Сейчас кажется, что время, когда на реке можно было увидеть склонённых женщин, полощущих бельё, очень и очень далеко от нас. На самом деле даже я помню, как в начале 1980-х мы совершали с бабушкой променад из её частного дома в Рабочем до Ушаковки. Бабушка вела нас купаться, но перед этим мы должны были подождать, пока она постирает в тазике бельё. Потом мы бежали на речку. Пока мы купались, бабушка заходила подальше, благо было мелко, и полоскала бельё прямо в Ушаковке. Мы раскладывали скатерть и обедали – бутербродами, огурцами и помидорами. А потом шли домой, бабушка в сенях раскладывала бельё, и мы крутили ручку сломанной стиральной машинки. Она уже не могла стирать, но два валика, через которые прокручивалось бельё для отжима, ещё работали. И так было много-много раз, каждое лето. Поэтому, когда мне в старых хрониках кажутся какие-то места удивительными, я всегда держу в голове, что, может быть, всё не так далеко и не так забыто, как видится мне. И от иркутских портомоен XIX века до века XX – совсем короткий путь. 

Стоя на скользких мостках

Год 1904, глубокая осень. Городская управа назначает знаменательные для города торги – на размещение прорубей и так называемых «полоскательных будок» на Ангаре и Ушаковке. Это жизненно важные для города торги. Если домашних хозяек не обеспечить местами для полоскания, начнут организовывать стихийные проруби, а это и утонувшие, и грязь, и, помимо прочего, убыток городской казне. В ту осень было определено 12 мест. На Ангаре – у кузницы Белослюдцева, против улиц Казарменной и Баснинской, у Троицкого взвоза, напротив Чудотворской церкви и таможни, у Ивановского взвоза, против Знаменского монастыря, у Малыгинского взвоза  и в Глазковском предместье. По Ушаковке полоскать бельё дозволялось в прорубях и портомойнях по левую сторону дамбы, ведущей в Знаменское предместье, по левой стороне у Острожного моста, против Кузнецкой улицы и по левому берегу Ушаковки против Михеевской заимки. Места прорубей и портомоен, а также сами сооружения сдавались с торгов в аренду, а уже арендаторы могли взимать плату с полощущих. В 1892 году таким арендатором, к примеру, стал иркутский мещанин Иван Константинович Малышев. 

Что представляла собой портомойня? Филологи утверждают, что слово произошло от «порт» – одежда. То есть место для «помойки одежды». В России по крайней мере две речки до сих пор носят название Портомойки – приток Пызмуса в Костромской области и приток Юрмычи в Свердловской. Чем занимались хозяйки на этих притоках, объяснять не нужно. В Елабуге есть собственный музей «Портомойня», однако там это добротное каменное здание, где хозяйки могли взять корыта, приспособления для стирки, постирать бельё, а потом и выполоскать его. На такую портомойню в 1941году, перед смертью, ходила поэт Марина Цветаева. 

Но что такое иркутские портомойни и когда они появились? Вероятно, достаточно давно, но более-менее цивилизованный вид они обрели к концу XIX века. Судя по оставшимся фотографиям в проекте «Иркипедия», это были своеобразные, нехитро огороженные открытые плоты, прикреплённые к берегу и опирающиеся на столбы. Зайдя на такой «плот», можно было, не залезая в холодную реку, добраться до чистой проточной воды и прополоскать бельё. Вот свидетельство «Известий иркутской городской думы» за 1885 год: «Портомойня на протоке (зимней  Ангары. – Авт.) мала, вода в ней грязная и для полоскания чистого полотняного белья не пригодна, почему полоскание производится преимущественно с плотов, стоящих выше места, где берут воду». По-видимому, ещё в 1885 году нормально оборудованных и контролируемых управой мест для мытья белья в Иркутске просто не было, были частники. Вот как рисует обычную для старой Ангары картинку газета «Сибирь»: «Бедные лошади по-прежнему, утопая в грязи, еле вытаскивают бочку воды на берег, а ещё более бедные прачки по-прежнему продолжают мочить свои ноги на скользких и плохо связанных плотах, принадлежащих разным владельцам». 

Тёплая будка с двумя печами

Таксы на полоскание белья публиковались в официальной иркутской прессе

Как свидетельствуют газеты, в Иркутске время от времени появлялись «полоскательные будки», такса на полоскание в которых была чуть выше, чем на открытых портомойнях и в прорубях. Значит, будка обеспечивала относительное тепло и защиту от ветра. О каменных портомойнях информации мы не  нашли. Зато известны некоторые прикидочные размеры и параметры официальных деревянных иркутских портомоен. В 1891 году на заседании городской Думы городской управе было поручено составить «положение об устройстве на р.р. Ангаре и Ушаковке на зимние месяцы тёплых портомоен». Городской архитектор Рассушин по просьбе управы составил план и смету. В «Известиях иркутской городской Думы» за 1892 год мы узнаем некоторые детали этой сметы. Итак, Рассушин полагал, что портомойня должна быть длиною 9 сажень, из дерева, стоимость материалов около 205 рублей, плотники готовы были изготовить её за 148 рублей. На такую портомойню ставились две печи, стоимость каждой – 15 рублей. Поскольку упоминаются печи, то портомойня должна была быть крытой. Также упоминается, что портомойня – зимняя, на лето разбиралась. Можно предположить, что иное её название, часто упоминаемое в газетах, – тёплая полоскательная будка. Погонный метр тёплой портомойни в ценах 1891 года стоил 40 рублей 97 копеек. Управа считала, что на Ангаре должны стоять три тёплые портомойни, на Ушаковке – одна. Каждая длиною не менее 6 сажень. Общая стоимость устройства четырёх портомоен – более 984 рублей. Управа таких денег найти не могла и придумала выход – сдавать имеющиеся места в аренду, обязав арендатора обеспечить тепло хозяйкам-полоскательницам.  И ход оказался верным. В «Известиях иркутской городской Думы» за 1892 год значится, что при сдаче в аренду содержания прорубей на зиму 1891-1892 годов арендатору было поставлено в обязанность содержать четыре тёплые портомойни, что он и исполнил. Так на Ангаре и Ушаковке появились тёплые будки.  

Впрочем, с годами количество их не увеличивалось. На Ушаковке, где уровень воды всё время «скакал», такая будка попросту подтапливалась водой. Да и невыгодно было коммерсантам делать что-то для людей, когда можно было просто брать плату с открытых, обдуваемых всеми ветрами прорубей. В 1910 году будок было только три – у кузницы Белослюдцева на протоке Ангары, у Иванового и Троицкого взвозов. Тогда была совершена попытка подстегнуть арендаторов к постройке везде тёплых будок. Им разрешили взимать плату только за пользование будкой, а значит, если бы они хотели заработать, то на всех прорубях должны были оборудовать тёплое помещение. Если прорубь была открытой (а её они были обязаны устроить по условиям аренды), то плата не бралась. Коммерсанты взбунтовались, и в городе по-прежнему большая часть хозяек полоскала бельё в открытых холодных прорубях. И, кстати, за плату. 

При этом арендаторы не спешили отвечать перед городом, если по портомойням возникали недоимки. В 1903 году один крестьянин недодал в казну за аренду помывочных мест более 629 рублей, и предлагалось просто «списать» это всё на счёт управы.  И только в 1914 году техническое отделение городской управы вновь взялось за проект разработки крытых круглогодичных портомоек. 

Отдельной строки, сколько получал бюджет за счёт полощущих, не было. Однако в целом за зиму 1891-1892 годов с «водочерпательных, водопойных и полоскательных» прорубей бюджет Иркутска получил 538 рублей. При этом на годичное устройство портомоен тратилось около 914 рублей 77 копеек. Управа могла бы увеличить аренд­ную плату, чтобы получить хоть какой-то доход, однако тогда взвинтились бы цены для каждой хозяйки, которая пришла с бельём на реку. А это вызвало бы общее неудовольствие. Цены на полоскание 1892 года были таковы: с ушата, ванны или корзины ёмкостью не более 1 ушата брали на проруби 3 копейки, в полоскательных будках – по 5 копеек. Надо сказать, что цена была плавающей. В 1910 году со всякой посуды ёмкостью в 1 ушат брали уже 2 копейки, в два ушата – 4 копейки, с тюка от одного до трёх вёдер – 1 копейка. Если хозяйка хотела полоскать бельё в тёплой полоскательной будке, то цены повышались на 1-2 копейки. Ну и ушат был скорее «условной мерой», поскольку, конечно же, тяжёлый ушат с мокрым бельём поднимать с берега Ангары мало кто хотел – носили в основном бельё в лёгких корзинах, ручных и больших, в крайнем случае в вёдрах. Некоторых, с большими объёмами, обслуживали водовозки. 

«Плотик со полоскавшими начал тонуть»

В XIX веке тема полоскания белья в Ангаре обсуждалась на уровне городской управы и Думы

Хозяйки всеми правдами и неправдами старались избежать платы, особенно летом, когда можно было найти бесплатные места с относительно чистой водой. Всё шло в дело – колодцы, озерца. Бельишко в Ангаре и Ушаковке не только полоскали, а приносили и грязное,  там и стирали. В 1902 году вышло постановление губернатора, в котором запрещалось стирать в реках Иркутска грязное бельё и вообще заниматься полосканием вне отведённых мест, поскольку в городе боялись эпидемии холеры. Но хозяйки эти запреты игнорировали. В 1887 году газета «Сибирь» напечатала коротенькую заметочку о том, что беднота жалуется, она не в силах сносить поборы с прорубей для полоскания (видимо, единой таксы ещё не было или она вероломно попиралась жадным арендатором). Кроме того, арендаторы с женщинами вели себя крайне грубо, не желая поправлять мостки, а желая только рвать копейку. Особенно жаловались на содержателя проруби «противу кузницы». В 1910 году глас­ный Шастин вообще предложил управе взять на себя расходы по содержанию портомоен и освободить всех иркутян от «полоскательной» платы. Но начинание не было поддержано. Копейка капала. 

Бедняки, пользовавшиеся открытыми портомойнями, попросту простужались. О «полоскальных» недугах заявляли в своих отчётах иркутские врачи. Но бывали случаи и похуже. В 1904 году у Московских ворот потонула портомойня. Поднявшая в Ангаре вода сорвала её со столбов, на которых она была закреплена, и плотик вместе с людьми начал погружаться в воду. Тонувших спасли солдаты, нёсшие службу возле телеграфной мачты у Московских ворот. В 1919 году газета «Наше дело» сообщала, что вблизи плашкоутной пристани у Московских ворот всё ещё существует та самая плавучая портомойня. Причалена она была к крутому берегу Ангары, и женщины с бельём, спускаясь к плотику, срывались в воду.  А на крутой обрыв нужно было зачастую забираться с большим тяжёлым ушатом, полным белья. Однажды в 1910 году девушка, полоскавшая бельё на мостках недалеко от дома генерал-губернатора, была снесена волной. Близко прошёл катер «Кучум», девушку понесло по течению, и только благодаря людям из сторожевой спасательной будки она была спасена. Домохозяйки постоянно фигурировали в сводках спасательного общества. В 1903 году девочка, полоскавшая с женщиной бельё, провалилась под плот, откуда её вытащили полумёрт­вую. Подчас сам полоскательный плот был причиной смерти – оступившиеся прачки не могли из-под него выбраться к берегу и умирали. Но иногда прачки становились спасительницами. В 1909 году с плотов упал мальчик, пускавший кораблики, а рядом с ним оказалась прачка, которая вытащила его из воды, и вовремя – малец был уже при смерти, но, на счастье, его удалось откачать через 40 минут. 

«В квартире «Ангару» имея, ходить стирать на Ангару…»

Портомойни не исчезли после революции. В 1921 году Свердловский райквартком провёл субботник, на котором люди сами построили «вполне благоустроенную тёплую портомойню». Это была «обыденная» портомойня – построенная коммунистическим трудом в один день. 1922 году земельно-сельское хозяйство уведомляло горожан, что в Иркутске будут устроены семь портомоен – на протоке против лесопильного завода, против улицы Красного восстания, у Московских ворот, в Свердлово против Звёздочки, у женского монастыря, у Лаврентьевского взвоза, на Ушаковке. Однако и на этот раз они сдавались арендаторам. В 1923 году арендаторам было вверено 10 полоскален: против Ивановского взвоза, против старого собора, против Свердлова (Баснинской), против Красного Восстания (Казарминской), по протоке Ангары, в предместье Марата снова около женского монастыря и Лаврентьевского взвоза. В Глазково мыть бельё можно было у Звёздочки и понтона. Надо сказать, что тут же арендаторы начали драть цену: вымыть бельё у Казарминской стоило в 1925 году 10–15 копеек за маленькую корзиночку.  

Контроля за арендаторами не было, и в 1926-1927 годах, судя по газетным  заметкам, полоскательные мостки и портомойки снова куда-то исчезли, а люди требовали устроить не только мостки, но и будки, как до революции. Без этого хозяйки просто снимали обувь и забредали прямо в холодную воду. И только в 1928 году был введён некий запрет участков Ангары и Ушаковки, где нельзя стирать и полоскать бельё. О самих стирающих мало кто заботился. Прачки по-прежнему трудились тяжело, как и до революции. В газете «Власть Труда» описывался обычный день наёмной работницы: убрать шесть комнат, кухню, коридоры, постирать всё постельное бельё. «Полоскала зимой до рекостава в Ангаре одеяло, – рассказывала прачка. – Не справилась с тяжестью и упала в Ангару. На себе возила с Ангары 2-ушатную бочку, летом на тележке, зимой – на санях». 1 ушат – это 22–25 литров, то есть женщине приходилось везти 40–50-литровую бочку, наполненную мокрым бельём. В 1930 году, как и в 1928-м, опять только определили места, где можно полоскать: против улицы Красного восстания, Пролетарской, Мясной и на всём берегу ниже Маратовской водонасос­ной станции. Ещё в 1935 году иркутяне, давая наказы депутатам, требовали от них устроить помосты для полоскания. О мостках говорили и в 1937 году – их горсовет выстроил, но они были настолько плохонькими, что повторялась ситуация из царского Иркутска: люди падали с горы в воду, тонули вместе с мостками. 

Интересно, что в 1926 году, когда иркутские хозяйки бегали на Ангару стираться и вообще не знали другого быта, в газете «Власть Труда» они читали, что на Западе стирка белья уже ведётся исключительно механическим путём: «Стальные машины вполне заменяют человеческий труд, исполняя процедуры  не только стирки и  полоскания, но также подготовляющие бельё к глажению». Советских хозяек стиральными машинами массово начнут удивлять только три десятка лет спустя. В 1953 году «Восточка» с радостью опубликовала фото машины с теми самыми механическими валиками отжима, в некоторых семьях эти старички так и стояли до 80-х годов. А в 1957 году появилась машинка местной фабрики «Ангара», которой даже посвятили стихи за её дырявый бак, плохой мотор и жёваный шланг. «И за здоровый быт радея, скажу, что мне не по нутру, в квартире «Ангару» имея, ходить стирать на Ангару», – писал автор «Восточки». Напомню, это 1957 год, 12 лет после Великой Отечественной. Вопрос о том, чтобы «сбегать на Ангару постирать», актуален. Он будет актуален до 1970-х годов, а в отдельных частных домах постирушки на Ушаковке будут происходить и в 1980-е годы. Спустя целый век после того, как перед городской управой встал вопрос о «мостках для прачек».