Слово о Павле Нилине
Об этом я уже писал, однако не грех повторить, что за почти вековую историю редакция газеты «Восточно-Сибирская правда» привлекала в ряды своих сотрудников многих писателей и поэтов. Только в начале 1960-х годов на моих глазах преимущественно в качестве рядовых корреспондентов здесь работали уже состоявшиеся или будущие прозаики Владимир Козловский, Виктор Соколов, Юрий Скоп, Вячеслав Шугаев, Леонид Красовский, Лев Черепанов, Иван Фетисов, драматург Нелли Матханова.
Владимир Ходий
А, например, в далёком 1928 году во «Власти труда» ведущим штатным фельетонистом трудился, подумать только, двадцатилетний Павел Нилин – впоследствии известный прозаик, драматург, сценарист. В частности, по его роману, а затем сценарию ещё до Великой Отечественной войны была снята и тут же удостоена Сталинской премии первая серия художественного фильма «Большая жизнь», а в годы хрущёвской оттепели экранизированы его замечательные повести «Жестокость» и «Испытательный срок».
В 1970 году мне посчастливилось побывать в Москве в гостях у Павла Нилина. Соглашаясь встретиться, он по телефону вначале признался, что «наша беседа прервёт работу», но затем, будто извиняясь, сказал:
– Рядом с Третьяковкой, в Лаврушинском переулке стоит большой дом…
Звонок. На пороге высокий энергичный мужчина.
– Нилин, – сказал он, протянув руку, и жестом пригласил в рабочий кабинет.
В кабинете, как и положено, много книг. На стене – репродукция автопортрета Пушкина, на рабочем столе – горельеф Толстого. Вероятно, это те писатели, к которым он питал особое уважение.
Хотел увидеть книгу или предмет, обнаруживающий его привязанность к Сибири, но времени для обзора кабинета не предусматривалось, надо было начинать беседу, и я первым делом сказал:
– Истории литературы известно, что Павел Филиппович Нилин родился в Иркутске. Но в Иркутске он не только родился…
Хозяин мягко перебил:
– У меня самые светлые воспоминания о Сибири и о родном городе. Да, в блистательном Иркутске было нечто большее, чем просто моё рождение…
На этом прерываю то давнее интервью (полностью оно есть в моей книге «Память и судьбы») и представлю, можно сказать, неизвестного Нилина – то, что войдёт в будущую антологию «Восточки» «100 лет – 100 авторов».
«Сумасшедший напиток» – это из написанного им в молодые годы. «В родном городе» – впечатления об Иркутске спустя более четверти века.
Да, в 1955 году по приглашению редакции «Восточно-Сибирской правды» он приезжал в город своего детства и юности. Жаль, что не все написанные им «беглые заметки» способны вместить страницы номера. Но вот этот фрагмент из его ещё одной тогдашней публикации под названием «У всех на виду» заслуживает того, чтобы с ним познакомить и современных читателей газеты:
«В Иркутске живёт довольно большая группа профессиональных писателей, известных далеко за пределами России. Достаточно назвать Г. Маркова, К. Седых, Г. Кунгурова, Ф. Таурина, П. Маляревского и других. Неплохо было бы, если бы эти уважаемые литераторы почаще рассказывали о новом в Сибири на страницах центральных газет и журналов. И рассказывали бы не только в романах и повестях, но и в статьях и очерках и, зачем томиться, – даже в корреспонденциях. Да и в своей «Восточно-Сибирской правде» писатели могли бы потеснить иные суховатые статьи интересным современным материалом. Читатели, я думаю, не обидятся на «Восточно-Сибирскую правду», если она станет хотя бы чуть интереснее, чуть живее, чуть шире в своём диапазоне…»
И в заключение одно давно назревшее предложение. В областном центре более 50 улиц носят имена писателей. Ничего против каждого не имею, но, за исключением одного или двух, никто из них не родился на берегах Ангары. В данном случае хлопочу о Павле Нилине, родившемся в Иркутске в 1908 году и умершем в Москве в 1981-м.
Сумасшедший напиток
Павел НИЛИН, «Восточно-сибирская правда», 25 января 1928 г.
В тайге, вдалеке от жилого места, по белому нежному снегу змеятся тропы. Узенькие, неуверенные, осторожные тропы, точно их проторил волк.
Но волк не носит валенки. А здесь явные отпечатки ступни валенка.
Идём по тропе. Тропа то ныряет в неглубокую рытвину, то поднимается на бугорки, то опять ныряет, и нога вязнет в гуще прошлогоднего листа и хвои, сверху закрытых толстым слоем снега.
Тихо. Только потрескивают старые ветви деревьев, обламываясь от нечаянного прикосновения руки.
И вдруг в мнимое спокойствие тайги врывается чьё-то клокочущее дыхание. Как будто кто-то большой, громоздкий, может быть, легендарный обитатель тайги пробежал несколько вёрст, удирая от невидимого врага, запнулся о широкий пень столетней лиственницы, упал и вот сейчас отдышаться не может, и сотрясаются его гигантские лёгкие.
Винный запах…
И сразу минутное предположение о «легендарном обитателе» рассеивается. Работники милиции не верят в легенды. Они знают, что это «дышит» самогоночный аппарат. И не один, а несколько.
Ещё несколько шагов – и мы у «цели».
На чистом месте, где сосны и ели расступились и образовали правильный четырёхугольник, глубокий снег старательно утоптан. Здесь «машинное отделение» самогоночного завода.
На больших камнях-серовиках установлены «паровики», а под ними небольшие костры. Паровики вздрагивают, пыхтят, и в унисон с ними всхлипывают бражники – широкие кадушки. Из закопчённой трубки маленькими каплями стекает «спелый» самогон.
На кучке дров, подогнув под себя ноги в серых валенках, сидит маленький человек в стёганом пиджачке и косматой рыжей шапке. На его лице застыло блаженно-глупое выражение. Зачарованными глазами он упёрся в одну точку, в то место, откуда каплет самогон.
* * *
В жестяные бидоны (те самые, в которых летом крестьянки возят на базар молоко) сливается самогон после «выварки». В него «для крепости» опытные «заводчики» прибавляют крапивные коренья, белену, известь и прочие суррогаты.
А потом сбытчики распространяют окончательно «дошедший» самогон по деревням и заимкам.
Перед праздником и в праздники самогон раскупается быстро. Сбытчикам приходится «в силу необходимости» повышать цены. И в конце концов бутылка мутной влаги набивает себе цену до пуда муки.
«Коммивояжёр» наклоняется к уху и шепчет покупателю:
– С полбутылки, извините за выражение, можете на карачках пойти. Крепость ужасная! Не выгодно даже работать такой самогон. Цена не оправдывает.
В праздничные дни самогон, как огромный хулиган, бродит по деревням. Это он руками мужиком бьёт стёкла в крестьянских хибарках, ломает посуду, увечит жён, в мороз выгоняет на улицу малых ребятишек.
Закружится голова, забурлит в ней какое-то «недовольство», и послушные руки «сами» тянутся к волосам и физиономии соседа.
Цифры и факты рассказывают о сотнях людей, ежегодно сходящих с ума от «крепкого» самогона.
Заларинские деревушки изобрели своё «средство» от сумасшествия. Когда подвыпивший мужичок начинает хрипеть и биться или почти замертво падает на пол, тогда несколько услужливых соседей идут ему «на помощь». Они поднимают его, открывают ему рот с крепко стиснутыми зубами и вливают туда… что бы вы думали?.. Человеческую мочу.
Но заларинскому батраку Григорию Золотарёву не помогла и моча. Самогонка свела его с ума. Он стал дурачком. И ещё не так давно он ходил по заларинским улицам, говорил прохожим глупости и видом своим удивлял заларинских собак. А сейчас он пропал без вести. Ушёл неизвестно куда.
* * *
Заларинский район является одним из самых «мощных» по самогоноварению.
Здесь самогонщики есть почти в каждой деревне. Но выловить их не так-то легко. Самогоночный завод является как бы «национальной гордостью» деревушки. Крестьяне, не выгоняющие самогон и даже не потребляющие его, считают своим долгом скрывать самогонщиков.
Это затрудняет борьбу милиции с самогоноварением.
Но между тем милиция борется и успешно.
Начальник Заларинской милиции тов. Рохлянский рассказывает, что за время с 5 ноября прошлого года по 15 января 1928 года милицией изъято в Заларинском районе 286 самогоночных аппаратов, вылито 1723 ведра браги и 38 вёдер самогона.
Борьба с самогоном раньше велась безуспешно по той причине, что к самогонщикам применялись сравнительно мягкие меры наказания. Теперь это изменилось. Самогонщикам не поздоровится.
В родном городе
Павел НИЛИН, «Восточно-сибирская правда», 8 июля 1955 г.
Ни с чем не сравнимо сложное чувство радости, тревоги и грусти, обуревающее человека в тот м омент, когда он после долгого отсутствия снова вступает на землю своего детства, юности, на ту землю, с которой навечно связаны самые светлые воспоминания.
Я не был в Иркутске с 1928 года. И вот теперь впервые с той поры опять хожу по его улицам.
Иркутск стал больше, шире, многолюднее. Я пристально вглядываюсь в дома, в лица прохожих, стараясь отыскать знакомые черты, и всё время сравниваю то, что было, то, что вспоминается, с тем, что стало, что произошло – за эту добрую четверть века.
В Иркутске не было асфальта – теперь есть асфальт, есть автобусы и трамваи, есть новые культурные учреждения, о которых раньше и не мечталось.
Однако едва ли стоит перечислять всё новое, что появилось в Иркутске. Оно на глазах у всех иркутян. Они вложили в это новое свой труд – и в эти крупнейшие заводы, и в красивые многоэтажные дома.
И нет, пожалуй, ничего удивительного в том, что город изменился, стал заметно крупнее, чем был. Во всей стране уже не первое десятилетие идёт бурное строительство. Иркутску, конечно, нельзя отставать. Иркутск обязан быть и красивым, и благоустроенным, и чистым. И, может быть, более красивым и более благоустроенным, чем другие, менее значительные города.
Удивляет не то, что Иркутск непрерывно строится, а то, как он строится.
Когда ходишь по его улицам, разглядываешь новые и старые здания, всё время кажется, что строительство в городе носит эпизодический, что ли, характер – от случая к случаю, без связи с главным замыслом. А может быть, главного замысла и вовсе нет.
Иначе никак нельзя понять, почему один красивый многоэтажный дом, способный определить ансамбль целой площади или улицы, соседствует с другими новыми домами, как бы разрушающими только что намечавшийся ансамбль.
Из окон городского Совета видно обширную площадь, на которой стоит, оказывается, уже не первый десяток лет огромный недостроенный дом. И что с ним дальше будет – никто не знает. И неизвестно, в каком соседстве окажется он, если его всё-таки станут достраивать, какие здания появятся рядом с ним.
У меня сложилось впечатление, что люди, управляющие городом, всё ещё не договорились о том, как должен в ближайшем будущем выглядеть город, расположенный на берегу великой реки, уже сегодня привлекающей внимание всей страны. А завтра, когда эта река заблещет могучей светоносной силой Ангарского каскада, сюда, в Иркутск, хлынет невиданный поток экскурсантов и туристов из многих стран. Удобно ли будет принимать этих гостей в единственной плохо оборудованной гостинице, которая есть сейчас, в тех, мягко выражаясь, неуютных ресторанах и столовых со звучными названиями «Байкал», «Сибирь» и «Ангара» и в прочих, для которых ещё не придуманы названия и придумывать их, скажем откровенно, нелегко?
Все эти соображения я попытался высказать одному лицу, весьма ответственному за состояние города, за судьбы городского благоустройства. Ответственный товарищ принял мои замечания с крайней неприязнью. Он отечески посоветовал мне более патриотично относиться к родному городу, если правда, что я здесь родился. Нельзя, мол, патриоту смотреть только на грязь в столовых, на разные неудобства, а надо видеть в первую очередь главное – достижения. И опять указал на асфальт, которого не было и который есть теперь, на первую нитку канализации, как он выразился, на автобусы и трамваи, на новый грандиозный мост через Ангару.
– Легко москвичам придираться к нам, – сказал он в заключение нашей беседы. – А мы между тем строим АнгарГЭС. Будем вырабатывать самую дешёвую в мире энергию.
Хотя понятно, что к производству этой самой дешёвой в мире энергии лично этот ответственный товарищ не имеет никакого прямого отношения. Мне потом говорили, что он человек уважаемый, заслуженный, обладающий большими организаторскими способностями. И это, наверное, так и есть. Но восторг, высказанный им по поводу городского благоустройства, всё-таки встревожил меня, и удивил упрёк по поводу моего недостаточного патриотизма.
Понятия о патриотизме бывают разные. Одни сердечно восторгаются тем, что с улиц Иркутска уже исчезли извозчики, что их заменили трамвай и автобус, другие так же сердечно огорчаются тем, что по мостовой ещё грохочут водовозные бочки, и не только водовозные. Я не склонен считать плохими патриотами тех, кто волнуется и сердится, когда видит, как экскаватор подрывает деревья в сквере, который раньше назывался Сукачёвским, кто возмущается тем, что вокруг Иркутска исчезает зелень, что общественные места и улицы города загрязняются, что уборка налажена плохо.
Мне всегда думалось, что наш советский патриотизм предполагает не восторг и умилённость по поводу, допустим, первой нитки канализации в городе, существующем свыше трёхсот лет, а активное беспокойство при виде недостатков и неудобств, вполне устранимых в том случае, когда люди не хотят мириться с ними.
Тот же человек, ответственный за судьбы городского благоустройства, сказал мне:
– Вы, наверно, читали, – писатель Овечкин пишет в «Огоньке», что он в Китае не видел ни мух, ни пьяных. Не верю я в это. Без мух нельзя, а тем более – без пьяных. Пьяные везде есть. И всегда будут.
Можно было бы только посмеяться над таким заявлением. Но я подумал, что уважаемый этот человек, наверное, уже притерпелся ко всему и, управляя городским хозяйством, не видит необходимости изменять многое, принимая и недостатки как непременный элемент, сопутствующий его деятельности. Он с удовольствием говорил о будущем, о перспективах, но показался мне влюблённым не столько в будущее, сколько в собственную, ни в чём не погрешимую личность.
О будущем в Иркутске охотно говорили многие из тех, с кем я встречался в эти дни. О самой дешёвой энергии Ангары говорили и заведующий парикмахерской, и директор ресторана, и служащий гостиницы. И их бы можно было посчитать горячими патриотами, если б в парикмахерской, и в ресторане, и в гостинице было чище, уютнее, если б в этих учреждениях, первыми открывающих лицо города, было бы больше порядка.
Может быть, у меня сложилось неверное, искажённое представление. Или мне просто не повезло. Но в первые дни пребывания в родном городе я невольно сталкивался с людьми, живущими как бы в тени великих дел, творимых нашим народом, нашей партией.
Рассуждая о будущем, они, видимо, не считают себя обязанными активно приближать будущее. Они словно стараются этим будущим, этой самой дешёвой энергией, которая будет, прикрыть свои сегодняшние неурядицы, к которым они притерпелись. В будущем, мол, это всё изменится, а мы пока подождём, над нами не каплет.
– Что там делается в бывшем Сукачёвском сквере, я пока не знаю, – сказал мне ответственный человек в горсовете. – Я там ещё не был. А вот светильники для городских улиц я сейчас уже проектирую. Нигде ещё нет светильников из шлакобетона. А я уже это дело проектирую. И улицу Карла Маркса я твёрдо решил закрыть для автотранспорта. У нас тут будет роскошная аллея…
И ответственный человек сделал такое умилённое лицо, будто мы с ним уже прогуливаемся по этой будущей аллее. О неурядицах говорить ему было неинтересно, а мне неловко было снова напоминать о них. Я деликатно поддержал разговор о светильниках, хотя мне подумалось, что нарядные светильники осветят и то, что, пожалуй, лучше было бы раньше исправить или устранить, чем освещать.
О конкретных мероприятиях по благоустройству города я так ничего существенного и не узнал, потому что ответственный товарищ в горсовете, с удовольствием слушая свой голос, продолжал говорить о светильниках и перебить его было трудно. А потом он заговорил опять о самой дешёвой в мире энергии Ангары, о чём я так же, как и он, читал в газетах, ещё не выезжая из Москвы.
Вскоре я уехал на строительство Иркутской ГЭС.
И вот что удивительно. Никто тут, на Ангаре, о самой дешёвой в мире энергии не говорит. Десятки рабочих, инженеров, техников, молодых и старых строителей, с которыми мне довелось беседовать здесь, увлечённо работают, и если говорят, то главным образом о своей работе, о трудностях и сложностях и новых методах, способных убыстрять темп работы, удешевлять строительство. Им, строителям, ещё до конца этого года надо выполнить огромную программу. Об этом, о конкретных способах работы, говорят и на партийных, и на общих собраниях, и даже в маленькой закусочной, которая называется «чипок».
А когда здесь заводят разговор об Иркутске – о его банях, магазинах, столовых, кинотеатрах, обо всём иркутском благоустройстве, – жалоб не оберёшься.
– Конечно, – сказал мне один старый иркутянин, – сдвиг в благоустройстве в нашем городе есть, но по теперешним временам, по всему нашему размаху, хотя бы на Ангаре, сдвиг, прямо можно сказать, недостаточный.
Строители Иркутской ГЭС, особенно те из них, кто живёт в самом городе, жалуются, что автобус нередко приходится брать с боем. Рабочие и специалисты ГЭС часто опаздывают на работу из-за нерегулярного движения автобусов. Жалуются иркутяне и на давно не ремонтируемые жилища, и на допотопный телефон. Рассказывают про телефонистку, переехавшую в Иркутск из другого сибирского города, где давно уже автоматизирована телефонная связь. В Иркутске ей пришлось переучиваться на старинный лад.
В самолёте, когда я летел сюда из Москвы, девушка-бортпроводник родом из Новосибирска сказала, что Иркутск – самый неблагоустроенный город в Сибири. Мне показалось это явным преувеличением. Я спорил с ней. Но сейчас, повстречавшись на строительстве Иркутской ГЭС со множеством людей, приехавших сюда из разных сибирских и несибирских городов, и послушав их отзывы о нашем городе, я уже не чувствую себя способным с прежним азартом спорить с девушкой из Новосибирска.
Приезжие удивляются, что в Иркутске даже в кинотеатр попасть нелегко, что кинотеатров очень мало. И школ – мало. А учащихся стало в несколько раз больше. Люди понимают, что с возросшими требованиями жизни надо приобретать специальности, обогащаться знаниями. Но школ для вечернего образования в Иркутске не хватает. Не хватает многого…
– И больше всего не хватает инициативы у работников городского хозяйства.
Это сказал человек, пользующийся здесь, на строительстве ГЭС, большим уважением, умеющий отлично работать и хорошо понимающий, что такое инициатива. Он прожил в Иркутске не один десяток лет, и ему хорошо известно то, что называется иркутскими условиями.
– Ну неужели у нас, в Иркутске, даже такой пустяк не могут по-настоящему наладить, как лодочная пристань на «Звёздочке» у сада Парижской Коммуны? – сказал он с огорчением. – Ведь это безобразие, что там творится…
…Я представляю себе сейчас выражение лица моего ответственного собеседника из Иркутского горсовета.
– Подумаешь, открытие, – скажет он, наверное, прочитав эти строки. – Нам всё это уже давно известно. Нам даже надоело слушать про это, про всякие недочёты с автобусом и телефоном. И о лодочной пристани мы уже слышали. Но это ведь не главное…
Однако как смотреть. Различие между главным и неглавным не всегда бывает ощутимо. И неглавное порой способно оказывать столь сильное воздействие на главное, что и главное начинает заметно страдать.
Мне понятно, что решение многих вопросов городского благоустройства зависит не только от доброй воли руководителей горсовета. Здесь требуется и активное участие широкой общественности, и прямая деловая помощь крупнейших промышленных предприятий города. Но меня продолжает тревожить излишний оптимизм, этакая умилённость, прозвучавшая в словах руководителя городского хозяйства, охотно говорившего о новейших шлакобетонных светильниках, о самой дешёвой в мире энергии и любезно посоветовавшего мне не смотреть на иркутские улицы глазами москвича. В Москве, мол, одни условия, а здесь, в Иркутске, – другие.
Условия, я думаю, везде становятся одинаковыми, когда люди не хотят мириться с недостатками, не закрывают глаза на них. Страшнее всего, когда люди начинают привыкать к недостаткам и путать их чуть ли не с природными условиями, уверовав даже в бессмертие мух.
В ранней юности я писал в иркутской газете «Власть труда». Здесь меня учили работать. Поэтому я с большой охотой принял приглашение редакции «Восточно-Сибирской правды» выступить с этими беглыми заметками.
В этих заметках я не старался давать какие-то оценки людям, управляющим городским хозяйством. Я не называю здесь ни имён, ни фамилий. Я просто излагаю то, что довелось увидеть и услышать в родном городе в первые дни.
В памяти моего сердца мои земляки навсегда запечатлелись как люди мужественные и деловые, способные смотреть правде в глаза. И я пишу это с убеждением и верой, что самая дешёвая в мире ангарская энергия заставит работать с наибольшей продуктивностью не только сложнейшие машины, но и руководителей, может быть, непосредственно и не связанных с этой могучей энергией.
Иркутск должен стать и станет одним из самых красивых и благоустроенных городов Сибири. И не только Сибири. Пора бы, кажется…
