Леонид натягивает кепку и скрывает лицо под медицинской маской. Он стесняется своего вида, говорит, что лучше было нам встретиться, когда он вставит отсутствующие зубы. «И вообще, я сильно постарел», – добавляет он. Леонид Ромин – невысокий худой мужчина в джинсах и кожаной куртке. Когда идёт, опускает голову и сильно сутулится. Он с интересом разглядывает улицы. За те годы, пока Ромин был в интернатах и больницах, мир вокруг изменился до неузнаваемости. Мы проходим по черемховской площади с массивным памятником Ленину и клумбами вокруг. «Здесь бардак был раньше. Теперь красота – домики аккуратные, порядок. Ни бычка (окурок. – Ред.) нигде, – говорит Леонид. – Я прошёл по своим знакомым. Из них много кто умер: старые, молодые. Кто-то болел, кто-то наркотики принимал. Те, которые живы, уже забыли меня».

Увидел чужого человека у себя в квартире

Леонид родился в Иркутске. До пяти лет он жил вдвоём с мамой. Спал с ней на одном диване. Из детской кроватки он уже вырос, кровати побольше для него не было. Всю мебель – диван, сервант, холодильник – да и саму квартиру для Лёни и его мамы купили бабушка с дедушкой. «Мама добрая была. Меня любила. По утрам кашу варила, гулять водила, сладости покупала. Своих денег у неё не было, обычно давали бабушка с дедушкой, – вспоминает Леонид. – Помню, мама делала ремонт. Обоев не было. Она белила стены, сверху наносила цветные узоры. Я взял красную краску и начертил на светлой стене пятно. Мама меня наругала».

Мама часто оставалась без работы, подрабатывала продавцом в соседнем киоске. Денег не было даже на продукты. Мама стала выпивать. «В последнее время мама какая-то не своя была, торопила меня постоянно, часто оставляла у бабы с дедом, – рассказывает Леонид. – Они ни в чём не нуждались. Два холодильника стояли всегда полные. Продукты были. Помню, на день рождения дед торт мне купил».

У Лёни с рождения была болезнь лёгких. Мама положила его в больницу, навещала несколько раз в неделю. «Потом бабушка пришла, сообщила, что маму убили, тыры-пыры, – скороговоркой произносит Леонид. – Мне было пять лет. Я никак понять не мог: как это – мамы нет. Поэтому и сбежал из больницы, чтобы посмотреть, как дома». Он убежал через незапертую дверь и дошёл до дома, который находился в километре от больницы. После этого много раз сбегал домой из разных больниц и интернатов.

Пятилетний Лёня один поднялся в лифте на четвёртый этаж своего дома. На площадке на табуретах стоял гроб, обитый красным бархатом. Лёня молча подошёл. Когда мальчика заметили стоящие рядом женщины, его стали отгонять от гроба. Но бабушка, которая тоже увидела его, разрешила остаться.

Позже соседка рассказала Лёне, что его маму нашла в квартире подруга. Мама Лёни лежала мёртвая в большой комнате. Перед смертью её сильно били. Эксперты обнаружили у неё многочисленные переломы и разрывы органов.

Когда Лёне было 17 лет, в один из побегов из интерната он пошёл в прокуратуру Октябрьского района Иркутска. Хотел узнать, из-за чего убили маму и наказали преступника или нет. Но документы ему не дали. «Потом ещё раз пытался выяснить, снова не дали документы. Сейчас, думаю, не стоит поднимать этот вопрос. Скажут, вышел из дурдома и ещё лезет», – говорит Леонид.

После похорон мамы за Лёней пришли сотрудники опеки. Он не помнит адрес приюта, куда его маленьким привезли из дома. Адреса всех остальных учреждений, в которых был, Леонид помнит. Помнит также фамилии, имена и отчества руководителей, воспитателей, врачей, педагогов.

«Это было похоже на детский сад. Там были коечки маленькие. Здание двухэтажное, старое, покрашено розовым. Огорожено зелёным забором. Качели во дворе. Я помню даже, где был мой шкафчик. Бабушка с дедом ко мне приходили. Однажды принесли новые бежевые туфли. Помню, как воспитатели пили, пока маленькие спали. А я не спал, и за это меня поставили в угол», – рассказывает Леонид.

После этого Лёню отправили в детский санаторий, где он прошёл обследование. В сентябре 1992 года мальчика перевели в детский дом. Он вспоминает, как директор угощал его шоколадом, как ездили на автобусах на летнюю дачу детдома, как воровал у воспитателей жареные грибы.

Вскоре после смерти матери с разницей в один год умерли дедушка и бабушка Леонида. В первый класс Лёня пошёл в детском доме Киренска, что на севере Иркутской области. «Я сильно хотел домой. Не верил, что родных – мамы, бабушки, дедушки – нет. Чтобы отвлечься, я гулял, часто ходил в библиотеку. Старался читать книжки. Любил журнал «Сибирячок», читал сказки Андерсена. Ещё заходил на склад, выпрашивал себе какие-нибудь подарки – конфетки, печенье».

Через два года его перевели в коррекционную школу в Иркутске. По словам Леонида, воспитатели заставляли его мыть полы. Если отказывался – оставляли без еды. Но самым страшным считает то, что из этой школы его впервые отправили в психиатрическую больницу. Произошло это после того, как Лёня сбежал. Ему было 14.

«В 1999 году сменилось руководство школы. По состоянию здоровья ушла директор, которая ко мне относилась хорошо. Стало хуже – не было ласки, общения со стороны персонала, – рассказывает Леонид. – Я сбежал, потому что мне было обидно, что потерял своих близких. Меня тянуло к дому. Было интересно узнать, кто живёт в моей квартире. Школа находится в другом конце города, я добрался зайцем на автобусах. Постучал. Вместо нашей старой двери стояла новая деревянная. Мне никто не открыл. Ответил мужчина, пригрозил, что вызовет милицию, и попёр на меня матом. Пару дней я прожил у соседки Натальи Николаевны. Потом она созвонилась со школой и меня забрали. Я был не против: у меня был интерес – я удовлетворил его. Увидел чужие двери, чужого человека у себя в квартире. После этого побега меня стали затаскивать по психушкам. Из школы в психбольницу отправили на три месяца, потом в интернат». Леониду поставили диагноз «шизофрения».

Закинули в грузовой фургон и повезли

Леонид жил в интернате и ждал своего 18-летия. Тогда он получал право распоряжаться квартирой. Но за два месяца до совершеннолетия Леонида, летом 2002 года, администрация Иркутска подала иск в суд и добилась того, чтобы его признали недееспособным. Квартира осталась в управлении мэрии, а Леонид не имел права жить самостоятельно без опекуна. В это время он снова находился в психиатрической больнице.

45 километров пешком прошёл 19-летний Леонид от посёлка Сосновый Бор, где находится больница, до Иркутска. Вместо прежней деревянной двери в его квартире стояла железная. Открыла незнакомая женщина. Она спросила, кто он такой, и велела убираться.

Леонид пошёл в прокуратуру. Сотрудники надзорного ведомства помогли ему подготовить иск к арендаторам жилья. В суде выяснилось, что чиновница городской администрации Екатерина Острожная, в доверительном управлении которой находилось жильё Леонида, сдавала его квартиру. Она имела на это право, только деньги должны были идти на счёт недееспособного. Хотя денег за аренду Ромин не получал.

По решению суда (есть в распоряжении «ВСП». – Ред.) арендаторы съехали, Леонид вселился в свою двухкомнатную квартиру. «По документам я был хозяином. Но фактически не успел почувствовать это. Как в кабинет чужой пришёл, – говорит Леонид. – Пенсия маленькая была, денег не хватало. Поэтому одну комнату сначала сдавал узбекам. Потом выселить их не мог. Чуть они меня не выселили. После этого перестал сдавать комнату. Мотался по городу, подрабатывал, где мог. Мыл полы, помогал соседке-предпринимательнице».

Леонид не скрывает, что иногда приходил к врачу и выдумывал себе симптомы, чтобы бесплатно пройти обследование. «Хотел, чтобы меня полечили. Мне надо было взять направление на Сударева (в психоневрологический диспансер. – Ред.). Я же не скажу, что я здоровый, мне надо просто полежать. Мне надо было что-то наврать им. Естественно, мне давали направление, я ложился и сдавал анализы. Что у меня нет чесотки и венерических заболеваний. А так надо было ходить в поликлинику, некоторые анализы платные».

В своей квартире Ромин прожил два года. Всё это время он искал себе опекуна, так как по закону не мог жить один. Леонид попросил знакомую, которая работала в больнице, взять его под опеку. Но она не смогла собрать нужные документы.

В апреле 2005 года администрация Октябрьского округа Иркутска назначила опекуном Ромина сотрудницу агентства недвижимости «Разгуляй» Зульфию Богачкову. Уже в это время она была фигурантом нескольких дел, связанных с махинациями на рынке жилья. Богачкова брала деньги за аренду или продажу квартир, к которым не имела никакого отношения (ссылки на судебные решения есть в «ВСП». – Ред.).

«После нашей встречи получилось так, что Богачкова заявилась ко мне в квартиру, с ней было несколько мужиков. Она забрала у меня ключи от квартиры, по её приказу эти люди запихнули меня в грузовой фургон и повезли куда-то, – вспоминает Ромин. – Приехали в Черемхово в какую-то квартиру. Приставили парня, он контролировал, чтобы я не сбежал. Квартира была в аварийном состоянии: потолок обвисал, сантехника старая, краны текли, туалет постоянно забивался, в ванной вода не уходила в сток. На стенах старенькие обои, мебели никакой не было. Правда, потом Богачкова привезла старый телевизор, стол и потрёпанный диван. Ремонта она никакого не делала. Мне ничего не объясняли».

Несколько раз Леонид убегал из квартиры в Черемхове в Иркутск – его возвращали. В июле 2005 года Ромина перестали удерживать. В том же месяце опекун завершила сделку по продаже его квартиры. Покупательницей жилья оказалась сотрудница психоневрологического диспансера, в котором Ромин проходил лечение, Мунира Стаценко (копия разрешения на продажу квартиры от мэрии есть в распоряжении «ВСП». – Ред.). Документ в марте 2005 года подписал исполняющий обязанности руководителя Октябрьского округа Иркутска Владимир Васильев.

Юрист Олег Писанко, к которому Ромин обратился за помощью, неоднократно подавал заявления в полицию. Ромин и сам постоянно писал обращения в разные инстанции: от губернатора до Генеральной прокуратуры.

Каждый раз в ответ они получали отказы провести расследование. Через пять лет после сделки о Леониде Ромине узнали журналисты. После публикаций в региональных СМИ, обращения в полицию депутатов Законодательного Собрания следователи возбудили уголовное дело о мошенничестве. Прокуратура Октябрьского округа Иркутска подала судебный иск, чтобы заставить Богачкову вернуть деньги за проданную квартиру.

Суд отказался принять иск из-за пропуска сроков исковой давности. По этой же причине закрыли уголовное дело. За то, что Ромин остался без жилья, никого не наказали. Спустя год после сделки Богачкову освободили от всех обязанностей, связанных с опекой над Леонидом. Иркутские чиновники остались на своих постах. Ромина, который жил в Иркутске, где придётся, и попрошайничал, забрали в интернат.

Деревянный барак в Черемхове, в который опекун переселила Леонида, вскоре снесли. Но взамен квартиры в аварийном доме администрация Черемхова по иску прокуратуры предоставила Ромину жильё в новостройке.

В 2013 году Ромин стал собственником трёхкомнатной квартиры площадью 75 квадратов. Но побывал у себя дома впервые только два месяца назад. Предыдущие семь лет он видел свою квартиру лишь на чертеже, который был в личном деле. Леонид завёл тетрадь, в которой нарисовал, как всё будет устроено в его квартире. Он узнал цены на мебель и технику у медсестёр и рассчитал, что на обстановку в двух комнатах и кухне ему потребуется 260 тысяч рублей. Решил, что третья комната пока останется пустой. Обставит её, когда будет возможность.

Ромин разорвал тетрадь с планами, когда узнал, что суд оставил его недееспособным. В ноябре 2019 года суд принял решение отказать в восстановлении Леонида в правах. Иск в его интересах подал главный врач областной психиатрической больницы № 2 Александр Савин. «Леонид находится в нашей больнице четыре года. Состояние его стабильное, – говорит главврач (разговор был записан в марте 2020 года. – Ред.). – Всё это время Леонид высказывает вполне естественное желание – выписаться из больницы, жить у себя дома. Леонид знает, сколько денег он получает, контролирует свои финансы, знает о своём жилье. Он также признаёт заболевание, готов принимать лекарства. Он осведомлён, куда ему можно будет обратиться за медицинской помощью, после того как он выпишется из больницы. Врачебная комиссия больницы пришла к выводу, что Леониду не требуется лечение. Мы можем его выписать. Единственное ограничение – его статус недееспособного. Мы попытались помочь ему – подали иск в суд, но попытка не удалась. Чтобы Леонид мог выйти из больницы, нужен опекун».

«Я палату закрывал на свой замок»

Утро в психиатрической больнице начинается около семи. Санитар заходит в каждую палату и кричит: «Подъём!» «Открываешь глаза, охота их обратно закрыть. Проснуться в другом измерении, – говорит Леонид. – Начинается суета. Кто-то не поднимается, кто-то психует, кто-то начинает орать. Заправляем койки. В туалете собирается толпа, могут зайти сразу человек 20. Кто-то курит, кто-то с ума сходит. Кто-то зубы кому-то выбивает. Кто-то кому-то нос ломает. Пробивает кружкой голову. Это есть». Сам Ромин дважды до переломов избивал соседей по отделению и проходил за это принудительное лечение. Леонид признаёт, что у него были вспышки гнева, когда он не мог себя контролировать. Теперь, по его словам, научился справляться с собой.

«Сигареты – это всё. Один бычок несколько человек передают друг другу, растягивают. Ты ему покурить сигарету или бычок не дашь – начинают сыпаться маты, рёв. Туалет больные моют за сигарету. А там грязь такая. Они покурили, они счастливы. Настроение нормальное. Они гуляют, чифирят (пьют крепко заваренный чай, вводящий в слабое наркотическое опьянение. – Ред.). Утром встал – и ходи по отделению, на улицу нельзя. Спать нельзя. А мне ходить не хочется. И видеть это тоже не хочется», – говорит Леонид.

– Возможно, меня больным сделали в дурдоме. До того как я попал в психиатрическую больницу, я чувствовал себя нормально, – говорит Ромин. – Когда тебя пичкают таблетками, ты уже не соображаешь ничего. Говорят, что таблетки – галаперидол, аминазин – успокаивают. От них ещё хуже.

Леонида раздражают расспросы о том, что он видел из окна больницы. «Цветочки во дворе – это дураки только наблюдают. Мне это не интересно. Я ждал, когда оттуда выйду, из этого болота. Небо за окном всегда серое было. Я сижу в клетке, и дерьмом воняет – вот мои ощущения. Я тупо лежал, читал, слушал радио, DVD смотрел. Время убивал».

О друзьях и приятелях Леонид не рассказывает, говорит, что не сближался ни с кем. «Пациенты – это такие люди непредсказуемые. С ним разговариваешь, проводишь тренинг психологический. Объясняешь, что жизнь такая тяжёлая. Надо выйти на волю, начать нормальную жизнь. Вот, тебя выписать хотят. Надо держаться. Он вроде всё понимает. Потом раз – и снова рассказывает про инопланетян. Хотя был один пацанёнок. Можно было с ним посмеяться, поугарать. Мать положила его в больницу, и в следующем месяце его не стало. Толкнул кто-то, он умер от травмы. Игрушка его осталась – обезьянка».

– Пациенты, которые лежали со мной в палате, плохо вели себя, я их немножко «корректировал», – говорит Ромин. – В палату они заходили по времени. Утром, в сончас и вечером. Я заправлял койки за них, наводил порядок. Не допускал в ней сборищ, чтобы они там пили чай, потом пакетики кидали на пол, плевали. Я палату даже на замок закрывал. На свой замок.

– А так можно делать?

– Нет, нельзя. Я нарушал, но мне никто ничего не говорил. Я следил за палатой, где я нахожусь. Я не любил, когда в мою палату заходили, брали из тумбочки что-то. Или просто внаглую пришли, поговорить захотели. Я сам по себе жил. Ждал момента, когда меня заберут.

Леонид жалеет о годах, которые провёл в интернатах и психиатрических лечебницах. «Я обижаюсь на систему. Немножко обижаюсь на моих близких, что они умерли, и я остался один. Получилось, что меня закинули в мясорубку. Крутанули и оставили там гнить. Я через всю эту хрень прошёл. Перекрутили меня с 1992-го по 2020 год. Детские дома, интернаты. Воспитатели материли, в угол ставили. За то, что в театры водили драматические, – за это им спасибо. Но зачем было ребёнка в психушку закрывать? Вся жизнь прошла в дурдоме».

Человек начинающий

Взрослых людей из психиатрических больниц забирают крайне редко. Начальник отдела опеки над совершеннолетними гражданами администрации Иркутска Татьяна Воробьёва говорит, что за три года её работы в отделе она не знает ни одного случая, чтобы кто-то взял психически нездорового человека из учреждения в семью. Дмитрий Дошин, который захотел забрать Леонида, первый.

38-летний Дмитрий Дошин был знаком с Леонидом в юности. Несколько раз виделись в общих компаниях. Тогда выяснили, что Дмитрий и Леонид – дальние родственники. Потом пару десятилетий не встречали друг друга. В прошлом году Дмитрий случайно узнал о том, что знакомый лежит в психиатрической больнице, стал навещать Леонида.

«Во время наших встреч он дал мне понять, что хочет забрать меня. Вселил в меня надежду, и я до последнего терпел. На меня орут – я терплю, у меня кровать переворачивают санитары и шмоны наводят – я терплю. Если бы не терпел, другое заключение врачей было бы. Возможно, не вышел бы из больницы», – рассказывает Леонид. В ноябре прошлого года Дмитрий начал оформлять документы.

Процедура оформления опеки затянулась на полгода. Так долго получилось ещё и потому, что сотрудники опеки не верили в бескорыстность намерений Дмитрия. Они всячески проверяли потенциального опекуна. Долго не отвечали на обращения, задавали дополнительные вопросы. Выясняли, зачем молодому мужчине – с жильём, с работой, не пьющему – нужен психически нездоровый человек. Татьяна рассказывает, что они даже нашли повод, чтобы отказать Дмитрию. Его квартира находится в ветхом доме, подлежащем расселению. После того как Дошин пообещал подать в суд, дали согласие на опеку.

Дмитрий Дошин – высокий, подтянутый мужчина с выразительными глазами. Одет в классическую рубашку и брюки. Когда говорит, жестикулирует, как преподаватель на лекции. «Мне было легко принять решение, – говорит Дмитрий. – Хотелось просто помочь человеку, и я мог это сделать. Будь у меня жена, дети, возможно, всё сложилось бы по-другому». Леонид не первый подопечный Дмитрия. В 2010 году он забрал к себе из детского дома двоюродного брата. Мальчику тогда было 12 лет. Сейчас он живёт отдельно, учится и работает.

Леонид привыкает жить вне больницы постепенно. В первый вечер дома у Дмитрия они вдвоём поужинали гамбургерами и шаурмой. Леонид впервые в жизни попробовал гамбургеры. Блюдо ему не понравилось. Попросил Дмитрия готовить то, к чему Леонид больше привык, например макароны с котлетой. После ужина прогулялись рядом с домом, потом смотрели телевизор.

«Чувствую себя человеком начинающим», – говорит Леонид.

– Первые дни был дискомфорт, я не осознавал, что нахожусь на воле. Просыпался утром – тишина, можно не вскакивать с кровати по требованию санитара. Я не мог поверить, что я дома. Шёл по улице как во сне. Сейчас начинаю привыкать. Не передать словами, как это – чувствовать, что ты свободен. Хочешь – сиди на лавочке, хочешь – иди в магазин, хочешь – езжай отдыхать. Свобода – это главное в моей жизни, – рассказывает он.

Первый месяц Леонид прожил у Дмитрия в Иркутске, поскольку в квартире в Черемхове не было мебели.

На счёте Леонида накопилась его пенсия. Чтобы на эти деньги купить мебель и технику, нужно разрешение опеки. Ещё одна забота Дмитрия – долги, которые накопились за квартплату. Задолженность достигла 100 тысяч рублей. Опекуну предстоит выяснить у судебных приставов, почему за квартиру не платили. Прежний опекун Леонида главврач Савин, в управлении которого находилось жильё, затруднился ответить корреспонденту, откуда взялся такой долг. Сказал, что теперь это дело нынешнего опекуна.

«Нам с Леонидом предстоит большая работа. Хотим купить ему ноутбук, чтобы научить его работать на компьютере. Прививаем Леониду хозяйственные навыки. Иногда он не хочет мыть посуду сразу. Я настаиваю, что это надо делать. Время ушло на то, чтобы приучить его не бросать бычки на землю. Теперь выбрасывает только в урну. Каждый вечер мы подводим итоги, вспоминаем, какие события произошли днём. Вот вчера без предупреждения в квартиру в Черемхове пришла опека. Я ушёл по делам, Леонид был один. Сказал, что без разрешения опекуна разговаривать с сотрудниками не будет», – говорит Дмитрий. Он долго рассказывает про социальную, культурную, технологическую и другие виды адаптации, которую нужно пройти Леониду. Про навыки, которые Дмитрий хочет ему привить.

У Леонида свои планы: «Пока хочу пожить один. С опекуном, конечно. Он в квартире есть, но я стараюсь его не замечать. Когда хочу остаться один, я же не могу ему сказать: «Иди погуляй!» Я в голову себе вбиваю: «Я один, здесь нет никого». Хотелось бы личной жизни». Он просит опекуна подать новый иск с требованием признать себя дееспособным.

Первое, что Леонид захотел сделать в квартире в Черемхове, – повесить на свою комнату амбарный замок, чтобы никто к нему не заходил.