

Я придумал первый фестиваль, когда почувствовал, что в жизни ничего не происходит. Много лет что-то происходило. Ты в Москве пытался стать актёром, участвовать в каком-то большом деле, чего-то добиться. А потом вдруг возвращаешься в Братск и понимаешь, что здесь у тебя в жизни вообще ничего не случается. И ты сидишь в этом «ничего». Поэтому встаёшь, идёшь и делаешь город таким, каким хочешь его видеть.