Главные герои произведений Евгения Рудашевского – подростки. Однако сам автор не считает, что пишет подростковую литературу. Скорее это книжки о подростках, которые вечно попадают в какие-то приключения.

– Отрочество – это время, когда формируется настоящий человек, – говорит писатель. – Ты стоишь на распутье, перед тобой тысячи дорог, и нужно выбрать, по какой из них идти, чтобы в итоге найти самого себя. Это внутреннее состояние рождает тысячи сюжетов и поворотов, которые мне хочется описывать. В то же время, если ты пишешь только для взрослой аудитории, перед тобой слишком большое, просто огромное пространство, в котором легко заблудиться. Когда перед тобой слишком много путей, ты стараешься идти во всех направлениях сразу, а в итоге не продвигаешься никуда. Но, если сам жанр задаёт естественные ограничения, чувствуешь себя гораздо комфортнее. Например, случаются моменты, когда слишком близко подходишь к каким-то очень сложным вещам. Но мой герой не уйдёт глубоко в экзистенциональные размышления в силу возраста. Для меня это хорошо.

В книгах Евгения Рудашевского самое главное – это история. Всё остальное тоже важно, но всё-таки второстепенно. При этом хорошо продуманный герой оживает и ведёт свою собственную линию.

– Только первые 10–20 страниц ты царь и властелин в своём произведении, придумываешь всё, что хочешь, – говорит Рудашевский. – Одного героя можешь сделать инвалидом, нищим, другого – богатым, просветлённым. Но как только заканчивается вводная часть, ты становишься рабом заданной логики развития сюжета, а герой начинает жить собственной жизнью. Иногда тебе хочется, чтобы герой пришёл в определённое пространство, а он упирается ногами и руками и никак туда не идёт. Наконец ты изловчился, привёл его и в этот момент понял, что… всё сломал. Тогда приходится выбрасывать последние главы и всё переписывать, уже доверяя бразды правления герою.

Так была написана повесть «Здравствуй, брат мой Бзоу», которая стала победителем литературной премии «Книгуру». В повести представлены образ дельфина и образ юноши. Они оба удивительно живые, реальные, и, когда начинают взаимодействовать, сюжет раскручивается как бы сам по себе, автору ничего не приходится выдумывать. В основу повести положена реальная история, которую писатель услышал, путешествуя по Абхазии. Она так понравилась молодому человеку, что он записал её на бумагу, не думая ни о каких публикациях.

Мир, в котором живут юноша и его семья, был тут же «списан с натуры». Наверное, отчасти поэтому он получился очень ярким, наполненным множеством почти документальных подробностей. Но писать «с колёс» получается не всегда. Гораздо чаще добывать материал приходится в библиотеках и архивах. Чтобы написать одну книжку, нужно 20 книг прочитать или пролистать. Вскоре выйдет книга, действие которой происходит в Тофаларии. Однако большую часть материала о природе и особенностях жизни тофов автор почерпнул в краеведческой литературе, а не в путешествиях по этому краю.

«Ты идёшь по городу, а вокруг тебя фрагменты будущего текста»

Впрочем, это не значит, что процесс сбора материала для будущих произведений когда-то останавливается. Для этого используются разные методы, в том числе и технические. Евгений Рудашевский по образованию журналист, закончил журфак МГУ и виртуозно владеет профессиональными приёмами.

– Блокноты в кармане, скрытые диктофоны – всё это есть, – делится секретами творческой кухни Евгений. – Но у меня нет цели документализировать действительность, я не пишу документальную литературу. Я собираю определённый материал, на основе которого создаю художественное пространство. Кстати, для этого не обязательно куда-то поехать и увидеть что-то необычное. Это процесс, который идёт каждый день. Состоялся интересный диалог, он тебе понравился, и ты потом пытаешься его воссоздать на бумаге, но ничего не получается, потому что ты понимаешь, что восстанавливаешь мысль, а не её звучание. Это тот случай, когда можно включить диктофон, если он рядом. Правда, диктофон желательно не показывать человеку, потому что это как минимум сразу исказит фиксируемую реальность.

Процесс сбора информации для текста вообще не прекращается никогда. Ты идёшь по городу, а вокруг тебя движутся не люди, машины, облака, а детали и фрагменты будущего текста, которые ты рассматриваешь, анализируешь и некоторые из них отбираешь. Это, безусловно, упрощение, но в каком-то смысле реальность действительно становится текстовым пространством. Это касается произведений искусства и литературы. Чтение «для себя» вообще стало условным понятием. Во-первых, не хватает времени, в основном приходится работать с текстами, которые необходимы для будущей книги. Во-вторых, ты уже не можешь просто читать художественное произведение, ты его анализируешь. Видишь структуру, героев, построение диалогов и так далее. Хороший журналист не может просто читать чужие статьи. Он сразу видит схему: тут лид, тут подводка, а тут контекстная реклама. Это ведь естественно. Но если вдруг ты соскальзываешь и возвращаешься в состояние читателя, значит, это очень хорошее произведение.

– Получается, вы и живёте в своём тексте…

– И не вижу в этом ничего плохого. Безусловно, это профессиональная деформация, но она приятна. Мне кажется, это очередная стадия развития человека в выбранном профессиональном направлении.

– То есть когда человек идёт по городу, но видит вокруг не город, а текстовое пространство, значит, он уже писатель?

– В конце-концов, писатель – это тот, кто пишет, а пишет сегодня каждый второй, и каждый десятый пишет огромные романы. Есть сайты, на которые тысячи людей выкладывают свои произведения, и у каждого из них есть свой читатель. Просто у кого-то два читателя, среди которых мама и бабушка, а у кого-то тысячи. По сути, разница, которую мы объективно можем определить, – это разница в объёме читательской аудитории. А вот такое понятие, как талант, очень условно и зависит не только от автора, но и от читателя. Каждый читатель по-своему считывает текст. Любой текст – это набор символов и знаков. Когда у автора этих знаков гораздо больше, чем у читателя, последний просто не считывает текст. Но, отвечая на ваш вопрос, наверное, я соглашусь с тем, что любой человек, который начинает видеть мир в текстовом пространстве, – это писатель.

– Писатель – это призвание?

– Это жизнь. Я считаю, у меня идеальная ситуация, когда нет разделения на жизнь и работу. Я никогда не возвращаюсь с работы домой, в нормальную жизнь. èèè

Для меня работа – это и есть жизнь. Здесь нет ни отпуска, ни выходных, ни обеденного перерыва. Я не могу отделить одно от другого. У меня не бывает периодов работы и отдыха, для меня всё – работа. Иногда можно наблюдать, как мамы пытаются оторвать ребёнка от увлекательного занятия, а ребенок всё не хочет оторваться. Я – как мальчик, которого тащили из песочницы, а он упирался и мечтал всю жизнь строить пирамидки из песка. Вот я и остался в своей текстовой песочнице, работаю и строю самые разные пирамидки.

Из текстовой песочницы жизнь не раз пыталась вывести Евгения на широкую, проторённую дорогу. В частности – на твёрдую стезю юриспруденции. Он родился в Москве, но большую часть детства и отрочества провёл в Иркутске. Закончив иркутскую школу № 47, поступил в Московский международный университет на юридический факультет. Оттуда попал на юридический факультет Чикагского университета. Учился, пока не понял, что это «не его песочница». А поняв, бросил учёбу и… отправился путешествовать.

Наверное, в этом месте он сошёл с проторённой дороги. Его дальнейшая биография интересна и разнообразна. Например, вернувшись после путешествий в Иркутск, Евгений был дрессировщиком нерп в Иркутском нерпинарии и добился карьерного роста – стал старшим тренером. Какое-то время работал проводником в сибирской тайге. Тут, конечно, пригодилось знание тайги. Эту науку он постигал с детства, когда ходил в походы с друзьями. Уже с 15 лет мог самостоятельно проделать путь от Листвянки до Песчанки. Со временем география передвижений расширялась, и, когда его мама основала в Иркутске собственную турфирму, Евгений ещё подростком подрабатывал в ней помощником проводника. Кстати, уже бросив университет, он пытался открыть в Иркутске свою турфирму, которая, впрочем, прожила недолго, о чём Евгений сегодня не жалеет. Путешествовать лучше налегке. Кстати, география походов за минувшие годы сильно расширилась и включает в себя Монголию, Индию, Дальний Восток, Кавказ.

«Иркутск мне привычнее называть родным городом»

– Сибирь, наверное, всю обошли?

– Сибирь большая, её всю не обойдёшь. К тому же у меня же не было никогда концентрации на выделенном месте. Всё увидеть невозможно, но хочется увидеть побольше. Я хочу лет через 20 приехать в Сибирь и отправиться в такое место, где никогда не бывал. Например, на плато Путорана. Я каждый год себя отговариваю, чтобы туда не съездить, сохранить это место в качестве подарка себе, например, на сорокалетие.

Иркутская область огромна сама по себе. Особенно остро я это почувствовал, когда мы путешествовали автостопом и возвращались из Тувы в Иркутск. Незабываемо это ощущение, когда, с одной стороны, ты уже пересёк границу Иркутской области и ты дома, а с другой – по-настоящему до дома ещё очень далеко. В Иркутской области очень тяжело поймать машину, редко кто останавливается. Одно из худших для автостопа мест. Например, в районе Тулуна и Тайшета мы по полдня не могли остановить никакую машину. А под Абаканом, Красноярском это сделать достаточно просто. Не знаю, с чем это связано, у меня нет объяснений. Поэтому эти последние километры были самыми трудными.

Сейчас Евгений Рудашевский живёт в Москве. Несколько лет назад он закончил журфак МГУ, получил наконец профильное высшее образование. Последний раз был в Иркутске проездом три года назад. Поэтому особенно рад, что фестиваль наконец-то пришёл в столицу Приангарья.

– Для меня это двойное удовольствие, – говорит Евгений. – Возможность встретиться с иркутскими читателями и побывать в родных местах. Ещё раз убедился, что все деревья стали меньше, дома стали меньше. Микрорайон Солнечный, в котором я жил, стал совсем маленьким.

– Кем вы себя ощущаете сегодня: москвичом, иркутянином?

– Пока я нахожусь в Сибири, этот вопрос вообще не возникает. Но, как только уезжаю, начинаю себя чувствовать сибиряком. У меня два родных города – Москва и Иркутск. Хотя я вот сейчас сказал и прислушался к своим ощущениям. Всё-таки Москву мне странно называть родным городом. Москва – это город, существующий вне времени и пространства России. Третий Рим, наверное. Что такое Москва, я не очень понимаю. Это слишком большое, слишком расползающееся пространство, в котором смешалось так много всего, что не осталось никакой конкретики. А Иркутск – он конкретный, и я могу понять, что это такое. Я чувствую это слово, у него есть свой вкус, своё звучание. Иркутск мне привычнее называть родным городом.

Но Москва – это центр, из которого удобнее добираться до любого места. С другой стороны, это центр, в котором проходят интересные книжные ярмарки, встречи, фестивали. Жить в Иркутске приятно, но сложно с точки зрения инфраструктурной удалённости. Сравните хотя бы цены на билеты. Неделя юношеской книги на Камчатке была месяц назад, билеты туда и обратно стоили 22 тысячи, билеты в Иркутск и обратно – 33 тысячи. В Иркутск сложно и дорого добираться. Всё это отдаляет Иркутск от Центральной России, но, может быть, и делает его самобытным.

«Когда поставлена точка в одной книжке, сразу начинаешь думать о новой»

В августе в разных издательствах выходят две новые книжки Евгения Рудашевского. Одна из них – вышеупомянутый приключенческий роман, сюжет которого разворачивается в Окинском районе – в горах Восточного Саяна, Тофаларии. Роман современный, но автор старался ориентироваться на тех гигантов приключенческой прозы, которые стоят за спиной, поэтому произведение можно назвать условно-классическим. Одновременно в издательстве «Росмэн» выйдет первая книга из фэнтези-серии, называется она «Сумеречный город». Помимо этого запускается научно-популярный проект, в который войдут книги о походах для подростков. Первая из них выйдет следующей весной. Одновременно прорабатывается другой проект, говорить о котором автор пока не хочет. «Так что работы много, работа кипит», – говорит Евгений.

В июне Евгений начал работу над новой книгой. Работает он, как всякий настоящий писатель, в деревне, в полной изоляции от мира.

– Допускаете, что ваш герой вырастет или вы просто уйдёте из приключенческого жанра?

– Безусловно. К счастью, я не могу предсказать, что будет дальше. Если бы я мог сказать, о чём я буду писать через десять лет, на этом можно было бы закончить и отправиться работать столяром. В этом тоже есть приключение – ты никогда не знаешь, какая идея придёт и куда тебя вдруг шатнёт. Тут абсолютная свобода, ориентируешься только на свои внутренние ощущения.

– После того, как книга написана, поставлена последняя точка, какое самое первое чувство она вызывает?

– К своим текстам нельзя подходить с меркой «нравится – не нравится». Это как твой ребёнок, он такой, какой есть. Обычно я безумно люблю свой текст, пока над ним работаю. Но, как только поставлена точка, я на него смотреть больше не могу. Поскольку текст приходится перечитывать по 10–15 раз во время редактирования, наверное, это закономерно. К примеру, текст книги фэнтези был готов, когда я подписывал договор с издательством в прошлом году. Я долго думал, что меня в нём не устраивает, в итоге выбросил его в корзину и написал заново. В тот момент, когда книжка вышла и можно выдохнуть, она уже вызывает отвращение. Когда слышишь где-то отрывок своей книги, например, по радио, хочется просто сбежать.

Но, когда поставлена точка в одной книжке, сразу начинаешь думать о новой работе. Как правило, она уже задумана и только ждёт своего воплощения. Тебе нужно только решить, куда бежать в первую очередь – в библиотеку или в архив, чтобы начать прорабатывать материал. Не знаю, может быть, когда мне будет 50 лет, я буду чувствовать себя усталым, написав очередную вещь. Но это будет другой человек, который ко мне нынешнему имеет мало отношения.