«Рынок – не самое удачное место, чтобы собраться, – констатировал Сергей Ильич. – И для прогулки сюжет, может быть, не очень удачный – объекты разбросаны по всему Иркутску, а здесь находится только больница № 3, в строительстве которой участвовали японцы». Действительно, провести толпу людей по следам военнопленных в центре Иркутска, вечером буднего дня запруженном машинами и спешащими домой пешеходами, не так-то просто. Сложности были и в том, чтобы собрать «прогульщиков» на площадке между всем знакомыми ориентирами – аптекой Писаревского, ныне носящей первый номер, и третьей городской больницей: из ближайшего кафе вынырнул агрессивно настроенный мужчина, ставший прогонять локальное столпо­творение подальше от входа. Но хорошая погода и интересный рассказ, большая часть которого, впрочем, прошла в стенах библиотеки имени Уткина, быстро заставили забыть о досадных мелочах.

«Чего они здесь оказались, эти японцы?»

«Японцы ничего не могли добавить к проекту советского архитектора: как он нарисовал, так они и построили»

В наши дни, когда, кажется, можно найти любую информацию (кроме той, что под грифом «совершенно секретно»), никого не удивишь историей скоротечной советско-японской войны 1945 года. Но тридцать-сорок лет назад одно лишь упоминание о любых её последствиях, кроме территориальных приобретений Советского Союза, могло вызвать недоумение у тех, кто не особо интересовался событиями прошлого: куда большее значение имела победа над нацистской Германией или кампании на озере Хасан и реке Халхин-гол. «Как-то был случай, когда в одной деревне меня спросили: «А чего они здесь оказались, эти японцы?» – привёл пример Сергей Кузнецов. – Говорю, что была война, а мне в ответ: «Какая война?» – «Так советско-японская, в августе 1945 года». 

Между тем по её итогам в плен попали более 609 тыс. японцев, которых, как и пленённых солдат и офицеров Вермахта, направили на восстановление и укрепление советской экономики, пострадавшей от войны. Их было в четыре раза меньше, чем немцев, и они оказались в худших условиях: солдат Квантунской армии по большей части разместили в Сибири и на Дальнем Востоке, в районах Крайнего Севера, за Уралом (лагерь для генералов, впрочем, после переезда из Забайкалья располагался в Ивановской области, а некоторые рядовые бойцы работали даже на территории Украины), а не в европейской части страны с куда более мягким климатом. «Хочу подчеркнуть, что на территории Советского Союза японцы не воевали, так что сравнение с Германией не совсем корректно», – сказал историк. Было бы неверным отрицать и провокации в пограничных военных округах в нарушение пакта с Японией о нейтралитете, денонсированного СССР лишь 5 апреля 1945 года, и множественные враждебные действия, но, как справедливо добавил ведущий «Прогулки…», их «вина несравнима с виной фашистских оккупантов, как и мера возмездия». Однако она вполне укладывалось в русло той логики, проявлением которой стала речь Сталина по случаю окончания Второй мировой войны: помимо союзнического долга «у нас есть ещё свой особый счёт к Японии» за войну 1904-1905 годов, оккупацию Дальнего Востока во время гражданской войны в России и кампании тридцатых годов в Монголии. 

Асфальт, трамвай, больница

Пленные из Квантунской армии приложили руки к появлению на улице Ленина узнаваемых домов-«сталинок» и запуску трамвая в Иркутске

Как бы то ни было, в лагерях на территории Иркутской области оказались более 70 тыс. японских военнопленных. Почти шесть тысяч из них скончались от болезней, дистрофии или несчастных случаев. Смертность в сравнении с царскими временами (в случае с войной 1904-1905 годов она составляла 5%) была высока, но и условия, в которых жили и трудились японцы, были гораздо более суровыми. В этом смысле они ничем не отличались от простых советских заключённых, в том числе репрессированных по политическим соображениям (к слову, многих уже в лагерях даже осудили по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР, обвинив в контрреволюционной деятельности). «Репрессий со стороны охраны не было – причиной такого количества смертей стали внешние обстоятельства», – пояснил Сергей Кузнецов. К приёму столь большого числа пленных Главное управление лагерей и мест заключения попросту не было готово. Условия для их размещения были созданы наспех, а это привело к тому, что большая часть смертей среди японцев пришлась на зиму 1945-1946 г. Но кто-то из доживших до репатриации и благополучно вернувшихся в Японию позднее воспринимал все испытания как школу жизни, закалившую характер и научившую выживать в самых непростых ситуациях. Много лет спустя один из них, Оно Юдзо, даже признавался, что давно мечтает «посетить и осмотреть с чувством ностальгии те места, где провёл самое трудное время своей юности». 

В Иркутской области немало мест, где работали пленные японцы, занятые в строительстве, лесной отрасли, горнодобывающей промышленности и сельском хозяйстве. Их труд, к примеру, использовали при создании западного участка Байкало-Амурской магистрали от Тайшета до Братска. «Мы шуточно беседовали: «Если бы мы работали столько в Японии, сколько в Сибири, то могли бы стать богачами», – вспоминал об этом художник Ямасито Сидзуо, чей альбом с документальными зарисовками о четырёх годах, проведённых в Тайшетском лагере, был издан в девяностые годы прошлого века. 

Пленные японцы были в Черемхове, где они строили дома и работали на шахтах, и многих других населённых пунктах области. В Иркутске их задействовали в прокладке трамвайных путей, они приложили руки к созданию знакомого нам облика центра города. «Выделить то, что сделали японцы, нельзя, но их участие в строительстве было несомненным, – заметил Сергей Ильич. – Они просто работали, выполняли задания и производственный план, но никогда не участвовали в проектировании домов. Недавно мне писала московская журналистка о том, что они обнаружили здание, на фронтоне которого в качестве украшения был изображён цветок хризантемы, как на гербе императора, и спрашивала, не было ли это провокацией со стороны японцев. Но это просто казус: те не могли добавить ничего своего к проекту советского архитектора». 

К слову, в Иркутске они возвели здание городской клинической больницы № 3 возле Центрального рынка, жилые дома № 24 и № 26 на улице Ленина. Ими построено здание на углу Желябова и Пролетарской, где ныне располагается комитет по экономике администрации города. Один из домов на улице Сурикова, жильцы которого рассказывают о подвале с очень низким потолком, тоже строили японцы. Участвовали они и в возведении корпусов Иркутского завода радиоприёмников, на месте которого сейчас находится торговый центр. Кроме того, они прокладывали первую очередь городской канализации по улице Франк-Каменецкого и укладывали первый в городе асфальт на улице Карла Маркса. 

«У меня хорошее впечатление о русских»

Сибиряки относились к пленным японцам сочувственно: многие позже не раз вспоминали, как местные жители делились с ними едой
или табаком

Присмотревшись к зданию № 24 по улице Ленина, на ограждении крыши можно увидеть год постройки – 1947 год. Тогда началась репатриация пленных японцев, значительная часть которых вернулась на родину к 1949 году. Впрочем, немало из них оставалось в Советском Союзе до 1956 года. Время, проведённое в плену, было полно драматизма, о чём можно прочитать в любой книге из почти 2500 мемуаров, написанных японцами в послевоенные годы. Но были и комические случаи, о которых бывшие пленные вспоминали с теплотой. Зарисованные художником комиксов Сайто Кунио, который сидел в Иркутске, некоторые из них невольно заставляют улыбнуться. «Японцы – очень законопослушная нация, и обычное для жителей России поведение им казалось странным, – прокомментировал картинку из его книги Сергей Кузнецов. – Ему поручили поменять перегоревшие лампочки на столбах, а солдат-конвоир предложил: «Зачем их менять, если они всё равно перегорят? Слезай, хорошую лампочку отдавай мне, и мы её продадим». Для него, японца, это было немыслимо, но после того как на вырученные деньги конвоир купил ему хлеб, тот стал таким способом зарабатывать себе на пропитание». Кто-то из местных жителей и вовсе удивился, что Кунио продаёт «товар» слишком дёшево, посоветовав поднять цену. Тот совету внял: лампочки по три рубля за штуку расходились так же хорошо, как и по одному. 

– Когда речь идёт об отношениях с местным населением, попадаются очень интересные сюжеты, – продолжил Сергей Ильич. 

– Дети-то были? – задал президент клуба молодых учёных «Альянс» Алексей Петров вопрос, который напрашивался сам собой.

Военнопленных использовали там, где требовался тяжёлый физический труд, инструменты им выдавали самые примитивные

– Конечно! – ответил ведущий «Прогулки…». – Где-то всё равно были эти встречи. Особенно в сельской местности, где контроль был ослаблен и за ними сильно не следили. 

Но, скажем, и в промышленном городе Канске, что в Красноярском крае, около 50 пленных японцев женились на местных девушках и остались в Советском Союзе. А многие из тех, кто вернулся в Японию и потом написал мемуары, отзывались о русских женщинах исключительно с восхищением и уважением. «Нас защищала Нина Александровна, военврач-капитан, – вспоминал Комори Ацуо из Осаки. – Её красноречие, надёжность и доброту мы никогда не сможем забыть – до самой смерти». А бывший десантник Киути Нобуо (работавший, правда, на Украине) с нежностью писал про «женщину-сержанта», чьи «удивительно красивые глаза были великолепны». Он же пришёл к выводу, что «в любой стране девушки очень добрые», когда одна из тех, кто работал неподалёку в поле, взглянула на оголодавшего военнопленного и протянула ему несколько клубней: «На, японец, держи картошку». 

Многие с теплотой вспоминали отзывчивость русских в целом. Сайто Кунио, к примеру, на одной своей «странной картинке» изобразил простого мужика (обязательно в валенках, косоворотке и плоской кепке), делящегося с ним табаком. А другой бывший военнопленный, Такэда Сиро, замечал в мемуарах: «У меня хорошее впечатление о русских из-за их теплоты и сердечности. Когда мы узнавали друг друга лучше, русские становились добрее к японцам. [Местные] жители время от времени по-доброму разговаривали с нами. Они делились пищей и табаком, хотя у самих было этого немного». В администрации лагерей, в которых находились бывшие солдаты Квантунской армии, также находились те, кто гуманно относился к содержащимся под стражей пленным. Като Кюдзо вспоминал конвоира Токарева, который «от прочих охранников отличался тем, что любил читать», за что «пользовался уважением у японцев и русских». «По складу мыслей Токарев казался уже немолодым человеком, хотя, может быть, благодаря своему возрасту он хорошо относился к нам, пленным, понимал нас и сочувствовал», – писал Кюдзо. Человеком того же склада оказался и побывавший в немецком плену лейтенант Лупандин из администрации Тайшетлага, где сидел японец. К своему «контингенту» он относился весьма доброжелательно: «В присутствии начальства делал вид, будто держал нас в строгости», но без свидетелей «никогда не выгонял нас на работу, если мы не могли идти». 

Портрет вождя на лямке

Сайто Кунио, по свидетельствам современников, в своих комиксах очень точно изобразил детали лагерного быта тех, кто побывал в Иркутске
и других городах Сибири

Между тем официальные власти, памятуя об «особом счёте» к японским империалистам, старались пробудить в рядовых солдатах политическую сознательность. Для этого среди заключённых создавали «Общества друзей» и подобные им «демократические группы», на занятиях которых японцам рассказывали о преимуществах коммунистического строя перед капиталистическим, читали труды Ленина, биографию Сталина и материалы съездов Коминтерна. Многие пленные побаивались политических активистов, а кто-то, напротив, пополнял их ряды в надежде как можно быстрее вернуться домой. Но на практике получалось наоборот: тех, кто проявлял особое рвение и усердие, оставляли до последнего, чтобы они продолжали перевоспитывать своих товарищей. Японцы также участвовали в демонстрациях, фотографии с которых наряду со снимками повседневной жизни были включены в специальные альбомы, созданные МВД СССР для отчётов перед Международным комитетом Красного Креста об условиях содержания пленных солдат. Среди них распространяли и политически правильное печатное издание, «Японскую газету», рассказывавшее о демократических завоеваниях Советского Союза и борьбе труда с капиталом в империалистических державах. Оно пользовалось успехом, но дело было в интересе не столько к печатным материалам, сколько к материалу, из которого была сделана сама газета – пленным выдавали махорку. 

«Надо было срочно изготовить плакаты
и портреты для Первомая, – вспоминал Ямасита Сидзуо. – Трое художников, включая меня как временный состав, работали в беспорядке ателье лагеря»

Сложно сказать, насколько индоктринация коммунистических идей оказалась успешной. Но в японской печати 1948 года промелькнула заметка о странных людях, прибывших на корабле из СССР: они прошли по улицам, распевая русские песни, остановились возле штаб-квартиры районного комитета компартии, устроили митинг, а после этого разошлись и никогда больше не собирались. «Огромные средства тратились на их перевоспитание, но перевоспитать их, я думаю, не удалось, – резюмировал Кузнецов. – Японцы – великие прагматики, и мне кажется, что всё, касающееся такого рода вещей, они постарались как можно быстрее забыть». В Иркутске остались основательные дома, хотя о судьбах пленных, которые находились здесь несколько лет, долгое время предпочитали не вспоминать. Лишь в последний год существования Советского Союза в Японию передали списки тех, кто скончался в сибирских лагерях, а в 1993 году власти России принесли официальные извинения за эти потери мирного времени. Сейчас прах практически всех японцев, упокоившихся в иркутской земле, вывезен на родину. По крайней мере эта страница драматической истории Второй мировой войны дописана.