Чисто по-человечески прокурорам, как и всем нам, интересно всё происходящее на Байкале. Но как профессионалам – им важно вычленить… не обязательно вину (хотя она тоже не исключается), но, как минимум, влияние человека на нежданную перестройку экосистемы. В апреле и мае прокуратуры собирали совещания общественного экологического совета с приглашением учёных, представителей туристического бизнеса на Байкале, экспертов ОНФ (Общероссийского народного фронта), чтобы понять, что происходит в экосистеме, и выработать наиболее эффективный алгоритм собственных профессиональных действий по надзору за исполнением природоохранного законодательства на участке всемирного природного наследия. Для защиты озера хотя бы от тех бед, которые породил человек.    

Предпосылки и начало экологического кризиса прибрежной зоны озера мы прозевали дружно, всем миром. Наверное, потому, что ещё несколько лет назад в саму возможность нарушения экологического равновесия столь огромного, глубокого и чистого озера, обладающего колоссальной энергией самоочищения, мало кто верил. Вот и получилось, что на катастрофические изменения прибрежных мелководий обратили серьёзное внимание лишь в 2011 году, после того как  байкальскую свежесть вблизи Северобайкальска сменила несусветная вонь выброшенных на берег водорослей. Когда дайверы, отягощённые аппаратурой для съёмки подводных ландшафтов листвянского мелководья, стали выныривать с глазами, округлившимися до размеров подводной маски и со словами: «Там вместо губкового «леса» только зелёная тина». Когда ихтиологи, пришедшие на галечный берег, чтобы посчитать нерестящихся желтокрылок, были вынуждены считать дохлых бычков с забитыми спирогирой жабрами.  

Экологический кризис прибрежных мелководий на Байкале уже никто не отрицает. Его наличие вынужденно, под давлением фактов, признали даже чиновники и держатели турбизнеса, как заклинание повторяющие слова о необходимости дальнейшего «развития туризма» на участке всемирного природного наследия. Да не абы какого, а исключительно «экологического», «познавательного», «социально и экологически ответственного». 

Академик Михаил Грачёв, почти три десятилетия возглавлявший Лимнологический институт СО РАН в Иркутске, в публичных выступлениях подчёркивает, что в настоящее время «глубинная часть озера не пострадала», но определил три бедствия, сформировавшие экологический кризис байкальских мелководий. Первое из них – навязшая в зубах спирогира. Второе – массовая гибель байкальских губок. И третье бедствие, заметное пока только учёным – исследователям озера, – активное развитие сине-зелёных водорослей, выделяющих в окружающую среду токсичные вещества. 

Снижение численности «омулёвого стада», по поводу которого бьёт тревогу отраслевая наука в лице ФГБНУ Госрыбцентра, он пока к бедствию не относит. И, как понял я на майском совещании общественного экологического совета, не потому, что омуль чувствует себя хорошо и его численность стабильна, а потому, что российская наука не располагает достоверными, бесспорными данными о количестве этого озёрного жителя. Все выводы, все расчёты и все государственные решения по объёмам допустимого изъятия из озера самого известного байкальского эндемика строятся не столько на точных и бесспорных научных знаниях, сколько на гипотезах и примерных цифрах. 

– Мы проводим учёт омуля время от времени, когда находим средства, – объяснил Михаил Александрович участникам совещания. – Используем так называемый тралово-акустический, или акустический, метод. Ну, может быть, на 30% упала численность по сравнению с тем, что было раньше. А может быть, и не упала в такой степени, потому что метод всё-таки не очень точный. 

Сегодняшняя численность омуля в озере «по порядку величины», по мнению академика, равна 100–150 миллионам штук. Допустимая погрешность в 50% мне показалась великоватой для обоснованных выводов. Хотя, если нижняя величина – 100 миллионов штук омуля в озере – для благополучия эндемика не является критичной, то размер погрешности в сторону большей величины не может таить угрозы. Другое дело, что отраслевая наука в лице ФГБНУ «Госрыбцентр» считает байкальского омуля самостоятельно, по собственным методикам, даже близко не похожим на принятую в академическом институте. И результаты учёта получает другие, гораздо более тревожные. По мнению хозяйственников, продолжение промышленного лова омуля ведёт к его истреблению. 

Госрыбцентр – это расположенная в Тюмени научная организация, которая вместе с входящими в него филиалами является одной из крупнейших рыбохозяйственных структур России, а сфера её деятельности распространяется на водоёмы Урала и Сибири, включая Байкал, разумеется. На основании собственных данных учёта рыбы Госрыбцентр настойчиво рекомендует исполнительной власти запретить промышленный лов омуля как минимум на пять лет. Меньший срок бессмыслен, поскольку не позволит определить, удалось ли переломить негативную тенденцию к уменьшению омулёвого стада или необходимо продлить отказ от промышленного лова. 

– Не стоит сейчас принимать резкие меры и запрещать вылавливать омуля, – считает Михаил Грачёв. – Нужно каким-то образом договориться в стране и сделать такой объективный учёт, с которым никто не будет спорить. После этого только принимать меры.

Боюсь, что «после этого» запрещать промышленный лов омуля может оказаться поздно. 

Из-за разнобоя в «научных» данных мы не знаем точно, в какой точке пути к истреблению байкальского эндемика находимся сегодня. Может быть, и дай-то бог, что пока ещё далеко-далеко от точки невозврата, от пропасти. Тогда вместо «экстренного торможения», на котором настаивают территориальные службы Росрыболовства, достаточно лишь чуть-чуть повернуть в нужную сторону руль управления рыбным хозяйством, чтобы объехать небольшую выбоинку. А может быть, подъезжаем к потенциальным неприятностям, и нам пора начать плавно притормаживать, чтобы осмотреться и принять разумное, научно обоснованное решение, не прекращая движения. Но возможно и худшее: мы уже на самом краю пропасти или даже летим вверх тормашками в тартарары. В этом случае тормозить поздно. Надо рвать кольцо спасительного парашюта, если он, конечно, у нас есть. Всё это может быть, но что есть на самом деле – неизвестно. «Договориться в стране» и выработать общие, объективные методики учёта омулёвого поголовья, как рекомендует Михаил Грачёв, требуется двум российским научным организациям. Академической и отраслевой. Совет дельный. Все «за». Но у каждой организации есть собственные амбиции и «собственная гордость». Ищут они, ищут, но никак не могут найти консенсус. 

Андрей Федотов, директор Лимнологического института СО РАН, в качестве примера приводит данные учёта омуля в 2011 году. 

– Большая фундаментальная работа была, – говорит он участникам совещания. – В 11-м году мы оценили, что омуля в Байкале 31,4 тысячи тонн. А по традиционной методике, которую вы нам сейчас представляли, – Андрей Петрович смотрит на Дмитрия Лушникова, заместителя руководителя Ангаро-Байкальского территориального управления Росрыболовства, – тогда было 21,4 тысячи тонн. Неувязка получилась в 10 тысяч тонн.

Великовата, надо сказать, не­увязочка, чтобы ею можно было просто пренебречь в управлении рыбными запасами Байкала. И образовалась она, как я понимаю, не по чьей-то небрежности, а только потому, что профессионалы из разных научных структур провели учёт по разным методикам. 

Иркутские лимнологи считают омуля в открытом Байкале. Буровят акваторию катерами туда-сюда, прощупывают толщу воды ультразвуком на сотни метров, отыскивая тёмные пятна рыбьих косяков. А отыскав и зафиксировав, ещё и трал в воду, для страховки – чтобы убедиться, что это действительно омуль, а не какая-нибудь там сорога или осетры. Всё логично, правильно и достаточно точно. Знаю это ещё и по личному практическому опыту. Было в моей жизни полгода, когда, работая матросом рыболовного флота, и сам гонял по Охотскому морю, «щупая глубины» эхолотом в по­исках косяков жирной тихоокеанской сельди. Выпишет эхолотовский самописец на бумажной ленте тёмное «облако» между дном и поверхностью воды, мы разворачиваем судно и – несколько километров сетей за борт, в нужном направлении на нужную глубину. Ошибки бывали, но нечасто. На мой взгляд – хороший метод. Правильный. Вижу, что и прокуроры кивают, соглашаются с лимнологами. Тревога есть, но не такая, чтоб аж до тотального запрета на промышленный и любительский лов омуля, грозящего  неприятностями бизнесу и местному населению.

Госрыбцентр, в отличие от лимнологов, в открытый Байкал с эхолотами для подсчёта рыбных запасов вообще не лезет. Он учитывает байкальского омуля, в частности, по сокращающемуся из года в год количеству производителей, заходящих на нерест в притоки Байкала. Благо таких притоков, в которых омуль нерестится, всего-то четыре. И благо, что процент нерестящихся особей от их общего количества постоянен. Это, как понял я заместителя руководителя Ангаро-Байкальского управления Росрыболовства Дмитрия Лушникова, наукой установлено. Если заходит производителей в реки меньше, чем раньше, значит, и общее поголовье сокращается. А ещё рыбохозяйственники прогнозируют изменение объёмов рыбы в Байкале по количеству омулёвых личинок, скатывающихся в озеро после нереста – биомасса омуля не может расти, если личинок в озеро попадает всё меньше и меньше. Они считают рыбье поголовье и общую биомассу по сокращающимся официальным объёмам ежегодного улова. Если одни и те же рыбаки при прочих равных условиях ловят всё меньше и меньше, вряд ли стоит предполагать, что по каким-то неустановленным причинам они стремительно теряют профессиональную квалификацию. Резоннее сделать вывод, что ловить им становится некого. 

– С 1982 по 2003 годы на Байкале добывали ежегодно в среднем по 2,2 тысячи тонн омуля, – рассказывает Дмитрий Лушников. – Тогда отмечалась относительная стабильность общей его биомассы: 20,5–26,4 тысячи тонн. С 2004 по 2015 годы наблюдается существенное снижение уловов и значительное увеличение амплитуды их колебаний. При средней величине уловов в эти годы в 1,2 тысячи тонн максимальный улов достиг 1,7 тысячи, а минимум составил только 900 тонн. В 2015 году официальный вылов омуля снизился до 800 тонн. 

Обратите внимание на деталь. Годы с 1982 по 2003, теоретически, должны были быть наиболее богатыми, потому что это начало полномасштабного промышленного лова омуля после его семилетнего запрета с 1969 по 1975 годы. Но и тогда, по данным рыбохозяйственной науки, общая биомасса промыслового эндемика не превышала 26,4 тысячи тонн. А по учёту Лимнологического института даже в 2011 году, когда официальные уловы стремительно падали, общая биомасса байкальского омуля превышала 31 тысячу тонн. Может быть, и на самом деле где-то в открытом Байкале живут себе в удовольствие отраслевой наукой неучтённые и рыбакам-промысловикам неведомые косяки рыбы? Но где они икру мечут? Ведь не в расчётной, а в реальной жизни три завода по искусственному воспроизводству омуля, находящиеся в Республике Бурятия, работают сегодня, как понял я из отдельных реплик, прозвучавших на совещании, даже не в половину, а меньше чем на треть своей мощности. Не от лени и даже не из-за нехватки средств, а потому что рыб заходит теперь в нерестовые реки так мало, что невозможно обеспечить производство омулёвой икры для её искусственной инкубации. 

Официальный вылов – это, конечно же, не весь омуль, ежегодно изымаемый людьми из Байкала. Есть ещё разрешённый любительский лов. Но он по объёму незначителен и вряд ли может существенно повлиять на популяцию в целом. Другое дело – браконьерство, размаха которого никто не знает. Никто из специалистов не решился даже приблизительно предположить объёмы незаконного лова. Самым точным определением масштабов байкальского браконьерства, на мой взгляд, стало прозвучавшее на совещании слово «много».  

Общую тенденцию к уменьшению биомассы омуля в Байкале лимнологи тоже не отрицают – называл же академик Михаил Грачёв возможные минус 30% от того, что было несколько лет назад. Значит, этот факт можно считать установленным. Принципиально он никем не оспаривается. Разногласия возникают в интерпретациях факта, в конкретных величинах сокращения омулёвого стада и мерах, которые необходимо принять людям для защиты эндемика от истребления. Более того, лимнологи даже против тотального запрета лова омуля, в принципе-то, не возражают. Только решение по столь кардинальному вопросу предлагают принять не сейчас, а года, может быть, через два-три, после проведения тщательного учёта омулёвого стада.

Андрей Федотов рассказывает, что написал по этому поводу письмо Сергею Донскому, министру природных ресурсов и экологии РФ, с предложением перенести на нынешний год финансирование гидроакустического учёта омуля, намеченное федеральной целевой программой «Охрана озера Байкал…» на 2019-2020 годы. 

– Может, омуля действительно мало осталось, – допускает Андрей Петрович. – Давайте всесторонне рассмотрим этот вопрос и введём запрет, если это нужно. Но получил из министерства такой «замечательный» ответ: «И без проведения траловой съёмки в настоящее время есть чёткий и надёжный критерий снижения запасов омуля в озере Байкал. Это результат учёта численности производителей в нерестовых реках». 

Меня, в отличие от учёного, процитированный ответ министра в целом устроил. Не в том плане, что с гидроакустическим методом учёта можно подождать, а в том, что нельзя ждать с радикальными мерами по защите омуля от его истребления. Вспомните, какого размера продаётся маломорский омуль в магазинах в последние годы. В 1970-х годах я удочкой с резиновой лодки в районе Сармы ельцов ловил примерно такого размера. Полумеры типа «усилить и углубить» кон­троль за соблюдением всевозможных правил и борьбу с браконьерством хороши для отчётов и для имитации деятельности, но не для достижения реального результата. В сегодняшних условиях незнания точки, в которой мы находимся, и непонимания, куда мы движемся, единственно правильным было бы всё-таки остановиться. Чтобы оглянуться. Чтобы сориентироваться. Чтобы определить нужное направление дальнейшего движения. 

Андрей Некрасов, заместитель прокурора Иркутской области, председатель совещания общественного совета, слушал выступающих очень внимательно. Задавал много уточняющих вопросов. Записывал, сопоставлял звучавшие цифры. Он хотел получить ясность, но в какой-то момент пришёл, похоже, к неожиданному для себя выводу. 

– По большому счёту-то, мы сейчас в темноте, – сказал он. – Мы вообще, в принципе, не знаем, сколько омуля добывается. Выдали квоту, а на самом деле на неё все плевать хотели, потому что объём добытого – он совершенно другой. Нам неизвестный…