С Петром Петровичем мы встретились за несколько дней до открытия вернисажа, он руководил подготовкой: решал, где разместить ту или иную картину, продумывал концепцию предстоящего мероприятия. На выставке «Моя Россия. Привет из Санкт-Петербурга» будут представлены произведения, выполненные в технике сухой пастели: это парковые пейзажи Санкт-Петербурга, виды Восточной Сибири и Байкала. Количество выставок Петра Гамаюнова уже превысило 100, 25 из них – персональные. Работы художника находятся в музеях и частных коллекциях в России и странах зарубежья. Среди его учеников есть дипломанты и лауреаты всероссийских и международных конкурсов.

«У моего брата совсем нет звёздной болезни, – рассказывает старшая сестра художника Людмила Петровна. – Большой город и успех совсем не изменили его характер, он остаётся таким же открытым, добрым человеком большой души. И в творчестве это видно. У нас большая семья – шестеро братьев и сестёр, к сожалению, старший брат ушёл зимой. В то время, когда Петя приезжает в Иркутск, мы собираемся вокруг него. Это ценные минуты счастья. Стараемся все вместе выехать на Байкал, в Аршан». Так и получилось на этот раз: решив все вопросы по выставке, Петр Гамаюнов отправился на Ольхон – за творческим вдохновением.

– Пётр Петрович, в каком возрасте вы поняли, что хотите стать художником?

– Это произошло в старших классах. Большой вклад в развитие художественного вкуса в нашей семье внесли родители: на стенах нашего деревенского дома висели репродукции картин известных художников, было много книг с иллюстрациями, открыток. Мама всегда много и хорошо шила, сейчас её можно было бы назвать дизайнером-модельером. Также она любила вышивать, увлекалась так называемым выбиванием по ткани. Папа по профессии бухгалтер, но был самым настоящим рукоделом: резал по дереву, был кузнецом. Многое сделал для дома своими руками.

В школе учителя быстро поняли, что я могу рисовать, и привлекали меня к работам. Например, я часто расписывал стены в нашем школьном здании. Надеюсь, смог оставить о себе добрую память. Кстати, когда я стал взрослым, выяснилось, что учился в той же школе, которую окончил Валентин Григорьевич Распутин. Здание школы было перенесено из зоны затопления при строительстве ГЭС на Ангаре. Сейчас она располагается в посёлке Юголок. Здесь несколько лет после распределения преподавала моя сестра Людмила Петровна.

Можно сказать, что моя мама в определённой степени была няней Валентина Григорьевича. Когда ей было 10 лет, а будущему известному писателю – примерно годик, мама училась в школе и квартировала в семье Распутиных. Мы были на связи буквально до последних лет – встречались, общались. У нашей семьи есть книги с автографами Валентина Григорьевича, которые он подписал как земляк и как близкий человек.

– Нет ли у вас мысли написать портрет Валентина Распутина?

– Мне хотелось бы не только написать портрет Валентина Григорьевича, но и пойти дальше. Хотелось бы написать и портреты, и пейзажную часть по произведениям автора. Родители многое нам рассказывали, а чем старше я становлюсь, тем ярче эти воспоминания. Ведь герои таких произведений, как «Деньги для Марии», «Живи и помни», жили по-соседству, только звали их по-другому. Поэтому я считаю важным для себя посвятить время именно этому проекту.

– Как вас, парня из провинции, принял Ленинград?

– Я благодарен родителям за то, что они приняли решение командировать меня к старшему брату Олегу, который служил в Подмосковье после окончания ИВАТУ. Я окончил школу и смог поступить в Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина на факультет живописи по специальности «Художник-живописец».

Первое время я действительно ощущал себя провинциалом, а людей, которые жили в Ленинграде, считал кем-то вроде небожителей. Ведь им посчастливилось обитать среди всего, что я до этого видел на открытках и в книгах. Поэтому первое время моя застенчивость давала о себе знать, прошло несколько лет до того момента, когда я почувствовал себя своим.

– Легко было поступить?

– Поступить удалось не с первого раза. Конкурс в академию был всегда очень большой. Нужно было безукоризненно уметь рисовать, писать, хорошо знать анатомию, законы цветоведения, перспективы и так далее. На 30 бюджетных мест претендовало более 200 человек.

– Определённое время вы потратили на копирование работ известных мастеров и даже удостоены Похвалы Академии художеств России за серию копийных работ, выполненных с оригиналов картин из Эрмитажа, Русского музея, Музея Российской академии художеств. Что этот период дал вам как художнику и как человеку?

– Копирование – неотъемлемая часть образования в Академии художеств. Все великие художники брали к себе подмастерьев, которые учились у них: размешивали краски, колеры, через некоторое время им было позволено скопировать фрагменты произведения мастера, потом – полностью скопировать картину, и только после этого они допускались к натуре. Такой подход к художественному образованию практиковался довольно долго и дал очень хорошие результаты в Европе и в России.

В Императорской академии художеств копирование было обязательным для всех студентов, все великие мастера ездили в Италию, где работали с фресками, картинами и другими произведениями. Именно благодаря копированию в музее Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге есть Тициан, которого нет в Италии: оригинальные полотна были утрачены при пожаре.

Выпускники академии художеств, отправлявшиеся за границу, назывались «пенсионерами». Им выделялось определённое денежное довольствие, пенсия. Вернувшись на родину, они должны были отчитаться, как провели это время, какие работы привезли. Именно благодаря таким поездкам и наполнились музей Императорской академии художеств, Эрмитаж, Русский музей.

На первом курсе я копировал работы из фондов Императорской академии, на третьем – источники Русского музея, Эрмитажа. Копирование, с одной стороны, позволяет лучше познакомиться с техникой того или иного мастера, с другой – даёт возможность развиваться самому, искать свои решения, подходы.

Оно же подковывает технически, организовывает: ведь произведение должно быть начато и завершено в полном объёме. Кроме того, оно должно вобрать в себя композиционные, цветовые моменты, которые хотел передать мастер.

– Кого было интереснее всего копировать?

– Чисто технически – Ренуара. Это импрессионист, автор порхающего мазка, плавающего рисунка – без чётких границ, создающего дополнительную живость. Он писал на уплотнённом маковом масле, маленькой кистью вбивал слои, потом смягчал их веерной кистью. Дело в том, что Ренуар не всегда был таким признанным и обеспеченным: часто ему приходилось брать остатки краски из тюбика, буквально выковыривать их оттуда, потом наносить маленькой кистью с разбавителем, после чего пользоваться веерной кистью, чтобы связать слои друг с другом. Часто из-за экономии он не брал белила, пользуясь фоном холста. Так появился приём акварельной живописи у импрессионистов, создающий волшебные переходы, вибрации цвета.

Очень интересен в это плане Серов. Он сложен, работал очень длительно: писал слой, сушил его, наслаивал следующий, где-то позволял себе пройтись ножом, что создавало дополнительные цветовые оттенки. Поэтому приходилось копировать его тоже послойно. Важным было и соприкосновение с работами Эдуарда Хруцкого. Он ничем не уступает голландцам, это бывший профессор Императорской академии художеств, академик, создавший серию натюрмортов, которые определяют эстетику, вкус натюрмортов того времени.

– Как бы вы охарактеризовали собственный стиль?

– Он основан на реалистической живописи с декоративным оттенком. Я бы назвал его смешением реалистического, импрессионистического и декоративного решений.

 Что вас вдохновляет?

– И пейзажи, и натюрморты, и портреты. Очень вдохновляют родные края – Сибирь, Байкал. Ведь детство и юность прошли в Иркутской области, родился в деревне Черепаново Усть-Удинского района, потом семья переехала в Иркутск. Поэтому мне интересно всё, что связано с сибирской природой. А так как я уже давно живу в Санкт-Петербурге, то пишу его парки, пейзажи и так далее.

– Насколько я понимаю, две самые главные темы вашего творчества и представлены на выставке в Иркутске?

– Да, здесь есть и Байкал, и Санкт-Петербург. Я назвал выставку «Моя Россия», потому что здесь представлено моё видение страны – то, в каком состоянии и настроении она находится. Байкал представлен в основном дикой природой. Например, пейзаж «Тунка. Прибайкалье». Здесь есть холмистые, нарастающие сопками Саяны, переходящие в островерхие снежные вершины и предстоящие им степи. Это контрастное сочетание. Здесь много пространства, воздуха, света. То, чего мне не хватает в Санкт-Петербурге.

Ещё одна работа – «Лодки на берегу»: здесь изображён в перспективе пролив между материком и Ольхоном. Место, где складируются рыбацкие лодки, многие настолько ветхие, что ими не пользуются. Дело идёт к осени, заканчивается сезон, так и жизнь некоторых из этих лодок тоже клонится к закату.

Если говорить о Санкт-Петербурге, то работы, связанные с ним, очень контрасты. Вопреки сложившемуся мнению город не всегда бывает серым, есть в нём и яркие тона, как, например, в картине «Весна в Санкт-Петербурге» присутствуют вкрапления оранжевого. Но всё же связующими являются сиреневатый, сероватый оттенки.

– Какое время занимает работа над картиной?

– По-разному, есть такие, которые можно сделать за несколько дней, а есть те, которые создаются неделями. Натурную часть мы определяем в этюдах. К примеру, Айвазовский никогда не писал пейзажи с натуры, всё начиналось с малого этюда, с более компактных размеров. Чего скрывать, профессиональные художники пользуются последними достижениями – видео- и фотоматериалами. А уже потом создаются окончательные работы в большом размере, они более стилизованные, отработанные, взвешенные.

– В какие часы вы предпочитаете писать?

– Мне бы хотелось творить сутками, но я не могу не выходить из мастерской, потому что я ещё педагог и руководитель. Поэтому писать получается в основном в выходные дни. Работать, особенно с летнее время, предпочитаю с утра. Я не буду кокетничать и говорить, что пишу по вдохновению: пишу, когда надо. Считаю, что художник всегда должен быть в рабочем состоянии. Творить можно бодро или потихоньку, вприглядку, но надо использовать любую возможность для того, чтобы создать очередную работу.

– Где располагается ваша мастерская?

– В период создания больших работ – более двух метров по одной стороне – я в течение нескольких лет арендовал мастерские в Доме художников. Сейчас под мастерскую выделена комната в квартире. Это удобно: можно в любое время начать и завершить работу – рано утром или практически ночью.

– Вы не только пишете картины, но и девять лет являетесь директором Института дизайна костюма, с 2014 года заведуете кафедрой живописи и рисунка, являетесь членом отборочной комиссии. Что можете сказать о юных художниках, поступающих в вузы?

– Они вселяют надежду, степень подготовленности абитуриентов растёт. Художественные школы, училища, кружки, дома творчества уделяют этому большое внимание. Сейчас художники получили больше свободы творчества, никто им не диктует, как вести свои творческие направления, никто не определяет жёсткие границы. С одной стороны, это хорошо, с другой – нет такого финансового подкрепления, какое было в СССР. В советское время искусство жёстко регламентировалось, но и имело конкретную финансовую поддержку. Например, художникам предоставлялись мастерские.

– Что интересно молодым художникам, что они хотят сказать миру?

– Молодые художники хотят связать реалистические направления с современными возможностями, например с компьютеризацией. Речь идёт о графическом дизайне, инновационных технологиях. Интересны им и направления, связанные с академическим искусством.

– В одном из фильмов «Квартета И» есть сцена, в которой герои в музее современного искусства не могут понять, что находится перед ними – реальное сантехническое изделие или инсталляция. Насколько эти веяния в искусстве характерны для России?

– Действительно, Запад идёт по пути упрощения, старается свести всё на финансовую составляющую: чем меньше затраты на подготовку художника и произведения, тем лучше. Второй момент – завязка на идею, посыл. Главное – не техника исполнения, а то, что хочет сказать автор, пусть даже мысль и примитивна. Это приводит к тому, что во время поездок по обмену опытом наши студенты удивляются, на каком уровне выполнены работы их зарубежных сверстников. Те же, в свою очередь, поражены, на каком высоком уровне пишут наши младшекурсники. И даже не верят, что такое возможно.

Несмотря на то что я довольно лояльно отношусь к тому, как развивается искусство на Западе, понимаю: чтобы произведения были действительно бесценными, они требуют длительной подготовки, большого труда. А попытки принести что-то с помойки в экспозицию и выдать это за гениальное творение – всё равно что платье короля, который в конечном итоге оказался голым.