– В моей семье – учителей и врачей – всегда царила  творческая атмосфера, – рассказывает наша собеседница свою историю выбора профессии. – Бабушка долгие годы работала в Байкальске учителем русского языка и литературы. Её до сих пор помнят в городе, а среди сегодняшних учителей даже есть её ученики. Бабушка была увлечённым педагогом и ставила в школе спектакли. Семейный альбом хранит фотографии с расчудесной бабушкиной постановки «Золушки».

Моя мама пела в хоре, и сестра моей бабушки, тётя Грета, тоже хорошо пела, танцевала, но артисткой не стала. На мой взгляд, это большая потеря для театра. Поэтому с детства я знала, что стану либо учителем, либо артисткой. Тогда для меня это было абсолютно равнозначно. Опасения по поводу правильности выбора были у всех. Но в детстве у меня был такой характер (сейчас, надеюсь, сумела побороть это): если мне говорят «нет», значит, точно будет наоборот. И когда дед, самый прагматичный член нашей семьи, повторял: «Что это за профессия – артистка?», я на 100 процентов понимала, что буду именно артисткой. Более того, когда уже стала работать в театре, некоторые мои родственники (конечно, не близкие, они-то были рады, ведь их ребёнок шёл к своей мечте), так и не приняли мой выбор. 

В подростковом возрасте начались какие-то личностные проблемы, и я стала примериваться к тому, кем мне лучше стать со своей внешностью: актрисой или режиссёром. Смотрю на себя в зеркало: «Нет, не актриса – режиссёр» (улыбается).

А почему выбор пал на музыкальный профиль? Так это потому, что в нашей семье всегда смотрели экранизации опер, оперетт. Никогда не забуду, как меня, пятилетнюю, с улицы звали «Сильву» смотреть. И я неслась домой. Уже тогда я понимала: оперетта – лучшее, что есть на свете. На мой взгляд, оперетта и опера – дорогие, яркие виды искусства. Вот тому доказательство – премьера «Сильвы» в нашем театре. 

Я окончила режиссуру народных театров в училище культуры, а после собиралась поступить сразу на третий курс в Улан-Удэ. И понемногу начала воплощать мечту. Будучи студенткой училища культуры, стала часто ходить на спектакли музыкального театра. Выручало то, что у нас, студентов, была возможность бесплатно посещать спектакли, несмотря на то что времена были трудные, 90-е годы. Мы с однокурсниками выучивали всех артистов, на последние деньги покупали цветы, делили, кто кому будет дарить, чтобы никому обидно не было. Такое чудесное, большое приключение. Сходить в театр значило для нас сбегать на сцену, подарить цветы, взять автограф. Кстати, мы были скромными поклонниками.

И в то сложное время мне, будущему режиссёру народных театров, ещё сильнее захотелось работать в нашем музыкальном театре, хотя некоторые педагоги училища и мои сокурсники считали лучшим посещать спектакли драматического театра. Так вот один из моих сокурсников, который говорил, что музыкальный театр – это плохо, однажды услышал информацию, что в Иркутском театральном училище набирают курс для музыкального театра, и мне об этом сказал. Мне удалось поступить в театральное училище, при этом я решила, что нужно проститься с режиссёрскими амбициями. Но наш педагог, Наталья Владимировна Печерская, которая была главным режиссёром в музыкальном театре, обратила на меня внимание именно с режиссёрской стороны. Поэтому я стала получать от неё задания: то номер в капустник поставить, то сам капустник подготовить, то песенку переделать, то номер в детской музыкальной студии сделать, и многое другое. Периодически в воздухе витало: а не отправить ли нам Иру учиться? Сама я ничего не предпринимала, потому что в некоторых жизненно важных вопросах я довольно инфантильный человек: буду сидеть и ждать, когда это важное произойдёт.

– Почему?

– Наверное, страшно. Тем более к тому времени я уже знала, что такое режиссёр, какая на него возлагается ответственность, как много у него обязанностей. Подумала: отправят – хорошо, а не отправят – буду актрисой. И совершенно случайно этот вопрос встал ребром (на тот момент я уже работала в театре). Как-то Владимир Константинович Шагин и Владимир Александрович Яковлев беседовали с другом нашего театра, режиссёром Сусанной Юрьевной Цирюк (если не ошибаюсь, это было на одном из фестивалей в Екатеринбурге), и речь зашла обо мне. И снова – надо бы отправить Ирину учиться. Сусанна Юрьевна говорит: «Так надо или не надо? Мы отправляем или не отправляем ребёнка-то?» Тут же выяснила по телефону, что в Санкт-Петербургской академии театрального искусства летом прошёл набор на курс, но, несмотря на то что была уже осень, удалось договориться, ведь просьба шла от театра. И вопрос с моим проживанием в Петербурге решился: Сусанна Юрьевна предложила, что на время учёбы можно пожить у неё. Так всё быстро и определили. Всё случилось молниеносно. Спасибо Владимиру Константиновичу, что в меня поверил.

Преподавательский состав академии был невероятно мощным, причём по каждому предмету. У всех педагогов запредельный уровень знания своего предмета. С ними было интересно не только на занятиях, но и во внеучебное время. К тому же они всегда готовы были уделить нам время и даже помочь.

Я Питер безгранично люблю. Если год-два там не побывала, не нахожу себе места. В этом городе живут мои однокурсники, новые друзья, Сусанна Юрьевна, с которой мы очень подружились. Как только я начала приезжать в Петербург, у меня сразу появилось желание привезти сюда мамочку. Что наши мамочки видят? Вот они уходят на пенсию, и что дальше? И мне удалось ей показать Петербург. От города мама была в восторге, забыла о болячках. Мы ездили всего на десять дней. Что такое десять дней в Петербурге? Очень мало. 

– Можно сказать, что в Иркутском музыкальном театре сложилась традиция приглашать деятелей искусства из Санкт-Петербурга?

– Я бы не сказала, что это традиция. Просто театральный мир очень тесен. В своё время у Владимира Константиновича Шагина были определённые связи (наверное, в этом смысле странное слово), друзья в других городах и театрах. У Николая Ростиславовича Сильвестрова тоже большие связи в музыкальных кругах, где могут порекомендовать режиссёров. Наш театр выпускает по пять-шесть премьер, а одному режиссёру это сделать невозможно. Много премьер в нашем театре было и в те годы, когда главным режиссёром у нас работала Наталья Владимировна Печерская. Вырастить кого-то из своих или пригласить кого-то хотя бы близкого по уровню Наталье Владимировне не удавалось, да и кто поехал бы сюда в конце 1990-х – начале 2000-х? Хорошо, что театр у нас вообще выжил. А свободных художников в те годы было немного, почти все работали в репертуарных театрах. Но вот, если не ошибаюсь, в Новосибирске Сусанна Юрьевна Цирюк поставила «В джазе только девушки». Спектакль был отмечен наградами, имя режиссёра прозвучало. Через какое-то время мы вышли на Сусанну Юрьевну. И она у нас тоже поставила «В джазе только девушки», который сразу стал пользоваться успехом. Потом, я так понимаю, хотя всех тонкостей не знаю, по рекомендации Сусанны Юрьевны наш театр вышел на Владимира Ивановича Подгородинского, замечательного питерского режиссёра, который пригласил к нам просто невероятного балетмейстера Сергея Ивановича Грицая. Позже Николай Николаевич Пинигин к нам приехал, по-моему, с лёгкой руки Сусанны Юрьевны и Сергея Ивановича, они ставили «Учителя танцев». 

Когда я училась в академии, познакомилась с балетмейстером Дмитрием Устюжаниным. И стоило только у меня возникнуть вопросу о балетмейстере, я тут же вспомнила о Дмитрии, да и Владимир Константинович дал добро его пригласить. Поэтому сказать, что существует прямо-таки традиция, нельзя. Но каждое сотрудничество было удачным, можно говорить о творческом взаимодействии между Иркутском и Петербургом.

– Какими актёрскими или режиссёрскими работами особенно дорожите?

– Я не могу сказать, что именно мне дороже и ближе, но могу сказать, что мне хочется реализовывать себя и в качестве артистки, и в качестве режиссёра. Хотя режиссёром быть значительно труднее. Когда я ставила первый взрослый спектакль «Сорочинская ярмарка» (до этого были только сказки), все мои мысли были только об этой работе. Когда ставила «Свадьбу Кречинского», думала: «И артисты ещё жалуются, что им тяжело живётся!» Пришёл, отрепетировал, пошёл домой и живёшь своей жизнью. А тут ложишься с «Кречинским», встаёшь с «Кречинским», ешь с «Кречинским». А ещё балетмейстер – близкий друг. Всегда нас либо селили по соседству, либо мы снимали квартиру рядом друг с другом, а в последние годы Дмитрий, когда приезжает в Иркутск, останавливается у меня, и мы круглосуточно работаем. После «Свадьбы Кречинского» научилась какие-то вещи принимать спокойнее, требовать менее конфликтно. Поняла, что сразу результат не нужно требовать. Поэтому в работе над «Труффальдино из Бергамо» уже присутствовала определённая  размеренность и силы хоть как-то распределялись, но сказать, что спектакль спокойно был поставлен, всё-таки нельзя.

– Не вызывает ли трудностей тот факт, что режиссёру приходится работать с разными артистами в одной роли?

– Я очень люблю наших артистов, их яркие индивидуальности, и мне нравится, когда на одной роли два артиста, из-за чего могут получиться совершенно разные спектакли. Например, «Юнона» и «Авось». Были спектакль Николая Мальцева и спектакль Вячеслава Варлашова. Это практически разные спектакли. Конечно, они были одинаковыми по мизансценам, действию остальных персонажей, но отличались по задачам, которые Наталья Владимировна, будучи режиссёром, давала исполнителям главной роли. У меня ещё не было такой работы, чтобы я могла позволить себе два разных спектакля, хотя «Свадьба Кречинского» близка к этому решению. В спектакле два исполнителя – Александр Айдаров и Евгений Алёшин – со своими подходами к роли, и я не добиваюсь совершенно одинаковой игры. Для Жени характерна более острая работа, он суховат, строг, но в то же время более порывист. А Саша другой. Но они оба меня как режиссёра очень устраивают. Или, например, в «Подлинной истории поручика Ржевского» исполнителями роли Оболенского были совершенно разные Гейрат Шабанов и Егор Кириленко. По-моему, это замечательно.

Актёры могут приносить свои придумки. Я это обожаю. Это не значит, что всё будет закреплено в спектакле, но это значит, что артист думал над ролью, искал своё решение. 

– Участвуете в разработке костюмов?

– Конечно. Для «Труффальдино из Бергамо» мы долго придумывали костюмы. Пошли навстречу молодёжи. Изучили японское аниме, разное фэнтези, «Ван Хельсинга», высокую моду в журналах. Даже костюмы «Тодеса». Затем всё долго сублимировалось. 

– Как осуществляете выбор пьесы для будущего спектакля?

– Не знаю, хорошо это или плохо, но у меня нет режиссёрских амбиций. Например, если хочу поставить «Ромео и Джульетту», а у театра нет возможности это сделать, то не буду требовать постановки. Ещё всегда стараюсь подбирать пьесу под наших артистов. Так, давно знала, что Стас Чернышев всегда мечтал сыграть Труффальдино. Причём Дмитрий Устюжанин ещё масла в огонь подлил, однажды обратившись к Стасу: «Тебе бы Труффальдино сыграть». Тогда в сторону этого спектакля я даже не смотрела, а Стас уже начал учить текст: «Вдруг когда-нибудь Труффальдино сыграю». Конечно, я понимаю, что для артиста важны годы. Если сейчас не сыграть Труффальдино, то его уже не сыграть никогда. Если Саша с Женей сейчас бы не сыграли Кречинского, потом бы уже просто по возрасту не подошли на эту роль. Через 10–15 лет какие они Кречинские? Или наш Владимир Александрович Яковлев. Гениальный артист, разноплановый, огромного диапазона, но сколько было упущено в своё время! Или сейчас у нас есть замечательный артист Егор Кирилленко, он занят практически во всех спектаклях, и почти везде в главной роли, в некоторых спектаклях один на роли. Понятно, что ему надо давать отдохнуть, что его нельзя занимать везде. Но, с другой стороны, понимаешь и то, что время-то его уйдёт, что ему надо играть и играть сейчас, пока он в силе, пока хочет. Поэтому я всегда для артистов стараюсь. Ну, и, конечно, пьеса должна быть интересной, с хорошей музыкой.

– Часто приходится смотреть в сторону современной драматургии?

– Совсем не смотрю. Всё лучшее, что сегодня идёт в нашем театре, написано давно. «12 стульев», «Сирано де Бержерак», «Цезарь и Клеопатра», «Сорочинская ярмарка», «Свадьба Кречинского», «Труффальдино из Бергамо». Для меня драматургия очень важна. Слово должно звучать вкусно, а не быть лишь связкой между действиями.

– Почему спектакли уходят из театрального репертуара?

– Бывает момент моральной усталости. Бывают спектакли, сложно поставленные по мелочам, когда артист не получает удовольствия от своей работы, а только вспоминает, что нужно делать; к тому же, если спектакль идёт раз в один-два месяца, конечно, что-то забывается. Поэтому приходится репетировать только для того, чтобы вспомнить, что за чем идёт. Это утомляет. Так мы потеряли спектакль «Скрипач  на крыше», где было много мелочей в массовых сценах. Артисты хора и балета часто менялись. Каждый раз вводили новых людей, и вопрос уже шёл не об эмоциональном состоянии сцены, а о том, чтобы вовремя лавку вынести. К тому же были трудности с тем, когда спектакль поставить в репертуар. Ещё приведу в пример свой спектакль «Подлинная история поручика Ржевского». Сама по себе пьеса не нетленка. Но считаю, что это не тот спектакль, который стоит удерживать. У нас же ежегодно по пять-шесть премьер, что-то снимать всё равно приходится. Поэтому он прошёл два сезона, и мы его убрали из репертуара.

– Какому же спектаклю суждена долгая жизнь в стенах Иркутского музыкального театра?

– Непростой вопрос. Хорошо и нужно ставить серьёзные спектакли, которые заставляют задумываться. Но, к сожалению, массовый зритель не всегда готов воспринимать такие работы в нашем театре. А жаль. Из-за этого некоторые спектакли сходят со сцены.

К нам в первую очередь идут за лёгкостью, отдыхом. На весёлой «Тётушке Чарли», поставленной замечательным режиссёром, люди смеются от души. А после спектакля приходят домой в прекрасном настроении. Не знаю, как долго проживёт в нашем театре «Тётушка Чарли», но всё-таки более весёлые спектакли живут у нас дольше, чем серьёзные.

Конечно, очень бы хотелось, чтобы классика составляла костяк репертуара.

– Знаю о вашем особом отношении к автографам…

из архива Ирины МЯКИШЕВОЙ

– У меня в своё время были автографы всех артистов музыкального театра. В них есть своя прелесть. Я бы хотела взять автограф, но чтобы была возможность пообщаться хоть минутку, у Владимира Познера, Никиты Михалкова, Марка Захарова, Сергея Безрукова, Евгения Миронова, Инны Чуриковой. А из зарубежных режиссёров  и актёров у Гая Ричи, Вуди Аллена, Бенедикта Камбербэтча (к Новому году обещают прислать автограф с ним).

– В вашей профессии насколько важно верить в волшебство?

– Абсолютно. Причём я не верю ни во что сверхъестественное, а верю в людей. Человек всегда может сделать чудо. «Алые паруса» без слёз и восхищения ни читать, ни смотреть не могу. Люди могут дарить чудеса и друг другу, и «братьям нашим меньшим». Можно взять котёночка, и это будет для него чудом. 

Взрослые не должны терять в себе детскость, чтобы понимать, что для ребёнка чудо. Ёлками я занимаюсь с 2000 года, сказками – много лет. На ёлках начинала зайчиком, потом была Снегурочкой, а сейчас играю всяких отрицательных персонажей. Я научилась понимать, чем можно удивить детей, а чем – взрослых. Когда составляю сценарий, знаю, что будет детям интересно. Причём многие моменты проверяю на своих любимых племянниках, они кое-что подсказывают.

– Вы, наверное, не утратили способности удивляться миру, как ребёнок.

– Я люблю удивляться. Всегда удивляюсь чему-то новому, причём в любом жанре. Например, меня может удивить «Шрек». Казалось бы, люди всё уже придумали, но вот появился Шрек. Как мог в голову прийти такой персонаж? Потрясающе! Когда смотрю чужие спектакли или даже свои работы через два-три года, удивляюсь, как это могло придуматься, и каждый раз, когда приступаю к новой работе, кажется, что как прежде уже не получится. 

В студенческие годы, примерно к третьему курсу, я разучилась получать удовольствие от спектаклей и фильмов. На какой спектакль ни схожу, какой фильм ни посмотрю, у меня всегда возникало ощущение, что я поработала: постоянный «разбор полётов». Хорошо, что в какой-то момент я сказала себе: «Так! Прекращай это. Если мне понадобится разобрать спектакль, я это сделаю потом, а сейчас я в театре, чтобы получать удовольствие». Уйти в критиканство – это страшно. А вообще я благодарный зритель: плачу, смеюсь, хлопаю, скачу на стуле, всё что угодно.