«Надо влить в себя пол-литра коньяка»

– С чего для вас всё началось?

– В 2006 году, когда в Иркутске произошла катастрофа с аэробусом авиакомпании «Сибирь» (S7 Airlines). Я до сих пор помню этот день. И в этом году 9 июля была такая же погода, один в один, как и десять лет назад, шёл дождь.

Через месяц-полтора после авиа­катастрофы ночью раздался звонок на мобильный, а я беру телефон в любое время суток. Это профессиональное. В трубке: «Здравствуйте, вас беспокоит американская коллегия адвокатов. Не могли бы вы поговорить с нашим руководителем?» Шутка? Группа американских адвокатов собиралась приехать в Иркутск, чтобы работать по этому делу. Они искали местного адвоката для сопровождения их деятельности. Надо было их встретить.

Так всё началось. Спустя год работы я спросил: почему позвонили именно мне? Оказалось, что тогда было очень мало информации об иркутских адвокатах в сети Интернет. Я был третьим, кого набрали, и первым, кто стал разговаривать в 3 часа ночи.

– Чем это дело привлекло американцев?

– Возможностью судиться с производителем и/или владельцем авиа­судна (зачастую самолёты находятся в лизинге). Тогда в России это было одно из впервых крушений пассажирского лайнера иностранного производства. И в Иркутск прилетели адвокаты шести зарубежных фирм.

Но пока на моей памяти обращения в иностранные суды ничем не закончились. По иркутской авиакатастрофе был подан иск в суд Южного округа Нью-Йорка. Суд только девять месяцев рассматривал вопрос, принимать его к своей подсудности или нет. В итоге в принятии иска было отказано по ряду причин, основная из которых – защита интересов граждан – это приоритет того государства, под юрисдикцией которого они находятся. Соответственно, российские граждане должны получать судебную защиту в России. Как дословно указано было в судебном определении, «создаётся впечатление, что американские адвокаты подали иск от лица иностранных истцов, которые пострадали за пределами США, с целью получения преимущества при требовании значительных материальных компенсаций, присуждаемых присяжными заседателями в США». Кроме того, судом было указано на то, что все доказательства, все потерпевшие находятся на территории РФ. Суду неудобно рассматривать это дело, поскольку это потребует временных и денежных затрат на участие истцов, свидетелей в суде, находящемся на значительном расстоянии от места происшествия. И так далее. Это было красной чертой.

В последующем все решения относительно выплат компенсаций потерпевшим и семьям погибших пассажиров принимались на территории России. Из 195 семей погибших и пострадавших пассажиров нам удалось заключить договоры со 170. Три года шла работа по получению компенсаций. Потом американцы признали, что они летели в Иркутск, рассчитывая заключить договоры, или, как они говорят (до сих пор ненавижу это слово), получить кейсы, максимум с пятью-шестью семьями.

– Что было самым сложным в этой работе?

– Первые три-четыре месяца работы. Наш офис находился в «Байкал Бизнес Центре», и первое время засиживались там далеко за полночь, потому что люди издалека приезжали, после рабочего дня. Часто приходилось быть для них не столько юристом, сколько психологом. А когда офис закрывали, мы с коллегами понимали, что надо влить в себя пол-литра коньяка. Потому что иначе тяжело. Тяжело было морально.

Родным погибших важно выговориться. Всегда в таких катастрофах люди начинают искать какие-то знаки, свои предчувствия. В этом плане показательна пермская катастрофа. Она произошла в день рождения тогда президента Дмитрия Медведева, фамилия командира экипажа – Медведев, и много было таких странных совпадений. В итоге, конечно же, одной из распространённых версий трагедии среди населения стала версия о том, что самолёт мог быть сбит американской ракетой.

– Во втором, пермском, деле вы уже выступали самостоятельно?

– У меня в Иркутске оставалось две семьи, которым ещё не были выплачены компенсации, когда в Перми в 2008 году упал самолёт. И, конечно, никто в Пермь не собирался. Но мне позвонила уполномоченный по правам человека в Пермском крае Татьяна Марголина (у неё тоже погибла семья), попросила помочь. Я не мог отказать. Договорились, что прилететь прилечу, всё расскажу, а дальше видно будет.

В аппарате уполномоченного по правам человека в Пермском крае мне была предоставлена возможность вести приём граждан, чьи родственники погибли в авиакатастрофе. Свою задачу я видел следующим образом: рассказать о возможностях получения компенсаций как самостоятельно, так и прибегнув к помощи юристов, включая зарубежных. Когда я летел в Пермь, уже имел большой опыт сотрудничества с зарубежными адвокатами, знал плюсы и минусы их деятельности.

В результате консультаций пять семей согласились работать со мной напрямую. И, отработав полтора года, мы добились получения компенсаций от страховой компании не меньше, а по некоторым случаям и больше в сравнении с теми семьями, которые работали с зарубежными адвокатами. И сроки их получения были значительно сокращены. Почему? Размер гонорара иностранных юристов, работающих в этой сфере, составляет от 28 до 45% от всей выплаченной суммы компенсации. Люди, под воздействием «голливудских историй» о многомиллионных выплатах, полученных с помощью этих адвокатов, соглашались на такие условия сотрудничества. Но проходило два-три года, и семьи погибших уведомлялись: мы добились для вас такой-то компенсации, 60% из которой – это ваши деньги. Однако, нередко с учётом выплаченного вознаграждения иностранным адвокатским бюро, получаемая семь­ёй погибшего сумма становилась меньше по сравнению с той, которую можно было получить, условно, полутора годами ранее, просто обратившись в страховую компанию. Бывало и такое.

– Наверное, людям, которые деморализованы смертью близкого человека, сложно считать деньги?

– Тяжело не только родственникам. Тяжело и адвокату. С одной стороны, ты, как и в любом другом сегменте юридического рынка, должен доказать клиенту, что ты лучше. С другой стороны, нужно это делать в тяжёлой психологической ситуации. Да ещё и вести речь про деньги.

Кстати, в США, а также в ряде европейских стран есть временной отрезок, в течение которого с момента авиатрагедии адвокатам нельзя вступать в переговоры с семьями погибших пассажиров. В Санкт-Петербурге после крушения 31 октября 2015 года самолёта авиакомпании «Когалымавиа» одним из зарубежных адвокатов такое требование было нарушено, и сейчас в отношении него возбуждено дело о лишении адвокатской лицензии.

– А вы какие условия предлагаете?

– Я всегда предлагаю честные условия. Клиент обращается в страховую компанию, узнаёт, какую сумму ему готовы заплатить сейчас. В случае оказания юридической помощи я беру согласованный процент от разницы, которую ему сейчас гарантированно выплатят, и той суммы, которую он получит благодаря моей работе. Я не обещаю миллионы долларов. Потому что в итоге наступит разочарование.

«Узок рынок не только юристов»

– Что изменилось в судопроизводстве и законодательстве за эти 10 лет? 

– В нашей судебной системе есть недочёты, но хаять огульно её не стоит. За 10 лет многое улучшилось. Изменилось и законодательство. До 2006 года у нас в Воздушном кодексе были общие формулировки – «эксплуатант самолёта, собственник самолёта отвечают за вред, причинённый здоровью и жизни человека, в установленном законом порядке». После иркутской трагедии законодательство в этой части подверглось корректировке. Авиакомпании обязали незамедлительно обеспечить выплату каждой семье двух миллионов рублей. Может, это и не много, но это гарантированная выплата.

Другой пример. До питерской трагедии в законодательстве была норма, согласно которой экипаж был застрахован всего на 100 тысяч рублей. Мало кто обращал на это обстоятельство внимание. Потому что практически во всех авиатрагедиях, согласно заключению Межгосударственного авиационного комитета, виновными в крушении в той или иной степени называли членов экипажа.

В деле с самолётом авиакомпании «Когалымавиа», летевшим рейсом Шарм-эль-Шейх – Санкт-Петербург, российские власти признали, что судно было взорвано и, соответственно, вины экипажа нет. Но когда семьи погибшего экипажа обратились за выплатами, они получили 100 тысяч рублей по закону. Всё.

Я до сих пор общаюсь с семьями погибших членов экипажа, помогаю, чем могу, хотя набор моих возможностей в данном случае ограничен. Меня радует, что семьи, получив за гибель своих мужей, отцов минимальные суммы, не отчаялись, поставили себе целью добиться от государства большей защиты на случай возникновения аналогичных ситуаций в будущем. И благодаря многочисленным обращениям в июле этого года депутатами Госдумы был принят соответствующий законопроект, а в августе его уже подписал президент РФ. Таким образом, с сентября в случае, не дай бог, какой-либо трагедии экипаж получит страховку в размере миллиона.

Хотя на моих клиентов это, к сожалению, не распространяется. Было по этому поводу специальное совещание на уровне правительства Российской Федерации. В протоколе собственники авиакомпании согласились с предложением правительства выплатить родственникам погибших пилотов компенсации в размере двух миллионов рублей. До настоящего момента это условие не исполнено.

Начались оговорки, что компания находится в банкротном состоянии. Когда трагедия произошла, египетское авианаправление было закрыто, у авиакомпании других источников доходов нет. И родственники до сих пор получают отпис­ки о том, что компания брала обязательства о выплатах, но они были добровольные и свои обязательства готова выполнить после восстановления оперативной деятельности компании. Понятно, что компания, официально находящаяся в состоянии банкротства, вряд ли восстановит свою оперативную деятельность. Официально, публично все обязательства признают, но в конце октября арбитражным судом будет рассмотрен вопрос о признании авиакомпании «Когалым­авиа» банкротом.

– Как часто возникают безнадёжные дела?

– В 2007 году ко мне за помощью обратились родственники членов экипажа грузового самолёта, сбитого в Сомали. Начинаем разбираться, и оказывается: над территорией Сомали пиратами был сбит грузовой борт белорусской компании, экипаж остался жив. Но по возвращении на родину им была поставлена задача – вернуться, демонтировать двигатели и другое дорогостоящее оборудование со сбитого самолёта. Второй самолёт был также сбит. Экипаж погиб. Семьям никаких компенсаций. Учитывая специфику государственной политики в Белоруссии, семь­ям помочь не удалось.

– А как организовано сообщество людей, работающих по теме авиакастроф?

– Рынок юридических компаний в этой области очень узок. Любая национальная страховая компания не может застраховать все риски, связанные с эксплуатацией авиапарка конкретной авиакомпании, поэтому она перестраховывает свои риски в одной из западных страховых компаний. Таких перестраховочных компаний несколько. И каждая из них работает с конкретной юридической компанией, которая и представляет в последующем интересы как собственников, владельцев самолёта, так и любых иных компаний, чьи интересы затрагиваются авиакатастрофой. Поэтому в течение месяца после авиапроисшествия становится понятно, с кем необходимо вести переговоры относительно размеров и условий выплаты компенсаций.

Кстати, узок рынок не только юристов. Недавно мне переслали письмо, в котором родственникам жертв авиакатастрофы над Синаем предлагают заключить договор с американской компанией «Жерарди Кейс», которая якобы подала иск относительно авиакатастрофы в Египте. Письмо подписано Михаилом Комиссаровым, с которым мы знакомы ещё по иркутскому делу. Тогда он помогал другой американской коллегии адвокатов в качестве переводчика. По профессии он инженер, работает в «Иркутскгипродорнии» и к юриспруденции не имеет никакого отношения. Интерес иностранных адвокатских компаний к российскому рынку  сформировал здесь слой посредников.

«Теракт – это нестраховой случай»

– На чём основываются страховщики, определяя сумму компенсаций?

– Главным образом на размере дохода погибшего – его нужно как-то подтверждать. В страховых компаниях, как правило, данные о незадекларированных доходах не принимают. Но можно доказать, что человек получал дополнительные доходы, это был его стабильный и легальный заработок. В этом часто и заключается работа адвоката и юриста, выступающего на стороне семьи погибшего.

В качестве одного из последних примеров. Один из погибших над Синаем работал айтишником и, чтобы обеспечивать молодую семью, подрабатывал водителем в такси  «Юбер». Изначально страховая компания отказывалась принимать во внимание эти доходы, поскольку не было письменных доказательств, подтверждающих его трудоустройство и размер заработка (ведь «Юбер» – это не таксомоторная компания, а своего рода агрегатор). Да и сам заработок в такси не стабилен. Полгода работы, и страховая компания согласилась с нами. Для этого надо было, учитывая, что компания «Юбер» зарегистрирована в США, долго убеждать головной офис в необходимости раскрытия информации, касающейся схемы оплаты труда водителей. Три месяца переписки с американцами. И два месяца объяснений с их российским партнёром о том, что мне нужна и часть конфиденциальной информации, касающейся системы оплаты труда конкретного водителя и всей внутренней отчётности относительно его работы. В итоге этот заработок был включён в расчёт суммы компенсаций. Для семьи это в два раза увеличило сумму.

– Каких максимальных сумм компенсаций удавалось добиться?

– Опираясь на свой опыт, могу сказать, что самая большая сумма компенсации, которую мои клиенты получали, – 25 миллионов рублей. Это была семья погибшего молодого человека, который имел хороший доход, у него остались родители, жена, несовершеннолетние дети. Средняя сумма – от 5 до 12 миллионов рублей.

– Как часто дела доходят до российского суда?

– Мало кто доводит эти решения до судебного решения. Как правило, всё заканчивается мировым соглашением. Для перестраховочных компаний важна деловая репутация, которая складывается в том числе из количества дел, доведённых до суда, и количества дел, по которым заключено мировое соглашение. И они прилагают достаточно много усилий к заключению мирового соглашения. Но, естественно, в рамках разумного. Если семья говорит: нет, не будем заключать мировое соглашение, хотим 100 миллионов, такая постановка вопроса бесперспективна. Но они готовы платить больше, чем семья получит по судебному решению. И тут тоже очень большая работа юриста, представляющего интересы семьи погибшего пассажира.

Естественно, перестраховочные компании заинтересованы закрыть дело полностью, без риска возникновения каких-либо исков в будущем. Поэтому,  подписывая мировое соглашение, потерпевшие отказываются от любых исков не только к авиакомпании, но и к любым третьим лицам. Это сейчас касается в том числе и питерского дела.

По международному законодательству теракт – это нестраховой случай, и страховая компания не обязана ничего компенсировать. Это уже из категории межгосударственных отношений. Но с точки зрения своей репутации страховая компания делает выплаты.

«Первая задача – «подписать» одну-две семьи»

– Почему адвокаты так несмело выясняют отношения с государством?

– Судиться с государством? Вот американцы по петербургской трагедии подали иск в Египет. Давайте подумаем, чем это может закончиться. Во-первых, предстоит судиться на территории другого государства. Вы уверены, что другое государство обеспечит вам надёжный уровень защиты? Во-вторых, каков размер самих выплат? Статистика показывает, что они ниже, чем в России. В-третьих, это займёт много времени.

Когда я говорю про временной период, вот что имею в виду. В ноябре 2013 года самолёт авиакомпании «Татарстан», летевший из Москвы, потерпел крушение в Казани. Несколько семей вместе с греческой коллегией адвокатов в апреле 2014 года подали иск в Греции к собственнику самолёта. Так вот, рассмотрение вопроса о том, принимать иск к рассмотрению или нет, будет рассматриваться греческим судом только в апреле 2017 года (!). И рассмотрение этого дела в повестке судьи стоит не в первом десятке, что мне как юристу позволяет сделать вывод, что оно будет перенесено на другую дату. А в семьях есть люди преклонного возраста, которые могут просто не дождаться решения суда, даже если оно состоится в будущем.

Судиться с государством, наверное, можно, но получите вы взыскание с Египта какой-то суммы компенсаций, а кто будет исполнять это решение? Это уже политические отношения.

– Получается, вы противник подобных подходов?

– Здесь речь идёт о другом. Когда я поработал с американцами, понял, что у них система работы с клиентом следующая. Есть клиент, есть должник, а адвокат в этом раскладе – третья сила, которая работает в своих интересах. Люди, подписавшие с ними договоры, для них обезличены. В моём понимании, адвокат должен выступать на стороне семьи. У российских юристов более человечное отношение к клиентам.

Американский рынок адвокатских услуг сегментирован. Как только происходит катастрофа, приезжает профессиональная команда, задача которой – «получить кейсы», то есть подписать договоры с семьями погибших. Дальше ведут переговоры о продаже этих кейсов той компании, что будет работать со страховой компанией. Это было в том числе и в Иркутске. То есть люди вели переговоры с одними, а интересы их защищают другие.

В Перми вовсе был случай. Люди подписали договоры с одной зарубежной юридической фирмой, ждали, ждали, а юристы пропали. А дело было вот в чём. Они заключили всего пять договоров, и для них работать с пятью семьями оказалось невыгодно. Без уведомления перестали работать. Люди ждали несколько лет. В итоге пошли в страховую компанию и через три года получили сумму, которую могли получить сразу. Но потом, как только произошла другая катастрофа, эти адвокаты вновь приехали в Россию.

– Так для чего направляются иски в иностранные суды?

– На мой взгляд, это делают для того, чтобы подписать договоры со своими клиентами. Первая задача – «подписать» одну-две семьи, чтобы потом от этих семей подать иск за рубежом. Таким образом создаётся информповод о поданных многомиллионных исках, благодаря которому удаётся заключить договоры с большинством семей. После – информационный провал. Через год-два все про эти иски забывают. Семьям предлагают заключить мировые соглашения, но уже на вполне разумные суммы.

С точки зрения предъявления исков за рубежом, наиболее оправданно это было, на мой взгляд, в 2006 году, после падения аэробуса А-310 в Иркутске. Там, конечно, было бы меньше жертв, если бы не гаражи (территория была закрыта – пока проехали пожарные сотрудники МЧС, произошли два взрыва). Но специалисты МАК в своём первом заключении констатировали не­штатный отказ электроники. Спустя время появилось второе заключение, в котором отказ электроники уже не фигурировал в качестве причины авиакатастрофы. Однако первое, отменённое заключение, давало больше возможностей для предъявления исков к «Эйрбасу».

«Меня пустили на кухню»

– На каком этапе адвокат обычно включается в процесс?

– В Питере меня спрашивают: почему вы не приехали сразу после трагедии, мы бы с вами работали. Об­ъ­ясняю: потому что надо было толкаться локтями. Заниматься организацией пиар-кампании. Это как и в любом бизнесе. Я не хочу и не буду этого делать. Предоставляю право выбора людям. Я довожу до них информацию, и они сами должны принять решение, работать со мной или нет.

– Вам доводится сталкиваться с американцами, с которыми пришлось работать по иркутской трагедии?

– Да, мы иногда встречаемся. Когда прилетел в Питер, был звонок: «Роман, уйди, не мешай!»

– Чем стал для вас опыт работы с американской Podherst Orseck? 

– Для меня опыт работы с американцами – неоценимый. Меня пустили на кухню. У них всё организовано как в бизнесе, и даже есть бюджет на пиар. Денег на первоначальном этапе не жалеют, создают колл-центр. Начинается массированная атака на клиентов.

Да, у нас это тоже бизнес. Но у меня совести никогда не хватит попросить 30–40% выплаты компенсации за погибшего родственника в качестве гонорара.

– То, что вы переживаете, это комплексы или это всё в традиции российской адвокатуры?

–  Думаю, это не только мои личные переживания. Всё же у нас так не принято относиться к профессии. Для нас важно остаться человеком.