Если брать за основу григорианский календарь, то именно в эти дни ровно 140 лет назад на месте центра Иркутска дымилось огромное пепелище, а люди в самостийных лагерях прятались по берегу Ангары, Иерусалимская гора была похожа на громадный табор… Об иркутском пожаре 1879 года написано столько, что, кажется, добавить нечего. Но есть газеты того жаркого лета и воспоминания на английском языке, ещё мало известные широкому кругу читателей.

«И слёзы горести смешайте со слезами умиления»

Последний июньский номер «Иркутских губернских ведомостей» за 1879 год вышел в день первого пожара – 22 июня. Через два дня полностью сгорела типография газеты. Следующий номер сожжённый Иркутск увидел только через 12 дней – 4 июля. Благодаря проекту «Хроники Приангарья» библиотеки имени Молчанова-Сибирского теперь можно заглянуть в эти газеты. Как известно, генерал-губернатор в это время был в Забайкалье, губернатор – в Санкт-Петербурге, начальник штаба – в командировке на Амуре, воинский начальник – на Лене, полицмейстер – в отпуске, выехал за пределы города. Не было и городского головы. Поэтому неудивительно, что через 12 дней, когда газета наконец вышла, первым люди увидели призыв не начальников края… а председательствующего в Совете Главного Управления тайного советника Аполлона Давыдовича Лохвицкого. Фигура это яркая, известен он тем, что при нём в 1869 году почти полностью сгорел Енисейск, а в 1881-м – значительная часть Красноярска. Волею судеб он же утешал в 1879 году выгоревший Иркутск.

«Жители города Иркутска! По неисповедимым судьбам Всевышнего вас постигло великое бедствие от пожара, но Бог карающий есть Бог милующий! – писал Лохвицкий. – Преклонитесь безропотно пред его святою волею и слёзы горести смешайте со слезами умиления. Не верьте ложным слухам о том, что найдены подмётные письма с угрозами новых пожаров и что будто бы объявлено, чтобы все выбирались из города, – всё это злонамеренная ложь, распространяемая людьми, которые в чужой беде ищут своих выгод. Ободритесь! Начальство принимает меры к вашей безопасности; вы сами должны быть бдительны и осторожны, а в остальном положитесь на волю Божию…»

Город после пожара представлял собой ужасающее зрелище. «На улицах валялись скарб, разные вещи, обломки мебели, опрокинутые экипажи, – писали «Иркутские губернские ведомости». – Берег Ангары был переполнен приютившимися погорельцами, которые не могли достать места на судах, лодках, плотах и стать на якорях среди Ангары или переплавиться на противоположный берег или острова. Река представляла живой город. Иерусалимская кладбищенская гора покрылась народом, импровизированными шатрами из опрокинутых телег, шкафов, натянутых шалей, ковров, простынь. Речка Ушаковка была буквально запружена жителями, большею частью бежавшими из негоревшей части города… Плач и крики детей, стоны женщин представляли разрывающую душу и не поддающуюся никакому описанию картину…» Только на Ушаковке собралось около 10 тысяч жителей. Люди вынесли свои пожитки на Военную площадь за театром, в Интендантский сад, в сад военной прогимназии. Домой возвращаться боялись.

Вторым к людям обратился исправляющий должность иркутского гражданского губернатора Измайлов. Главной целью его сообщения было успокоить людей. По таборам у города ходили слухи, что двойной пожар не случайный, что это были поджоги. И что злонамеренные люди готовы поджечь поселения вокруг города, и что есть приказ всем выбираться из Иркутска.

Обращение генерал-губернатора Восточной Сибири барона Фредерикса газета напечатала только через 19 дней после трагедии – 11 июля, а само послание было датировано 6 июля. «Жители города Иркутска! Возвратясь из Забайкалья, тотчас по получении известия о бедствии, постигшем город Иркутск в дни 22 и 24 июня, я был поражён громадностью понесённых уже убытков, множеством погорельцев и предстоящих ещё в будущем неудобств для всех жителей вследствие уничтожения пожаром училищ и большей части присутственных мест с производившимися в них делами, а также предстоящего к зиме затруднения в размещении по тёплым квартирам лиц, приютившихся пока где попало благодаря тёплому времени года. Но горевать не время – нужно действовать энергически, чтобы скорей поправить уже понесённое зло и предотвратить предстоящее…» – писал генерал-губернатор.

Безжалостные домохозяева

Ещё 23 и 24 июня и.д. губернатора Измайлов отбил в Санкт-Петербург телеграммы. О бедствии узнал император, и 27 июня министр иностранных дел ответил тоже телеграммой, сообщив, что государь пожаловал для первоначальных пособий погорельцам 20 тысяч рублей (всего по итогу направил 40 тысяч).

В первые же дни откликнулись люди всех сословий. Главный родоначальник идинских инородцев Пирожков пожертвовал Иркутску 100 пудов крупчатки и 600 пудов ржаной муки. Речь идёт о купце 1-й гильдии Илье Иннокентьевиче Пирожкове. Балаганский купец Е.М. Козлов привёз в Иркутск более 47 пудов пшеничной муки, более 46 пудов ржаной, 17 пудов картофеля. Купцы еврейского происхождения Лейбович и Мордохович отдали 43 пуда 26 фунтов ржаной муки, ещё 43 пуда и 26 фунтов пожертвовал купец Лаврентьев. Крестьяне из Черемхова прислали 81 ковригу печёного ржаного хлеба общим весом более 15 пудов и 2 пуда пшеничных булок и калачей. Егор Блаженный, Иван Филиппов, Алексей Семёнов, Матвей Агафонов, Алексей Скуратов из Голумети отправили в Иркутск по 90 пудов ржаного хлеба, Савелий Иванов – 50 пудов.

К 1 июля в пользу погорельцев было уже собрано более 36 тысяч рублей. Помимо 20 тысяч, поступивших от государя, Главное общество Красного креста пожертвовало 15 тысяч рублей. Служащие Елизаветинского винокуренного завода г. Голдобина собрали 100 рублей, тысячу рублей прислал московский купец Иван Николаевич Журавлёв. Люди часто присылали совсем скромные деньги. Но эти жертвы были настолько ценны, что имена простых крестьян, которые никогда бы не попали на первые страницы губернской газеты, остались в памяти навсегда. Крестьянская вдова из Тайтурки прислала рубль, и газета запечатлела эту скромную жертву. Спустя 140 лет мы знаем имя этой женщины – Екатерина Лебедева. Имена жителей Тайтурки заняли почти всю передовицу одной из послепожарных газет. Люди отправляли в Иркутск муку – кто пуд, кто 50 пудов. Только жители Балаганского округа собрали около 6 тысяч пудов хлеба.

Одни люди присылали в Иркутск последние деньги, а другие взбодрились от запаха внезапно свалившейся наживы. Уже через 4 дня после пожара необычайно взлетели цены на мясо и другие продукты. Губернатор дал распоряжение отпускать мясо не дороже 4 рублей 40 копеек за пуд. Лишившихся жилья начали обирать. Если до пожара квартиру можно было купить за 400–600 рублей, то после некоторые владельцы домов просили по 2-3 тысячи. Угол в комнатах отдавался за 5 рублей в месяц, помещения в амбаре или сарае – за 2-3 рубля. «Я предваряю безжалостных домохозяев, что если они не умерят своих требований, то я постараюсь изыскать средства обуздать их позорное корыстолюбие», – заявил и.д. губернатора Измайлов.

Генерал-губернатор Фредерикс обещал недобросовестным торговцам, ушлым лесопромышленникам и тем, кто за большие барыши начал строить новые дома взамен сгоревших: «Пусть эти лица пеняют на себя, если вместо ожидаемого обогащения понесут убытки».

Обнимая бутыли самогона

То, что творилось 22 и 24 июня 1879 года в Иркутске, в мельчайших подробностях описано много раз, подготовлены десятки статей. Однако есть воспоминания, которые публиковались только частично. Краевед, создатель «Иркипедии» Владимир Симиненко в одной из статей 2015 года опубликовал отрывок из воспоминаний английского путешественника Генри Ленсделла. Мы впервые публикуем их в расширенном варианте. 24 июня 1879 года священник, миссионер Ленсделл прибыл в Иркутск и увидел творившееся в городе своими глазами. В 1882 году в Лондоне вышла его книга «Через Сибирь», в которой была глава «Город в огне», посвящённая пожару в Иркутске.

«Какое яркое воспоминание у меня о прекрасном утре седьмого июля! Солнце светило ярко, но воздух ещё не был горячим», – писал путешественник, который жил по григорианскому календарю. Когда в Иркутске, который, как и вся Россия, жил по юлианскому календарю, было 24 июня, в дневнике путешественника было записано: «7 июля». «Наша дорога лежала вблизи холодной и быстрой Ангары, и равнины, по которым мы проезжали, были полны людей, пасся скот. Перед нами лежал Иркутск, – вспоминал он. – Этот город, построенный на клочке земли на слиянии двух рек, с его дюжиной церквей, куполов и шпилей, указывающих в небо, выглядел чрезвычайно красиво; на холмах вокруг мы видели уютные усадьбы, гнездящиеся среди деревьев. Перед нами открывалась приятная перспектива. Радовал уже проделанный путь, утро встречало нас прекрасно, предвкушение отдыха и покоя – всё это слилось воедино, подняло наш дух и заставило спешить далее. Увы, мы не знали, как же быстро всё изменится».

Быстро преодолев реку на пароме, путешественники пересекли Амурские ворота и тут увидели ещё дымящееся пожарище. «Но это было похоже на то, что мы видели в Перми и Тагиле, так что мы не сильно удивились. Худшее было впереди», – вспоминал англичанин. Только они подъехали к отелю «Деко» (на углу Большой и Тихвинской, ныне Карла Маркса и Сухэ-Батора. – Авт.) и сняли комнаты, отпустили ямщиков и стали расставлять вещи, как услышали сигнал тревоги. Пожар! «Я взобрался на крышу конюшни, – рассказывал Ленсделл, – и увидел, что в десятке домов от нас полыхает пламя, правда, по другую сторону дороги. Официант нас уверял, что огонь не затронет отель, так как ветер дул в другом направлении. Но мне не хотелось ждать и смотреть, поэтому мы сложили наши вещи обратно в тарантасы, и я сказал ямщику, который, к счастью, ещё оставался во дворе, запрягать лошадей, и через несколько минут мы были на улице, где стали свидетелями зрелища, которое нелегко описать. Люди бежали со всех концов. Но не с праздным любопытством лондонской толпы, увидевшей пожар, а с побледневшими от страха лицами, это были лица тех, кто понимал – беда может коснуться каждого. Люди были очень серьёзны, женщины кричали, дети плакали, и было очень тяжело достучаться до них и получить ответ на обычный вопрос».

Тем временем ямщики спрашивали, куда ехать. Англичанин попытался выяснить, где жили его знакомые, но люди на улице были слишком взволнованны, чтобы отвечать. Двинулись назад к реке. С трудом переправившись на другую сторону реки, Ленсделл увидел: дым поднимается всё выше, огонь разгорается. «Жители небольшого пригорода под названием Глазково, куда я направился, высыпали из домов и смотрели на столбы дыма». Англичанин нашёл в толпе хорошо одетую даму, они разговорились, и она предложила остановиться у себя. После обеда Ленсделл и хозяйка решили ехать к пожару, чтобы помочь погорельцам.

«На пароме мы встретили толпу людей, которые бежали из города и уносили с собой самое ценное. Вот старуха шатается под тяжёлым грузом мехов, сваленных ей на голову; бедная полуслепая монахиня обнимает икону, очевидно, самое ценное из её имущества; юная дама в слезах с котёнком на руках; мальчики с самой большой драгоценностью русского дома – самоваром… Ужас был написан на всех лицах», – писал священник. Ленсделл и его спутница наблюдали всеобщий хаос: повозки, телеги сгрудились на улицах, кто-то тащил пожитки прямо на зимних санях по камням и песку.

«Вскоре мы вышли на широкую улицу, на которой были расположены лучшие магазины и склады», – рассказывал путешественник. Это была Большая, ныне – Карла Маркса. Огонь бушевал с обеих сторон улицы. «Те люди, что были умнее, быстро выносили мебель, свои бухгалтерские книги и ценности и грузили на транспортные средства. Здесь были и дорогие трюмо, и стеклянные люстры, и картины, в общем, такое, что вряд ли ожидаешь увидеть в Сибири вообще». Рабочие впервые видели заморские деликатесы. Например, сладости и банки с консервированными фруктами. И люди были замечены в том, что вскрывали банки каждый по своему вкусу: кто-то впервые попробовал ломтики вест-индийского ананаса или сочные персики и абрикосы.

Жители Иркутска спасали огромные домашние бутыли ржаного самогона, какую-то часть погорельцы сжимали в объятьях, как будто это было самое ценное в их жизни, а другие бутылки были уже частично опорожнены теми, кто их нёс. Последствия употребления вскоре стали заметны: на улице наблюдались гротескные и глупые выходки пьяных. Люди несли сахарные головы, а один человек вынес стеклянный шкаф, полный конфет, и люди начали наполнять свои карманы с оглушительным смехом. К этому смеху, однако, примешивался плач женщин, которые ломали руки, когда видели пламя, приближающееся к их домам. Англичанин вспоминал, что каждый вёл себя по-разному. Кто-то помогал соседям спасать имущество, а кто-то равнодушно глазел. Но у каждой двери стоял кувшин с чистой водой для тех, кто хотел пить…

«Мне показалось, что пожарная команда была в большом замешательстве», – констатировал путешественник. Он заметил на улицах Иркутска паровые пожарные машины, на одной из них, ярко-красной, красовалась надпись: «Merryweather & Sons» (лондонское предприятие по строительству паровых пожарных машин и паровых трамвайных двигателей). Однако скверная профилактика машин в беспожарное время привела к тому, что в день трагедии они оказались бесполезными, поскольку не могли работать из-за пересохших труб. Англичанин очень удивлялся, что доставка воды с Ангары была такой «неуклюжей»: «По обеим сторонам города текла река, но город был пуст, у пожарных не было возможности провести воду по шлангу, её везли в больших бочках на колёсах. Время от времени можно было видеть такую ручную машину в действии. Но это были скромные машины садового типа или те, что используют в Лондоне торговцы, чтобы помыть тротуары и окна». Как заметил путешественник, царил ещё и хаос, поскольку никто, по его наблюдениям, не командовал людьми, а те действовали довольно беспорядочно. Например, сбрасывали с домов балки, не понимая, что огонь будет сжирать дерево с той же интенсивностью и внизу и пожар пойдёт дальше, не разбирали поленницы дров между домами, потому огонь перекидывался с одного дома на другой по «перешейку» из дров.

Пламя, охватившее деревянный дом, англичанин назвал «грандиозным зрелищем». По его наблюдениям, иногда не надо было даже искр, чтобы дом, стоящий напротив горящего, через некоторое время вспыхнул сам: просто его ставни настолько накалялись от бушующего рядом пламени, что в конце концов под действием одного только жара вспыхивали сами.

Вскоре путники решили вернуться к парому. Здесь царило столпотворение – грузили всё что можно, чтобы увезти. К огню двигалась процессия с иконами и хоругвями в надежде, что тот остановится. «Если бы так случилось, это, безусловно, было бы причислено к разряду чудес, – заметил англичанин. – Я слышал историю о том, что одна небольшая часовня в центре города избежала пожара, хотя дома по обе стороны были сожжены. Рассказывали об этом как о чуде, и у меня сложилось впечатление, что это так и было телеграфировано в Петербург; но, осмотрев место пожара, я понял, почему маленькое святилище осталось целым: оно было полностью кирпичным. Подозреваю, что через полвека на часовне будет указано, что она чудом уцелела во время великого пожара 1879 года».

К вечеру пожар продолжал бушевать, иркутяне выглядели отчаявшимися, многие рабочие были пьяны. «Пламя продолжало распространяться до темноты, была видна линия огня длиною не менее полутора километров, – вспоминал Ленсделл. – Казалось, что ни одно строение не избежит печальной участи». Причудливо горели церкви. Начиналось всё с колокольного набата, возвещавшего, что огонь движется к храму. Вскоре после этого на кресте, на куполах начинал зловеще играть огонь, а вскоре он уже высовывал острые, проворные языки из проёмов и окон храма и затем достигал вершины. Это было странное зрелище: башня в огне, сама вся тёмная, с пламенем только вверху, в проёмах и снизу. И, наконец, храм рушился с грохотом и миллиардами вырывающихся искр, играли потусторонние блики, которые невозможно забыть.

К полуночи, как вспоминал англичанин, он вышел из тарантаса, в котором спал, на берег, и увидел, что Иркутск горит на площади не менее полутора квадратных миль. Огонь стих окончательно только к 11 часам утра следующего дня. Отель «Деко», в котором его так уговаривали остаться, выгорел полностью…

Итоги того пожара известны: 75 кварталов сожжены, исчезли 918 дворов со 105 каменными постройками, превратились в угли 3418 деревянных строений. Целыми остались всего 3157 домов. Уничтожены были в числе прочего музей ВСОИРГО с огромной библиотекой, Военно-топографический отдел с архивом и картографией, практически вся городская публичная библиотека. Выгорели вся Большая улица, окружной штаб Восточно-Сибирского военного округа, Дворянское собрание, церкви, гимназии, училища, важные государственные учреждения с их архивами… Для полного восстановления города понадобилось 10 лет.