Часы показывают около семи утра. Сижу в осенней куртке с чашкой утреннего кофе на привычно недостроенной террасе рядом с птичьей кормушкой, заполненной семечками. В нормальную летнюю погоду, когда вокруг полно насекомых, а крона цветущей яблони гудит, как пчелиный улей, птицы, кроме обленившихся воробьёв, кормушку игнорируют. Но при таких вот холодных, затяжных дождях она начинает пользоваться повышенным спросом.

Кофе в моей чашке под стать погоде – так себе. Растворимый, но горячий. На коленях старенький, давно не устраивающий меня фотоаппарат. Но исправный. Включённый, готовый к съёмке. Объектив направлен на знакомого дятла Федю. Он в компании со мной уже позавтракал и теперь делает вид, будто приводит в порядок семейную «мини-кузницу» для расщёлкивания подсолнечных семечек. Но я вижу, догадываюсь, что в действительности ему просто не хочется улетать из-под крыши в холодную мокроту июня.​

Поджидая что-нибудь интересное для фотоснимка, контролирую его работу по дисплею. В левой руке чашка кофе. Правой чуть поддерживаю на коленях фотоаппарат, чтобы не сбить заранее выстроенный кадр. Указательный палец на спусковой кнопке, чтобы прижать её в любое интересное мгновение. Почти не шевелюсь. Но не столько в надежде на хороший кадр, сколько по привычке. На всякий случай. Тем более что кадр в дисплее не лучше растворимого кофе в чашке. Дело в том, что мини-кузницу дятлы с моего молчаливого согласия устроили с наружной стороны перил, на которых стоит кормушка. Чтобы лузга во время их завтраков летела на улицу, а не на пол террасы. Теперь вертикальная стойка и перила, щелку между которыми дятлы используют в качестве кузнечных тисков, перекрывают тело птицы. Я вижу в дисплее только голову и хвост. Но сменить точку съёмки мне, во-первых, лень, а в-главных – не выходить же под дождь, куда даже Федя улетать не хочет. Так и тянем с ним вдвоём мокрое время, делая для самих себя вид, будто заняты чем-то полезным. Дятел постукивает, я прихлёбываю, дождь шелестит по крыше и листьям… Скучно до дремоты.

И тут случилось внезапное.

​Вы когда-нибудь видели мокрую курицу? В том, что фразеологизм «мокрая курица» вам знаком и вы отлично понимаете, даже чувствуете его значение, не сомневаюсь. Но доводилось ли вам видеть реальную, живую, настоящую, но совершенно мокрую курицу, благодаря внешнему виду которой возникло в русском языке это устойчивое негативно-эмоциональное словосочетание?

​Я мокрых куриц в раннем детстве видел, поэтому объясняю: курица – это вам не «с гуся вода». Мокрая курица – зрелище никчёмное, убогое, жалкое. Так же беспомощно и жалко может выглядеть, как я теперь понимаю, только мокрая голубая сорока.

Мой взгляд опущен вниз. Внимание на дисплей, в котором копошится наполовину перекрытый перилами дятел Федя, изображая птицу-трудягу. И вдруг там, в кое-как выстроенном кадре, с глухим, но довольно громким стуком когтей о перила возникает нечто грязно-серо-голубое и убого-растрёпанное, да ещё и с торчащими из ноздрей перьями. Так мне показалось.

На перилах между кормушкой и Федей будто из пустой шелестяще-моросящей пустоты образовалась… голубая сорока. Промокшая до последнего пёрышка, холодная и наверняка голодная. Скорее всего, она в буквальном смысле «с неба свалилась». Надеялась перекусить на знакомой кормушке. Увидела сверху Федю и решила, что никакой опасности быть не может, если дятел спокойно работает. Человек с чашкой кофе и фотоаппаратом, сидящий в условной глубине узенькой террасы, оказался для неё пугающей неожиданностью. И сорока исчезла так же внезапно, только бесшумно. Я не успел даже расправленные крылья увидеть. Она будто растворилась в нескончаемом дожде. Как привидение.

От неожиданного звука появления сороки в кадре я вздрогнул, плеснул себе на колено остывающий кофе. Чуть фотоаппарат не залил. Но не бывает худа без добра. Мой палец, лежавший на спусковой кнопке, тоже дёрнулся и совершенно самостоятельно, без участия моего сознания и воли, успел загнать то мгновение в электронную память старенького фотоаппарата.

В обычной жизни голубые сороки – птицы довольно наглые, самоуверенные. Разумно-осторожные, но не очень пугливые. Могут не только кошку, но и собаку обратить в бегство. Особенно если птенцы рядом. Хотя и из озорства, чтобы потом скрипуче похохотать, тоже могут. Видел я в прошлом году, как с диким хохотом гоняли они по улицам садоводства некрупную городскую собачонку с розовым бантиком на голове. И орут они неприятно: скрипуче и громко. Зато выглядят элегантно. За внешностью следят щепетильно. Избыточно ухоженные, приглаженные, едва ли не «прилизанные» – пёрышко к пёрышку, они в благодарность за что-нибудь вкусненькое иногда бывают не против мне попозировать. Говорить по-человечески не умеют, но видом и поведением вполне понятно предлагают варианты будущих снимков. Будто говорят: «На ручке своей лопаты меня сфотай. Получится неожиданное сочетание цветов – естественного голубого с искусственным оранжевым. Твоему редактору должно понравиться. А теперь «щёлкни» вон в той гнилушке для контраста прекрасного с безобразным…»

Сказать, что дятел, изображавший из себя трудягу на дармовой кормушке, тоже удивился внешнему виду мокрой голубой сороки, – значит, не сказать ничего. Он обалдел. Открыв рот, дятел с ужасом смотрел на сороку, как вчерашний жених, впервые увидевший утром после свадьбы свою избранницу без макияжа.

После исчезновения сороки мы с дятлом Федей ещё секунду-другую молча смотрели друг на друга, осмысливая увиденное. Потом он крикнул что-то коротко и резко, будто спросил: «Что это было?» И улетел, не дожидаясь ответа. Наверное, к супруге. Чтобы убедиться, что, несмотря на вселенскую мокроту, она и сегодня выглядит уютно, по-домашнему. Да и сменить её пора в гнезде. Дятлы – птицы моногамные: супружество на всю жизнь, если трагедии не случится. А высиживанию птенцов дятел уделяет даже больше времени, чем его супруга. У всех дятлов так принято.