– 15 лет вы ставите спектакли на родине Распутина, 13 из них прожили в Иркутске. Проще ли вам сегодня ставить произведения сибирских авторов? Повлияла ли на вас Сибирь?

– И Распутин, и Астафьев, и Вампилов не принадлежат Сибири. Конечно, корни имеют значение. Но в мировом пространстве эти фигуры уже не могут быть привязаны к конкретному месту, при всём моём уважении к Сибири. «Пролётный гусь» Астафьева, «Последний срок» и «Прощание с Матёрой» Распутина, «Прошлым летом в Чулимске» Вампилова – это о человеке в целом. Но, правда, о человеке русском. Я последнее время думаю о том, что есть миссия в страданиях человека русского: не просто так наши испытания столь долго продолжаются. В Чулимске место действия – небольшой таёжный посёлок, в «Прощании с Матёрой» – глухая деревня, у Астафьева – забытый богом городок. Место действия не имеет значения, куда важнее то, что происходит с человеком.

– Вы нашли ответ на свой вопрос об этой миссии?

– Если бы нашёл, не думал бы. И сейчас у меня такой период, что я предпочитаю невнятному ответу хорошо сформулированный вопрос. Ответ напрашивается, но когда начинаешь его озвучивать, понимаешь, что изрекаешь мысль ложную.

– Когда в Иркутске снимали телеверсию «Последнего срока» для телеканала «Культура», режиссёр Виктор Безега обмолвился, что родная земля дала спектаклю некую аутентичность. Для вас это тоже было важно?

– Наверное, человеку, который не так долго прожил в Сибири, это действительно важно. Но, поскольку я уже почти иркутянин, меня как раз это мало вдохновляет. Да, это колорит, который никуда не денешь, самобытность, с которой нужно считаться. Но в «Последнем сроке», например, костюмы не совсем бытовые, потому что это не бытовая история. Несмотря на то что актёры настоящую картошку за столом едят, всё равно это притчевое пространство. Я рассматриваю «Прощание с Матёрой» как некую философскую историю, поэтому и костюмы, и оформление выходят за пределы быта, чтобы сообщить ему некую космичность. Мало кто из зрителей знает подробности быта деревенского. Можно в это влезть? Можно. Нужно? Не думаю. Мне кажется, и сам Распутин не описывал быт подробно, вскользь его касался, потому что деревенский быт для него был как воздух. И мы стараемся, чтобы для нас это тоже было как воздух. Если нужно ввести какие-то предметы, мы их вводим, собираем по памяти. В перечислении вещей в одном абзаце вдруг выскакивает прялка, она становится главной на какое-то время. Если нужно артисту для правды духа ощутить кожей кран самовара, мы это устроим. Но не более того. Я не считаю, что театр есть отражение жизни. Мне ближе мысль Юрия Лотмана о том, что искусство создаёт новую жизнь. Это моё кредо, оно не сразу сложилось, я тоже когда-то жизнь отражал. Но сегодня бытовые подробности для меня особого значения не имеют.

– После «Последнего срока« это ваше второе обращение к Распутину. Почему всего лишь второе? Страшно было браться? Или не было готовности?

– Второй вариант. Только эта готовность не выглядит так, что я сижу и пьесу читаю, что-то придумываю, написываю, а потом иду к артистам. Это подготовка моей внутренней жизни. Я не хочу про душу говорить, сегодня каждый норовит рассказать про свой богатый внутренний мир. Готовность – когда у меня внутри все ощущения от материала сливаются в единое. В данном случае поездка на родину Распутина, которую мы затеяли год назад с Анатолием Андреевичем Стрельцовым, очень помогла этому. Пришло время «Прощания с Матёрой», пришло время земного поклона Валентину Распутину.

– А насколько спектакль о затопленной деревне актуален для сегодняшнего времени?

– Говорят, что, потерявши голову, по волосам не плачут. Мы потеряли деревню как таковую. Как бы нам не рассказывали, что село поднимается, деревня загублена, и загублена не сегодняшним временем. Была отринута связь поколений, и началось это задолго до революции. А всякого рода советские эксперименты деревню добили. На кадрах с поездки Валентина Распутина с Геннадием Сапроновым по Ангаре ещё до запуска Богучанской ГЭС можно было увидеть разрушенные дома, вросшие в землю лодки. Мне кажется, русская деревня прошла точку невозврата. Истории фермеров – это частности, которые нельзя выдавать за тенденцию. Да, люди потянулись к земле и что-то новое будет, но это новое будет рождаться довольно долго. Водой были залиты не только деревни, а память человеческая. И произошло это не в 1960-х, когда гидроэлектростанции строились, а гораздо раньше. Но при всей этой грусти я не увидел у Распутина того глубокого пессимизма, который, например, нахожу у Астафьева.

– Поездка в Аталанку вместе с труппой театра тоже ведь наверняка послужила благодатной вдохновляющей почвой?

– Вот какая история запомнилась мне со встречи в Аталанке. Одна бабушка рассказала, как, будучи 12-летней девчонкой, ездила с родителями косить сено на остров. И на острове росли удивительные цветы. И она жалеет, что не может своей внучке эти цветы сегодня показать, потому что остров затоплен. Цветы растут только в её памяти. По­этому в спектакле я пытаюсь сформулировать вопрос: «Куда всё уходит? И что происходит с областью воспоминаний?» «Да мы-то кто?» – задаёт вопрос старуха Дарья. Но мы на этот вопрос ответить не можем, потому, чтобы хоть как-то видеть будущее, надо знать прошлое. «Откуда я?» – такой вопрос рано или поздно возникает у каждого человека, потому что связан со смыслом бытия нашего. Кто я и куда я иду в результате?

– Спектакль, в отличие от «Последнего срока», ставится на основной сцене театра?

– Спектакль – не вторая серия «Последнего срока». И жанры разные: там притча, здесь драматическая повесть. Своей метафоричностью «Прощание с Матёрой» выходит за рамки обычной простой истории. На сцене зритель видит остров, это плод наших совместных с художником-постановщиком Александром Плинтом усилий. Случился остров, потому что я наблюдаю у персонажей Распутина островитянское мышление. Обособленность и сообщает им понятия родства, родины. Три разных поколения описаны в повести – старуха Дарья, Павел и Андрей. Старухе невозможно оторваться от родного корня, Павел оторван, но очень мучается, Андрей полностью оторвался, его несёт куда-то, и он ещё не понимает, насколько ему будет сложно жить как «перекати поле». Это история одной семьи, но на её основе мы можем вывести общую формулу для человека вообще. Здесь множество смыслов. И моя задача – всё это множество до зрителя донести, чтобы симфония получилась. Музыку к спектаклю специально написал Алексей Шелыгин. За 15 лет я ни разу музыку к постановке не заказывал, всегда пользовался подбором. Но здесь, я чувствовал, должна быть оригинальная музыка этой земли, поэтому звучит тема Ангары, тема Хозяина, пожара и реквием.

– Проще ли вам было подбирать актёров на роли, зная их таланты и возможности досконально?

– С одной стороны – да. С другой – мне нужно было предложить им себя другого, чтобы всем интересно было работать. Мне кажется, у нас получилось. Но у меня ощущение по первому взрыхлённому материалу, что мы на верном пути с актёрами, у них могут получиться любопытные работы. Сложно им? Сложно! Потому что большая сцена, а тон должен быть доверительный, Распутина иначе играть нельзя. В постановке заняты 28 человек, добрая часть труппы.

– Удачного вам окончания этой сложной и напряжённой работы. Дай Бог, всё получится!

– Спасибо. В конце концов, от него-то всё и зависит. Надо только уметь слышать этот голос, да и всё.