Продолжение. Начало в № 33

И в каждом из фрагментов мы находим непременное указание на молодость всех активно действующих лиц, на чувство радости от того, что сложные проблемы можно так просто и даже весело решить совместными усилиями:

  «– Да здравствует первое мая!.. Ура!.. 

  Все повскакали с мест. Оркестр умолк. … В зале дали свет. По коридорам забегали дежурные околоточники и полицейские. Посредине партера вырос полициймейстер Никольский, задравший голову вверх и высматривающий что-то на галёрке. А там всё кипело. За первым криком поднялся грохот и громче всего послышалось:– Оркестр, Марсельезу! Марсельезу!

  Из партера панически настроенная публика кинулась по проходам к выходу. Галёрочная молодёжь заметила это, облепила перила и, свешиваясь вниз, закричала:– Трусы!.. Как вам не стыдно!.. Родители сдрейфили!?

  Под хохот и галдёж многие из побежавших из партера вернулись обратно и уселись смущённо на свои места: штука-то выходила в самом деле конфузная, – ведь у многих наверху, на галёрке, были сыновья-гимназисты и техники и дочери-гимназистки! …

  …кто-то из «родителей» – влиятельных иркутских обывателей – вступили в переговоры с полицией. … А вверху было весело, празднично, молодо-буйно. Листки перелетали из одного ряда в другой. Группировались по голосам, налаживали хор и пели студенческие и революционные песни».

  Несмотря на опасность:

  «Почти во всех дружинах основным, преобладающим элементом была молодёжь, зелёная, но энтузиастически отдававшаяся своему, порою весьма и весьма опасному делу … среди дружинников царило молодое, немного угарное, радостно-боевое настроение. На сборных квартирах, в караульных частях, даже во время патрулирования, все были веселы, оживленны и как-то праздничны: плескался весёлый молодой смех, звенели песни, шумели и разгорались незлобивые споры».

  И даже находясь в тюрьме:

  «Мы, молодёжь – революционная, неугомонная, быстро привыкающая ко всяким невзгодам и условиям жизни молодёжь – оказались в меньшинстве. Почтенные либералы … могли … установить свой камерный режим – и тогда нам, нашим тюремным вольностям … была бы крышка.

  Мы пошли натиском на наших крахмально-одеколонных сокамерников и … не успели солидные адвокаты, искушённые во всяческих «правах», охнуть, как мы уже осуществили первое наше право: … выдвинули из своей среды старосту, поручили ему разработать камерную «конституцию» и взяли всю полноту власти, таким образом, в свои руки. Конституция, которую мы с нашим старостой установили, была, что ни на есть, самая «вольная». Коммунистические начала в ней были проведены широко и безоговорочно: передача, хотя бы наиндивидуальная, идёт в общий котёл, делится на всех. Изъятий никаких.

  И нужно было видеть горестные и недоумевающие мины солидных людей, когда получаемая ими в передаче коробка сардинок шла в тщательную разделку, фунт сёмги примерно делился на сорок пять частей, кусок сыру кромсался на миниатюрные кубики …Ребята хохотали и демонстративно подчёркивали свой восторг от такого лакомства».

  Но не только смехом, но и с помощью … револьвера:

  «…солдаты взяли ружья наизготовку. У нас дрогнули. Но то ли был сильный молодой подъём, то ли никто из нас не осознал ещё всей опасности минуты, – но наши ряды не расстроились. Только кто-то постарше летами … вышел быстро вперёд, к солдатам, остановился против их строя и взволнованно спросил: – Товарищи, неужели вы будете в нас стрелять?..

Солдаты молчали, с любопытством поглядывая на «врагов» – молодую толпу, вооружённую разнокалиберными револьверами, возбуждённую, но сдержанную».

Револьвером, который даёт власть:

  «…на мое требование немедленно принять раненых и вызвать врачей опрятная, сытая и важная немка с достоинством ответила мне, что заведение это чистое, что для таких случаев мест в нем нет … Я помню чётко и ясно, как весь налился я кровью, как одеревенел мой язык – и вместо него показался наган. Я вытащил его из-за пояса и смог сказать только: – Носилки!

  И был чудесен этот лаконический, многоговорящий язык; немка сразу оплыла, побелела, сунулась от меня в сторону, и вслед затем вышли санитары с удобными носилками».

  Но при этом не добавляет разумности:

  «…приподнято-веселое настроение то здесь, то там порою омрачалось тем, что очень скоро приобрело у нас бытовое наименование «восьмой пули». Восьмая пуля – это та пуля в браунингах, которая закладывается в ствол и про которую, когда выбрасывают обойму, часто забывают. Молодёжь, не всегда дисциплинированная и любящая повозиться зря с оружием, делалась жертвой этой забытой восьмой пули. То в одной, то в другой самообороне кто-нибудь нечаянно подстреливал друг друга – и из рядов самообороны выбывал боец».

  И который не только защищает, но и провоцирует других на то, чтобы убить вас и ваших друзей:

  «У всех было приподнятое возбуждённое настроение. Мы все чего-то ждали, чего-то нового и неожиданного и у всех нас было какое-то радостно-нетерпеливое состояние … Мы сорвались с мест, хватились за свои револьверы, проверили запасы пуль. Мы шумно пошли к дверям … Растеряв своих спутников, я кинулся в толпу, и здесь, на бегу, услыхал возгласы:

  – Убили… Убили!

Герш Гольдберг

  … На остывшей октябрьской земле, свернувшись, лежал кто-то неподвижный, окровавленный. Я нагнулся, взглянул на лицо: оно было сплошь залито кровью, оно было неузнаваемо. Теряя самообладанье, я стал вглядываться в лежащего, узнавать … В этот день многие из нас, наверное, были невменяемы…

  Я выбежал из лечебницы фон-Бергман и, ничего не понимая, повинуясь какой-то толкающей меня силе, побежал обратно, туда, к дому Кузнеца. Я бежал, как в тумане. Я никого и ничего не видал. Я бежал – и очнулся только … пред сплошным рядом конных казаков … Среди них я увидел грузную фигуру полициймейстера Никольского.Я кинулся к полициймейстеру и закричал:

  – Убийца! Это ваше дело! Убийца!».

  Эти эмоциональные фрагменты воспоминаний Исаака Григорьевича передают мироощущение молодых неравнодушных людей начала прошлого века, которые во многом и создавали ту атмосферу «радостного нетерпения», желания поскорее пережить что-то «новое и неожиданное». Для многих из них это нетерпение закончилось трагической гибелью, еще большему числу были суждены каторга или ссылка. Впрочем, такой итог был вполне предсказуем и движение к нему начиналось еще за несколько лет до событий 1905 года и имело свои причины.

«Братство» (1902-1906)

  Ранний период жизни и творчества Исаака Григорьевича, то время, когда в возрасте 18–28 лет он формировался как личность и делал свои первые шаги в литературе, не избалован вниманием исследователей. Самый ранний факт – участие в нелегальном ученическом кружке «Братство» и издании одноименного журнала –– можно сказать каноничен и, в то же время, сведения о нём скудны, хотя для понимания истоков Гольдберга – политика и общественного деятеля он очень важен. Сам Гольдберг видимо, вообще не придавал особого значения этому первому противоправительственному опыту, хотя, конечно же, именно он и послужил одним из существенных толчков к более радикальной деятельности для него и его товарищей.

В биографических справках о жизни Гольдберга об этом эпизоде упоминалось очень кратко. Обычно это выглядело так: «Окончил городское училище и готовился держать экзамен экстерном за среднюю школу, чтобы поступить в университет, но в 1903 году был арестован за принадлежность к революционной группе молодежи» или так «Будущий писатель едва успел окончить городское училище, как был арестован за принадлежность к ученической группе «Братство», издававшей нелегальный журнал».

Друзья

Иона Гольдберг, 1921 г.

Для начала о составе кружка. По данным различных источников участников было четырнадцать. Кто же они и как связаны друг с другом?

Три брата – Моисей, Павел и Самуил –сыновья купца первой гильдии Исая Матвеевича Файнберга. К 1903 году Файнберг был владельцем нескольких доходных домов, хлебных лавок, табачных складов, занимался торговлей (чаем, железом и чугунными изделиями, солью, свинцом, скобяными товарами, табаком), строительными подрядами и золотодобычей. С 1901 г. – почётный потомственный гражданин города Иркутска. Был широко известен своей филантропией в еврейской общине и отличался религиозностью, до 1891 г. исполняя обязанности «учёного еврея».

Левенсон Гдалий Абрамович был сыном переехавшего из Качуга в 1897–1898 году купца 2-й гильдии Абрама Соломоновича Левенсона, занимавшегося поставками зерна на Ленские золотые прииски.

  Винник Лейба Исаевич – сын Исая Яковлевича Виника, купца 2й гильдии, отставного фельдфебеля, владельца чугунолитейного завода в Знаменском предместье, хлебопекарен, гласного городской думы в 90-х гг. XIX в.

  Лонцих Леонтий Вениаминович – сын купца 2-й гильдии Вениамина Моисеевича Лонциха, занимавшегося реализацией меховых шапок, фуражек, шляп, рабочей одежды, изготовленных в собственных мастерских.

  Винер Яков Гершевич – сын купца 2-й гильдии Иось-Герша Мордковича Винера, занимавшегося «разной» торговлей, одного из старшин «сложно-маркитанского» цеха Иркутской общей ремесленной управы, занимавшегося золотодобычей.

  Левенберг Эдуард (Аркадий) Александрович – сын Александра Львовича Левенберга, торговца керосином, мазутом, машинным цилиндровым маслом. Его старшая сестра – Софья Александровна Левенберг – преподавала в женском еврейском училище в 1901-1903 гг.

  Прейсман Моисей – вероятно сын Матвея Абрамовича Прейсмана, купца 2-й гильдии, имевшего торговлю ламповым маслом и керосином на Мелочном базаре, казначея еврейской городской общины, в 1891 году исполнявшего обязанности «учёного еврея». Возможно, что он имел какое-то отношение к Анисиму Яковлевичу Прейсману, почетному потомственному гражданину, купцу и зятю И. М. Файнберга (через одну из его дочерей – Ольгу).

Ельяшевич Александр Борисович – сын известного отставного военного врача Авраама (Бориса) Акимовича Ельяшевича с 1882 по 1901 г. служившего в Иркутске и после выхода на пенсию открывшего частную практику. Его старшая дочь – Мария Абрамовна Ельяшевич была с 1902 года за мужем за одним из сыновей И. М. Файнберга – Леонтием Исаевичем.

  Азадовский Марк Константинович – сын Константина Иннокентьевича (Абрама Иосифовича) Азадовского, коллежского регистратора, чиновника горного ведомства. Двоюродный брат Гдалия Левенсона через свою тетку – Елизавету Иосифовну Азадовскую, мать Гдалия.

  Воскобойников Давид-Гамия Янкелевич – вероятно, сын отставного унтер-офицера Янкеля Давыдовича Воскобойникова, в начале 1890-х занимавшегося виноторговлей.

  Не все из перечисленных были гимназистами. Но, как видим, их объединяет национальность и, что особенно важно, принадлежность к одному социальному и имущественному кругу, либо родственные связи. Среди них практически нет жителей предместий. Большинство – иркутяне во втором поколении, родившиеся в городе, либо переехавшие в него в раннем детстве. Никаких ссыльных. В общем, это «добропорядочные», «почтенные» и в меру известные семейства, с определенным финансовым и общественным «капиталом».

  На этом практически однородном фоне выделяются Гольдберг и Прусс. Второй, пожалуй, особенно. Владимир (Вольф, Вульф) Осипович Прусс – сын Иосифа Исааковича Прусса, уроженец и мещанин Витебской губернии, часовщик, который не был «местным» (сибиряком) и, как кажется, не имел отношения к торговле. Также сомнительно, чтобы он был учеником классической гимназии, да и судьба его в ходе следствия сложилась не так, как у остальных членов кружка.

Братья

Аарон Гольдберг, 1921 г .

Исаак Григорьевич – младший сын Герша Ицковича Гольдберга – сосланного в Оёк за оскорбление помещика крестьянина(по сословию, а породу занятий кузнеца)из-под Минска – тоже не особенно вписывается в круг купеческих сыновей. Конечно, он мог состоять с кем-то из них в родстве, но подтверждений этому нет. Прямого отношения к гимназии Исаак также не имел, так как окончил пятиклассное городское училище (в 1903) и всего лишь готовился к сдаче экзаменов по гимназическому курсу, что было необходимо для получения аттестата, позволяющего поступить в университет. Однако, если мы непредвзято оценим факт его происхождения от «ссыльного крестьянина-кузнеца», непременно отмечавшийся во всех биографических справках, то увидим, что он выглядит скорее данью необходимой и обычной в советское время практике «пролетаризации».Герш Ицкович еще до 1903 года вернулся «в Россию», а в Иркутске остались его сыновья. Все они были записаны в мещанское сословие и отнюдь не бедствовали, о чем говорит хотя бы тот факт, что уплаченная родственниками сумма залога при его освобождении – 500 рублей – была немалой. Купцами их, конечно, назвать нельзя, но и заурядными горожанами тоже.

  Исаак Григорьевич ко времени описываемых событий был еще несовершеннолетним и проживал с семьей старшего брата Аарона. Аарон Григорьевич был известен в Иркутске с 1901 года, как владелец слесарной мастерской, которая «принимает в исправление разного рода машины: паровые, электрические, швейные, чулочные и т. п.; чугунные изделия, велосипеды, ружья, заводные игрушки, зонты; проводит водопроводы, электрические звонки; лудит самовары и кастрюли». Как видим, отцовская «кузнецкая» жилка у сына явно нашла свое развитие. В дальнейшем дело расширилось и с 1909 года в газетах и справочниках находим уже «Слесарно-механическую мастерскую и велосипедный магазин братьев Гольдберг» (Аарона и Льва), располагавшиеся в здании «Гранд-Отеля». Кроме слесарно-механических, электротехнических, токарных, никелировочных работ, здесь осуществлялись продажа и ремонт всевозможных машин (кассовых, пишущих, швейных, чулочных, вязальных, керасино-калильных фонарей), а также ремонт электротехнических установок, мотоциклов и автомобилей.Судя по количеству и регулярности рекламы успешной была торговля велосипедами и принадлежностями к ним, и их прокат. С весны 1911 там же работает «Гараж братьев Гольдберг и А. Я. Круглого», предлагающий не просто прогулочные катания, а полноценные таксомоторные услуги с установленными расценками по городу и в предместья, с возможностью заказать авто по телефону и зафрахтовать транспорт до Качуга, Усолья и даже Жигалово. Таким образом, на протяжении десятка лет мы можем наблюдать уверенный рост интересного бизнеса, связанного с сервисным обслуживанием и эксплуатацией «плодов технического прогресса» и основанном на мастерстве и знаниях владельцев.Однако, как кажется, к 1903 году он еще не был настолько выдающимся, чтобы младший член семейства Гольдбергов каким-то образом мог конвертировать его известность в отношения с детьми известных купцов. Так где же могли пересечься их пути? И вот тут мы приходим к другому старшему брату.

  Иона Григорьевич (Евна Гершевич) в 1880-х работал садовником в известном оранжерейном заведении (садоводстве) В. А. Арбатского, но после смены владельца занялся собственным делом: в 1893-1897 гг. в иркутских газетах можно встретить его рекламные объявления о продаже земли, семян садовых и огородных растений и цветов, услугах по пересадке растений. Однако, известен он был по другой причине: в 1897 г., для подачи прошения об открытии нового еврейского училища общине было необходимо указать, кто будет преподавать собственно еврейские предметы. По свидетельству В. С. Войтинского и А. Я. Горнштейна: «Для начального еврейского училища достаточен и меламед, имеющий установленное свидетельство. Но и такого в городе не оказалось. Случайно обратились к молодому человеку, занимавшемуся садоводством (Иона Григорьевич Гольдберг), и он согласился сдать надлежащий экзамен и взять на себя преподавание еврейских предметов». Таким образом, Иона Григорьевич стал меламедом и на протяжении двух десятков лет преподавал мальчикам еврейский закон и иврит.

  Еврейское училище для мальчиков конечно не могло быть тем местом, где юный Исаак познакомился с членами «Братства», поскольку предназначено оно было для детей из неимущих еврейских семей, а все его члены к таковым не относились. Но Иона Григорьевич Гольдберг был не только меламедом и садовником. Он был руководителем одного из двух сионистских обществ, действовавших в Иркутске как минимум с осени 1902 года. Причем по данным Иркутского охранного отделения к лету 1903 года в нем состояло порядка пяти сотен членов. Общество имело Устав, в котором кроме задач сбора средств для палестинских колоний и привлечения акционеров Еврейского колониального банка, значительное место уделялось вопросам пропаганды и вербовки новых членов и культурно-просветительской деятельности. В момент своего возникновения в Иркутске сионистские общества были хотя и неформальными (т. е. не имевшими официальной регистрации), но вполне легальными общественными организациями. Однако, уже 1 июня 1903 года циркуляром № 6142 министра внутренних дел Плеве «О сионизме и еврейском национальном движении», правоохранительным органам предписывалось принятие таких мер, как: «запрет пропаганды идей сионизма, прежде всего деятельности специальных агитаторов, … запрет уже существующих сионистских организаций и всяких сборов в их пользу» и т. д., в связи с чем и возникло «Дело о сионистских кружках города Иркутска», открытое иркутской охранкой 10 июля 1903 г. Чем закончилось оно для Ионы Григорьевича, заставили ли его «дать подписку об отказе от участия в сионистском движении», как того требовал циркуляр, – неизвестно, но и указанных фактов хватает, чтобы характеризовать его, как видного члена еврейской общины города, достаточно известного для того, чтобы члены семейства Гольдбергов могли считаться не рядовыми мещанами. Также не будет большой натяжкой предположить, что все они в разной степени принимали участие в сионистском движении.

Кружок и журнал

Александр Ельяшевич, 1903 г.

  Итак, что же собственно из себя представлял «противоправительственный гимназический нелегальный кружок «Братство»» и выпускаемый им журнал? При сопоставлении источников мы находим некоторую хронологическую и фактографическую путаницу, как кажется связанную с тем, что дружескую и родственную юношескую компанию рассматривали как какую-то оформившуюся организацию, а журнал – чуть ли не как её печатный орган.

Продолжение в следующем номере газеты