«В нынешнем 169-м (1661) году июля в шестой день против Иркута реки на Верхоленской стороне государев острог служилыми людьми ставлю». Точные координаты того места, на котором Яков Похабов составлял челобитную царю Алексею Михайловичу, неизвестны. Предположим, что он стоял на берегу Ангары там же, где установлен монумент абстрактным основателям Иркутска, который Википедия, интернет-вариация справочника «Альфа и омега», настойчиво называет памятником Похабову. Столь же условно посчитаем этот участок местом, где зародилась идентичность местных жителей. О ней и предстояло услышать тем, кто пришёл на заключительные в летнем сезоне 2015 года «Прогулки по старому Иркутску» и собрался поодаль, возле Московских ворот. «Я бы сказала, что это не центр, а символ идентичности, – ведущая лекции, руководитель лаборатории городского развития и социальных инноваций Международного института экономики и лингвистики ИГУ Мария Плотникова сразу решила определить систему координат. – Идентичность – это, с одной стороны, модное слово, но с другой, никто не даёт точного его определения. Согласимся, что это представление городского сообщества о смысле и уникальности своего города». 

«Должны бежать в одну сторону!»

Первый же ответ на вопрос о том, чем же уникален Иркутск, можно найти, лишь взглянув на его герб. А взглянув на символику Иркутской области, обнаружить второй: если на гербе областного центра мифический зверь бабр с соболем в зубах бежит налево, то в случае с регионом он устремился направо. «Я вспоминаю студенческие годы, когда работала проводницей в фирменном поезде «Ангара», – вспомнила ведущая «Прогулки…». – В купе были шторки, на которых были изображены бабры. И вот как-то старшая проводница заметила: «Маша, как ты их повесила? Бабры должны бежать в одну сторону, а у тебя в разные!» В тех поездах, где сохранились такие шторки, до сих пор возникает проблема: «Куда бегут бабры?» Это очень символично для города». 

«Изловившего соболя барса», который с течением времени претерпел несколько метаморфоз, Иркутск, к слову, позаимствовал у Якутска. Ещё в первой половине XVII века тот красовался на печати Якутского острога и, чуть позднее, на гербе северного города, но «переехал» южнее вслед за местом размещения сибирских воевод. Но соболя на символе столицы Республики Саха давно держит орёл, а Иркутск прочно ассоциируется со зверем с нетипичными для семейства кошачьих перепончатыми задними лапами и широким хвостом. Нет ничего удивительного в том, что он, изваянный в металле, ранней осенью 2012 года появился на входе в новый городской символ – 130-й квартал. Но и на эту площадку он «сбежал» с места, изначально выбранного авторами идеи для его размещения – перекрёстка улиц Чкалова и Степана Разина напротив выезда с Глазковского моста, на котором по-прежнему громоздится круглая бетонная конструкция с надписью «Кировский район». Но монументальный зверь, изначально символизировавший богатый пушниной край Российской империи, за несколько лет прекрасно вписался в другой участок городского пространства. 

Дальше от истории, ближе к идентичности

То же произошло и с Московскими воротами, которые, строго говоря, стоят не на своём историческом месте, занятом парковкой перед офисом «Сбербанка». Но, расположившись ближе к Ангаре, они даже больше соответствуют духу места. «Здесь был причал для судов, – рассказывает Плотникова. – Я удивилась, прочитав документ 1838 года, в котором [бывший городской голова Константин] Трапезников пишет, что Иркутск считается портом. Но нашла более ранние источники и поняла, что он действительно им был: товары из Китая возили через Кяхту и потом по Байкалу, а здесь разгружались. Поэтому к нам и таможню перенесли». 

Московские ворота поставили там, куда неминуемо прибывали путешественники, направлявшиеся в Иркутск. Возле них встречали сибирских генерал-губернаторов – Михаила Сперанского, Николая Муравьёва и других, – ссыльных и просто тех, кто приезжал в город после 1813 года. Дата постройки может натолкнуть на мысль, что Московские ворота возвели в честь триумфа русской армии в войне с Наполеоном, но в ошибочности этого суждения можно убедиться, взглянув на металлическую табличку на одной из опор: «Построены в 1811–1813 годах по проекту архитектора Кругликова в ознаменование десятилетия восшествия на престол Александра I». Просуществовавшие 115 лет и восстановленные в 2011 году они, кажется, символизируют самую суть Иркутска – торгового города. Как и многочисленные купеческие усадьбы, разбросанные по его центру. «Мы, к примеру, не показываем гостям сохранившиеся дома казаков, которые тоже были важной составляющей населения Иркутска, – продолжает Плотникова. – Но гордимся наследием самых богатых и выдающихся людей города. Тем, что построено знаменитыми купцами». 

В пользу этого свидетельствуют не только здания-артефакты, но и документы, с которыми работают историки. Согласно им, в 1807 году в Иркутске было объявлено 199 купеческих капиталов, владельцы которых исправно платили налоги. «Это не значит, что было столько же купцов – речь о фамилиях, которые могли объединять и пять, и семь, и десять человек, – поясняет ведущая «Прогулки…». – Трапезниковы, например, семью не разделяли, поэтому у них был капитал в миллион рублей». Многие же, напротив, разделялись и объявляли себя кяхтинскими купцами, так что торговцы, официально работавшие в разных городах, были близкими родственниками. 

Торгуют все

Московские ворота сегодня стоят не на своём историческом месте

Как бы то ни было, в 1824 году в Иркутске было зарегистрировано лишь 48 купеческих капиталов. Возникшая за 17 лет разница объясняется просто: нет, массово никто не разорялся (по одному купцу третьей гильдии в 1824, 1825 и 1826 годах), но многие предпочитали уйти из-под налогообложения, объявив себя представителями другого сословия. Торговцы даже подавали протесты, 

утверждая, что не могут конкурировать с крестьянами. «Читая их, я думала: «Ну как это не могут? Подумаешь, восемь торгующих крестьян, оформивших свидетельства в Иркутске в тридцатых годах», – говорит Плотникова. – Но представьте себе торгующего крестьянина, у которого оборот 40 тысяч рублей в год. Конечно, с ним не всякий сможет конкурировать». Торговали при этом не только крестьяне, но и мещане, цеховые, казаки, чиновники и «братские», как раньше на официальном языке именовали бурят. Занимались по большей части меновой торговлей: на западе покупали товары, которые в Иркутской губернии можно было обменять на пушнину, а ту, в свою очередь, меняли в Кяхте на китайский чай. Ценились, например, железные изделия с Енисейской ярмарки или скот, который пригоняли из-под Красноярска. Кто-то возил товары с далёкой Макарьевской (Нижегородской) ярмарки. Часть из того, что прибывало в Иркутск и с запада, и с востока, перепродавали в Якутске и других северных городах. В силу больших по меркам XIX века расстояний возникала узкая специализация на транзите между сибирскими территориями. 

В ноябре 1824 году вышло «Дополнительное постановление о гильдиях и торговле прочих состояний», которое, с одной стороны, отменило часть ограничений для мещан и цеховых, касающихся того же ассортимента товаров, но, с другой, содержало в себе запрет на их участие в торговле на сумму более 1 тысячи рублей. Так что в 1825 году в Иркутске было объявлено уже 80 купеческих капиталов. Крестьян, впрочем, запрет не коснулся. Купцы жаловались: те не понимают сути коммерции, и, чтобы расплатиться по взятому кредиту, за бесценок продают купленный на него товар в надежде, что кредитор возьмёт меньшие проценты. А в 1828-1829 годах сложную ситуацию с демпингом на внутреннем рынке усугубил кризис во внешней торговле. «Практически все взялись за торговлю чаем, что вызвало кризис перепроизводства, – отмечает руководитель лаборатории МИЭЛ ИГУ. – Кроме этого, случился один из первых кризисов русско-китайской торговли, вызванный во многом разницей менталитетов. Наши купцы больше ориентировались на европейские традиции незыблемости договоров. Китайцы могли отступить от их условий. Когда дошло до исполнения первого договора о торговле чаем, они стали его разбавлять разными добавками. Был ещё ряд манипуляций, что и привело к кризису в русско-китайской торговле». Купцы, мещане и цеховые Иркутска (в общей сложности 52 человека) в 1830 году подписали обращение в городскую Думу с просьбой обратиться к губернатору, чтобы тот разобрался со сложившейся ситуацией. В парламенте закипела работа, по результатам которой гласный Константин Трапезников подготовил записку в вышестоящие инстанции. В итоге китайцев заставили во исполнение условий договора довезти чай, заменённый добавками. 

Другой стороной купеческой жизни Иркутска стала благотворительность, в том числе траты на народное образование. Считается, что начало было положено в 1838 году, когда был открыт сиропитательный дом имени Елизаветы Медведниковой. Но это был не первый проект такого рода. Ещё в 1829 году Трапезников выделил из своего капитала 5 тысяч рублей, чтобы на эти деньги обучить пятерых сирот ремёслам, востребованным в Иркутске. Среди горожан был проведён опрос, в ходе которого выяснилось, что городу нужны кожевенники, портные, столяры, слесари и специалисты в гончарном, мебельном, ружейном и шорном деле, а также в окрашивании материи. Через несколько лет, когда отправленные к ремесленникам в Казань, Москву и Петербург мальчики закончили обучение и вернулись в Сибирь, им выделили место на окраине и дали пособие на создание мастерских. «Мы подобное начали делать раньше других городов, – резюмирует Плотникова. – У нас очень богатые традиции, но жаль, что мы не всё о них знаем».