Из большого медицинского клана 

– Свою первую самостоятельную операцию вы сделали в 22 года. Когда начали чувствовать себя по-настоящему уверенно? 

– Если честно, никогда не анализировал. Чем больше оперируешь, тем лучше. 

В последнее время я стал замечать, что хочется такого, чего раньше не делал. Сейчас особое удовольствие приносят эксклюзивные операции, требующие мастерства и решений на уровне виртуозности. А операции, которые раньше казались сложными, переходят в разряд…

– Простеньких?

– Простеньких у нас не бывает, любая операция сложна. Ведь на хирургическом столе лежит не просто тело под наркозом, а человек со своей жизнью, за ним стоят родные, близкие. Но опыт и знания рождают уверенность.

– В рамках ИОКБ шансы проводить такие неординарные операции есть?

– У нашей больницы сильный и серьёзный потенциал. Мне не стыдно приезжать в другие клиники в России и за границей, я смело могу сказать, что какие-то операции мы лучше делаем. И в целом объём оперативного лечения, который мы оказываем, – на высоком уровне мирового класса. Вообще технологии в нейрохирургии в последнее время развиваются семимильными шагами. Я пришёл работать, когда высокотехнологичная медицина только начала внедряться. И я прошёл весь этот путь – от хирурга, который работал на базовом уровне, с небольшим набором инструментов и оборудования, до технологического прорыва с навигационными комплексами, микроскопами с функцией ангиографии и эндоскопическими стойками, специальными электронно-оптическими преобразователями, которые позволяют создавать нам трёхмерное изображение головного мозга  или позвоночника. У нас серьёзный коллектив с общей идеологией, все мы друг друга понимаем, развиваться в таком коллективе достаточно легко. Всё передовое и перспективное обязательно у нас появляется, в этом большая заслуга нашего главного врача Петра Евлампьевича Дудина. 

– Актёрам необходимо гастролировать, выступать перед новым зрителем. А врачам насколько важно выезжать на конференции, в другие клиники, перенимать опыт?

– Очень важно, это определённая ступень развития, познание новых методик, их внедрения в клинику. Есть и определённое самоудовлетворение, когда ты видишь, что ты не хуже, а в некоторых моментах и чуть впереди. Человек, который хочет чего-то достичь, особенно в хирургии, должен обязательно смотреть, ездить, узнавать новое, читать. Это та база, на которой мы держимся. Хотя начинается всё со знания анатомии, физиологии, сейчас я понимаю, что в медуниверситете нужно учиться на одни пятерки. Мой сын окончил мед, сейчас учится в ординатуре, и я всегда говорил ему, какие знания точно пригодятся, к чему он вернётся к своей работе, – к анатомии, патофизиологии, без них никуда.

– Как вы его в мед отпустили? 

– Я был против того, чтобы он шёл в медицину. Не мог запрещать, но предлагал выбрать иную специальность. Сын же пошёл в кардиохирургию.

– Дети врачей видят, ценой каких эмоциональных и физических затрат даётся такая работа. Зачем же они выходят на эту дорогу? В семье задан такой градус человечности, что иначе никак?

– А невозможно спрятать или утаить работу. Когда детям что-то интересно, они начинают задавать вопросы, а на детские вопросы нужно отвечать. У моей четырёхлетней дочки любимое занятие – просматривать на телефоне видео с операций, я иногда записываю интересные моменты. Как я могу ей это запретить? У нас большой медицинский клан, более 20 родственников работают врачами, мама моя была фельдшером. Двоюродные сёстры и братья – педиатры, стоматологи, терапевты. География – от Норильска  до Германии, и по всей России. 

Сразу в голову и никак иначе 

– Ну а почему всё-таки нейрохирургия?

– Раньше на 6 курсе меда была такая форма обучения, как «субординатура». Многие шли в хирургический поток, но меня на тот момент больше интересовала развивающаяся компьютерная томография, УЗИ-диагностика. Для нейрохирургии компьютерная томография была единственно возможным визуальным методом обследования. Я проводил диагностику, но не знал, что происходит с пациентами дальше. Так постепенно я стал возвращаться в хирургию. Сам делал исследования и оперировал. Сейчас большая часть времени уделяется операциям, но я с удовольствием продолжаю консультировать по КТ и МРТ-исследованиям. Нейрохирургия сегодня напрямую связана с современными диагностическими методами. МРТ, КТ – это основа, база нейрохирургии, на которой работают все приборы у нас в операционной. Мы загружаем эти данные в специальные навигационные комплексы, которые нам строят 3D модели, и мы уже по ним оперируем. Те первичные знания, которые я получил в компьютерной томографии, мне сейчас хорошо помогают. Без хорошей диагностики, интерпретации  данных наша работа невозможна. 

– Вы помните свою первую операцию и первого пациента? 

– Любой хирург начинает с базовой операции – удаление аппендицита. Как хирург я начал с неё. В нейрохирургии такой базой является удаление внутричерепной гематомы. 

– То есть сразу в голову допускают?

– Ну а как иначе? Обычно в нейрохирургии операции неотложные, делаются по жизненным показаниям, против пациента работает время. Поэтому очень важен мощный хирург, учитель, который стоит рядом с тобой, подставляя своё плечо. 

– Кто для вас стал таким мощным хирургом? 

– У меня было много хороших учителей. Но первый и главный, с которым я иду по жизни уже 20 лет, это Сергей Иннокентьевич Петров, заведующий нашим отделением. Мой золотой учитель, он дал мне все основы больших операций. И определённую свободу. В хирургии очень важна свобода, тот момент, когда тебя, как выросшего ребёнка, уже могут отпустить. Петров может находиться на 7 этаже, а я на первом. Но я знаю, что он здесь, и он придёт, поможет, если будет нужно. Мне кажется, что каждый хирург должен воспитать когорту своих учеников. 

– Но ведь свобода – это большая ответственность. 

– Естественно. А ответственность в хирургии – ключевая линия. Одно неправильное движение, один шаг, не подкреплённый знаниями, и может произойти непоправимое. В хирургии такого быть не должно. 

– А чего не может позволить себе хирург? Не выспаться? Выпить? Влюбиться, увлечься, потерять голову?

– Хирург должен уметь оперировать в любом состоянии. Меня однажды выдернули в операционную со свадьбы своего коллеги. Ну и что делать? Бросил свадьбу и поехал в больницу. Причём нашли меня через охранное агентство, осуществлявшее охрану моей дачи. Нашли в базе клиентов, вызвонили, попросили приехать к сотруднику, поступившему в нашу больницу с разрывом аневризмы, которому грозила смертельная опасность.

– Он выжил?!

– Конечно, выжил! Сигнализации так и продолжает настраивать, всё у него хорошо. У нас же ургентная, экстренная хирургия. Никто из врачей не знает, когда он понадобится вне рабочего графика и дежурств. Однажды мне позвонили, когда я катался на лыжах в Байкальске. Привезли девушку с самолёта с носовым кровотечением, которое развилось после операции по удалению опухоли мозга, сделанной за пределами России. Кровотечение не могли остановить. Мне пришлось бросать лыжи и ехать в Иркутск.

– Страх – сильная и естественная человеческая эмоция. Как вы с ним справляетесь? Или страха вообще нет?

– Бесстрашных людей не бывает. Но с годами страх перекрывается уверенностью в своём профессионализме. И пугающие в прошлом ситуации ты начинаешь анализировать, понимать, что стимулирует к дальнейшему развитию. Чтобы не поддаваться страху, нужно не стоять на месте, а развиваться. Поэтому нам необходимо знать обо всех новых прогрессивных направлениях в нейрохирургии.

– Голова или позвоночник? Что больше любите?

– Верх совершенства каждого нейрохирурга – это сосудистая нейрохирургия, то есть операции, которые делаются на сосудах головного мозга. Но я вам так скажу: это самые рисковые операции, на грани фола. Когда ты подходишь к аневризме, видишь разорвавшийся сосуд, чуть касаешься тромба – и взрывается фонтан крови. И у тебя есть доли секунды, чтобы среагировать, принять решение. Это та хирургия, которая нужна как адреналин. Но если говорить об интересной лично для меня хирургии, то у меня есть любимые отделы позвоночника. Например, я очень люблю шейный отдел – шейные грыжи, реконструктивные операции. И нейрохирургия сегодня развивается в сторону позвоночника, около 65–70 % операций делается там. Повысился уровень диагностики, появилась большая диагностическая база по городу и области. Люди более осведомлены, перестали бояться. Раньше как считали? Если голову прооперирует – дураком останешься, если спину – лежачим. Но образованность и информированность людей растёт, как и доступность диагностики, самой хирургии. Это ведь высокозатратные операции, которые иногда требуют применения дорогих имплантов. А они могут стоить и сотни тысяч рублей. Мы их устанавливаем бесплатно, по полису.

– А в головном мозге есть какие-то любимые участки?

– Головной мозг, он един. Просто операции делятся на нейроонкологию и сосудистую хирургию. 

«Пока не знаю, в каком варианте может быть осуществлена пересадка головы» 

Верх совершенства каждого нейрохирурга – это сосудистая нейрохирургия, операции, которые делаются на сосудах головного мозга. Но если говорить об интересной лично для Эдуарда Середы хирургии, то он предпочитает любимые отделы позвоночника. Например, очен

– В последнее время много говорят про операции по пересадке головы. Это совсем бред, околонаучный бред или всё же есть основа?

– Сейчас ничего отвергать нельзя. Буквально год назад я с коллегой был в Краснодаре, где очень серьёзная краевая клиническая больница. И одиозный главный врач, который пытается внедрить все передовые технологии. Совместно с итальянцами был выигран грант по строительству на базе Кубанского университета лаборатории по стволовым клеткам. И мы своими глазами видели выращенное из стволовой клетки сердце. Пока оно не бьётся, с ритмом не могут справиться. Но хирурги уже пересадили 5 искусственно выращенных трахей. И они рассказывали нам про технологию генерации мозга как такового. Уже есть технологии соединения головы  с позвоночником, соединения сосудов, трахеи. Но нет пока технологии сращения нервной ткани, то есть невозможно соединить ствол головного мозга со спинным мозгом. Поэтому я не знаю, в каком варианте может быть осуществлена пересадка головы. Мы сейчас с позвоночником можем делать всё, что угодно – менять позвонки, межпозвонковые  диски. Но со спинным мозгом так виртуозно обращаться пока не научились нигде в мире. Сама нервная ткань сложная, высокодифференцированная. Поэтому в отношении спинного мозга ещё много загадок.

– А создание модели мозга возможно? 

– Я 20 лет работаю в нейрохирургии. И я точно могу сказать, что мозг – такой орган, реакции и функции которого невозможно предугадать наверняка. Бывают ситуации, когда у человека нет большей половины полушария большого мозга, но он даже не знает об этом и живёт полноценной жизнью. И узнаёт о своей особенности лишь после МРТ-исследования. Как это возможно? Загадок человеческого головного мозга хватит ещё на столетия. А стопроцентно воссоздать алгоритм работы человеческого мозга невозможно. 

– А что из удивительных вещей вы делаете? Хирург Василий Чипизубов как-то рассказывал: «Мы делаем маленькое отверстие в мозге, воздействуем на него электродами, и у человека пропадает тремор рук». 10 лет назад это было фантастикой. 

– Технологии давно уже поменялись. И, кстати, раньше вместо электродов применялся жидкий азот, который заливали через трубочку, и он вызывал такую же деструкцию. Развитие всегда идёт по спирали: мы возвращаемся ко многим явлениям, но уже на другом уровне. Потому что имеем другие технологии, другую материальную базу и обеспечение, другие инструменты. Хирургия – это что такое? Ненужное отрезать, плохое заменить. Сейчас есть технологии хирургии позвоночника, о которых раньше даже не мечталось: мы можем полностью функционально поменять межпозвонковый диск, и человек на следующий день встаёт с кровати и возвращается к нормальной полноценной жизни. А 30 лет назад после такой операции он вынужден был лежать несколько месяцев, и даже головой нельзя было шевелить. Убирался диск, и позвонки между собой просто сращивались. А сегодня мы ставим протез диска, и человек полностью функционален. Такие операции в основном применяются при грыжах межпозвонкового диска. Раньше не было таких возможностей сохранить функциональность человека. Хирургия в области позвоночника развивается стремительно. 

Кроме пчёл 

– Расскажите о работе с пациентами. Бывают ли случаи, когда больного приходится убеждать в необходимости жизненно важной операции?

– Есть болезни, от которых человек может погибнуть, если ему не помочь. А он отказывается! Значит, надо объяснить так, чтобы он понял: «Я готов!» Сегодня повально встречаются грыжи межпозвонкового диска. Люди  лечатся у «китайцев», лечатся пчёлами, заговорами и т.п. Я всегда говорю: «Хотите – кирпичи прикладывайте, вниз головой висите. Но если не помогает, не надо ездить в Китай, по 80 тысяч платить за иглонож, возвращаться без результатов и понимать, что время и деньги потеряны». Но люди до сих пор боятся нейрохирургии. И самое главное – объяснить, что хуже мы сделать не можем. Наша задача – сделать лучше, освободить от проблемы и оставить при этом человека социально адаптированным, чтобы он не был никому обузой. Сейчас технологии в нейрохирургии выходят именно на этот уровень. Не так, что мы отрезали и выписали, что получилось. Хирург всегда постарается найти способ избежать инвалидизации.

– Оптимистично. А при каких заболеваниях раньше была инвалидность, а сегодня – выздоровление?

– При тех же межпозвоночных грыжах. Очень уменьшилась смертность при опухолях головного мозга. На другой уровень вышла хирургия сосудов мозга: мы стали делать операции сразу, как только у человека разорвалась аневризма и произошло кровоизлияние в мозг. Раньше на операцию брали только при стабилизации состояния. Теперь мы оперируем с колёс: произошло кровоизлияние, пациент поступил в сосудистый центр, его перевели к нам, тут же мне на телефон приходит изображение, результат КТ, я его посмотрел, бригада доставила больного на операционный стол. Если такой больной сразу поступает в областную больницу, через полтора-два часа может быть прооперирован. Это пласт пациентов, которые раньше погибали. Благодаря развитию нейрореаниматологии мы со своими коллегами научились выводить больных из комы, они успешно возвращаются к жизни. 

– Есть операции, к которым вы долго готовитесь?

– Есть! Иногда по несколько дней. Недавно оперировал женщину из ближнего зарубежья. С этой опухолью ей отказали в Таджикистане, Узбекистане, сказали ехать в Москву. Опухоль в спинном мозге была более 10 сантиметров и уже врастала в головной мозг. А обратилась женщина к врачам только потому, что не могла в волейболе подавать мяч правой рукой. Она уже была на грани того, что обезножит и обездвижит, но об этом никто не знал. 31 год, трое детей. К этой операции я готовился долго.

– Получается, у женщины ничего не болело, беспокоила рука, а дело оказалось в шейном отделе и голове?

– Очень важна диагностика: надо попасть к правильному врачу, который поставит правильный диагноз и направит на правильное исследование. Хороших врачей много на самом деле. Но что касается неврологии, нейрохирургии, это обязательно должны быть те люди, что связаны с практической медициной. Много стало консультативных центров появляться, оторванных от клинической базы. Бывает, что врачу приносят конверт со снимками, и он спрашивает: «Где заключение?». Хороший врач, между тем, сам по снимку ставит диагноз, это нормально. Если результата и удовлетворения от лечения нет, надо уходить от этого врача и искать другого. 

– Ну и последний, «лёгкий» вопрос – про приметы. Есть они у нейрохирургов?

– Есть. В одной операционной стоят одни туфли, в которых я оперирую, в другой – другие. И я их не путаю и путать нельзя! Сейчас я живу рядом с больницей, но раньше на работу долгое время ездил всегда по одной дороге. Там больше светофоров, но я всё равно ехал только по ней. Ещё я пациентов прошу не говорить «Спасибо» сразу после операции, вот выписался после всего курса лечения – тогда можно.