Это был далеко не первый арест в его жизни, хотя и после большого – 16-летнего – перерыва, но на этот раз он оказался последним. 22 июня 1938 Гольдберг был расстрелян. Уже 20 мая 1937 года, «Восточно-Сибирская правда» написала:

«До недавнего времени в нашей областной писательской организации видную роль играли писатели Гольдберг и Петров и поэт Балин… Теперь эти литературные «корифеи» разоблачены, как враги народа». 

В цитируемой статье грехи «корифея» заключались в развале писательской организации и очернении советской действительности. Однако, тот факт, что на момент ареста Исаак Григорьевич был «старейшиной сибирской литературы», в его деле уложился в два слова: «профессия – писатель». А инкриминировалось ему: руководящая роль в рядах «повстанческой эсеровской организации», смычка с «правотроцкистской организацией» Восточной Сибири, поставка секретных сведений японским разведывательным организациям и подготовка покушения на жизнь члена ЦК ВКП(б), наркома путей сообщения Лазаря Кагановича во время его пребывания в Иркутске в феврале 1936 года.

Среди нагромождения обвинений, обычными и единственными доказательствами для которых в те годы выступало «чистосердечное признание» обвиняемого, было одно, с которого всё и началось – Гольдберг действительно когда-то был эсером. Причем, не рядовым членом партии, а одним из видных представителей её правого крыла, активным противником октябрьского переворота.

Жизнь его довольно резко делилась на «до» и «после» 1920 года. Рубеж этот, проложенный входом 5-й Красной армии в Иркутск, перечеркнул всю его деятельность как политика, старого революционера и публициста-общественника, оставив только литературный «побег», так буйно разросшийся в советское время и сломанный одним бездумным взмахом двигавшейся по стране репрессивной машины 37-го года.

Жизнь в книгах

Гольдбергу, как редактору одной из ведущих городских газет – «Сибири» –
были переданы телеграммы с известиями о революции

При аресте Гольдберга был изъят и пропал его личный архив. Наверное, поэтому биографические работы о нём уделяют особенно большое внимание анализу произведений и объяснениям поступательного развития Гольдберга именно как писателя. Однако есть одно произведение, не то чтобы пропущенное критикой, но явно обделённое её вниманием. Речь идёт о последнем романе писателя «День разгорается», посвящённом событиям революции 1905 года в Сибири.

Книга вышла в начале 1936 года тиражом в 10 тысяч экземпляров. В планах издательства на 1937 было второе издание, однако после последовавшего ареста ни о каких переизданиях речь идти уже конечно не могла. Все книги Гольдберга, имевшиеся в библиотеках и книготорговых точках, изъяли. Что-то закрыли в спецхран, а там, где его не было, просто списали. На сегодняшний день она является настоящей библиографической редкостью.

В период «возвращения имён», когда скромно указывали даты смерти «незаслуженно забытых» деятелей культуры, но не называли причин этих смертей, часто ограничивались переизданием сборников «Избранного» или смешанных антологий. Творческое наследие Гольдберга в конце 50-х – 80-е годы восстанавливалось активно, однако, больше внимания, конечно, уделялось его «партизанским» рассказам и «производственным» вещам, таким как «Поэма о фарфоровой чашке» – про Хайтинский завод – или «Сладкая полынь» – про сибирскую деревню периода НЭПа (в 1968 году она даже вышла в ГДР на немецком языке). Потом случилась перестройка и открыто писать начали про репрессии, зато переиздавать, наоборот, перестали – стало не до того.

Роман «День разгорается» переиздан не был, хотя ещё в 1970 году группа известных иркутских деятелей науки и культуры, среди которых были Ходос, Патрушев, Крамова, Лебединский, Рогаль, Хороших, Лосев, Седых, Кудрявцев и другие, в открытом письме указывала:

«Вызывает немалое удивление, что роман Исаака Гольдберга «День разгорается», посвященный событиям 1905—1907 годов в Иркутске, не переиздавался с 1935 года. А ведь в нём художественно, правдиво, … изображается один из этапов революционного движения в нашем городе. Изображается очевидцем и горячим участником этих событий, писателем высокого интеллектуального уровня…».

Роман писался долго – пять лет (1930-1934) – и первоначально печатался в журнале «Новая Сибирь». Конечно, это прежде всего художественное произведение. И, конечно же, произведение автобиографическое. Гольдберг вообще не брал тем «с потолка». Всё, о чём он писал, вырастало из личного опыта – будь то рассказы о быте эвенков или байки уголовников. А если опыта не хватало, тогда он погружался в тему намеренно. Так было в случае с «Поэмой о фарфоровой чашке», для написания которой ему пришлось пожить в Хайте, или с «Главным штреком», написанным по результатам творческой командировки в Черемхово. Однако, случай с романом «День разгорается», конечно отличается несомненно большей личной вовлечённостью автора в описываемые им события. 

Жена писателя – Любовь Ивановна Исакова – в 1960-е вспоминала:

«В период его работы над романом… походы по городу были особенно часты. Они были необходимы ему для зарисовки обстановки, в которой происходили изображаемые события. Частенько И. Гольдберг работал в архиве, в научной библиотеке, знакомился с документами полиции и жандармерии, читал газеты и журналы тех лет, разыскивал фотографии участников. Для воссоздания обстановки на улицах… приходилось ходить или ездить на извозчике в разные концы города, в бывшее… предместье, где были Кузнечные ряды, где строились баррикады, в железнодорожное депо, где происходили митинги, собрания рабочих, бывал в солдатских казармах и во многих других местах».

Возможно, что эти походы и поездки по Иркутску могли быть вызваны желанием не столько «воссоздать», сколько вспомнить. При этом Гольдберг не слишком-то и старался «обезличить» свои воспоминания при переводе их в художественную форму. Условный неназываемый «губернский город» – это конечно же Иркутск. И хотя автор в основном избегал топонимики и топографии, вот это, к примеру, описание, говорит само за себя:

«Главная улица тянулась от реки до реки. По главной улице в праздничные дни, в послеобеденное время, красуясь щегольскими выездами, прокатывались купцы … Одним концом главная улица упиралась в быстроводную студёную реку с широкой набережной, поросшей летом густою травой… Другим концом главная улица упиралась в мост через суматошную речку, летом почти пересыхавшую до самого дна, а осенью и весной выходившую из берегов и затопляющую домишки Спасского предместья. В Спасском предместьи ютились десятки мыловаренных и кожевенных заводов и заводиков. По эту сторону речки, глядясь окнами на Спасское предместье, расселись кузнечные ряды».

Довольно прозрачных реальных прототипов имеют и многие герои романа: редактор газеты «Восточные вести» Пал Палыч Иванов – редактор «Восточного обозрения» И. И. Попов; доктор Вячеслав Францевич Скудельский и фармацевт Сойфер – меньшевик и в впоследствии депутат II государственной Думы В. Е. Мандельберг; еврейский купец Вайнберг – Исай Матвеевич Файнберг; пристав III полицейской части Петр Евграфович Мишин – одиозный для Иркутска пристав III части Щеглов, организовывавший погромные «банды рабочедомцев»; начальник гарнизона генерал Синицын – начальник Первой Запасной Бригады, генерал-майор Ласточкин; граф Келлер-Загорянский – барон А. Н. Меллер-Закомельский и так далее. Интересно, что некоторые из прототипов на момент выхода книги были живы и даже, возможно, могли её прочитать (если не Мандельберг, находившийся в эмиграции, то Попов, как раз в эти годы активно занимавшийся своими мемуарами).

Событийная канва также довольно точно привязана к Иркутску периода конца октября 1905 – начала января 1906 годов. Знаменитое побоище у дома Кузнеца (в романе именуемого «железнодорожным собранием»), убийство А. М. Станиловского в ресторане «Россия» (в романе – «Метрополь»), деятельность дружин самообороны, стачка почтово-телеграфных служащих, солдатская забастовка – всё это есть в романе и именно в той последовательности, в которой данные события и происходили в городе. Лишь в финале автор отступает от, в общем, последовательного изложения иркутской хроники и вводит сюжет одновременного прибытия в город двух карательных экспедиций – графа Келлер-Загорянского (Меллер-Закомельского) с запада и генерал-майора Сидорова (Ренненкампфа) с востока, с последовавшими расправами над революционерами. Здесь под видом «губернского города», конечно, выведен конец «Читинской республики» и публичная казнь 12 февраля 1906 года в Верхнеудинске. Реальному концу волнений в Иркутске явно не хватало драматичности – в роман попал лишь сюжет с арестом в новогоднюю ночь нескольких сотен горожан.

В общем, роман интересен. И пусть это не хроника, пусть что-то в нем затушёвано, что-то выпячено, что-то и вовсе придумано, но атмосфера и детали жизни и быта того периода выписаны очень хорошо. В нём дано поведение в дни смуты не только «революционеров» и «забастовщиков», но и «обывателей» и либеральных предпринимателей; появление грабителей – «кошевочников»; реакция уголовных заключённых на манифест 17 октября; жандармы; погромщики и многое-многое другое.

Можно даже высказать осторожное предположение, что в романе в нескольких «ипостасях» фигурирует и сам автор, отражаясь в таких персонажах как семинарист Гавриила Самсонов, распространяющий прокламации и участвующий в издании нелегальной рабочей газеты, и «нетвёрдый» большевик Павел Воробьёв, вопреки партийным установкам склонившийся к индивидуальному террору. Что характерно – в финале романа Воробьев будет повешен после неудачного покушения на графа Келлер-Загорянского. В его лице Гольдберг словно демонстративно хоронит своё эсэровское прошлое. Однако прошлое, как мы знаем, не отпустило писателя.

Его трагическая и совершенно бессмысленная гибель, судя по всему, лишила нас очень интересного цикла произведений, в котором должна была отразиться непростая история Иркутска конца XIX – начала XX веков. В плане Иркутского ОГИЗа на 1937 год, кроме переиздания романа «День разгорается», значилась повесть Гольдберга «Товарищи», которая, судя по всему, рассказывала о межреволюционном периоде и Февральской революции 1917 года и, может быть уже даже была сдана в набор. Кроме того, остались упоминания о подготовке повести «Конец Московского тракта» – о приходе в Иркутск Транссибирской магистрали. От них не осталось ничего, кроме, возможно, двух отрывков, опубликованных в разное время в газетах – «Неправильный календарь» (об одной из первых маёвок в городе) и «Первая весть» (о политических ссыльных, узнающих в глухом селе о крушении самодержавия).

Утрата этих произведений (пусть бы и в черновиках) тем печальнее, что, создать их собирался мастер слова и непосредственный участник событий, который на шестом десятке своей насыщенной перипетиями жизни решил обратиться к воспоминаниям молодости, поверяя их газетными и архивными материалами. А вспомнить Исаак Григорьевич мог не мало.

«То, что вспомнилось»

Роман интересен. И пусть это не хроника, пусть что-то в нем затушёвано,
что-то выпячено, что-то и вовсе придумано, но атмосфера и детали жизни и быта того периода выписаны очень хорошо

Собственных мемуаров Исаака Григорьевича существует лишь два. Обе публикации были связаны с революционными событиями в Иркутске и представляют исключительный интерес.

К 10-летию свержения самодержавия «Власть труда» опубликовала его воспоминания «Как Иркутск узнал о перевороте», в которых очень живо рассказывается о совещании, состоявшемся вечером 1 марта 1917 года у генерал-губернатора А. И. Пильца. Гольдбергу, как редактору одной из ведущих городских газет – «Сибири» – были переданы телеграммы с известиями о революции:

«…я заявил, что если немедленно мне будут переданы телеграммы, я их, не взирая ни на какие технические препятствия, пущу в завтрашний номер. 

…когда я примчался со своей драгоценной ношей, метранпаж и дежурный наборщик уже кончали верстать газету…

Дежурный наборщик, печатник и сторож на извозчиках кинулись собирать и свозить рабочих. …Надо хоть немного знать тогдашние условия типографской работы, чтобы понять, что значит после девяти часов вечера, когда наборная работа по газете совершенно окончена, ухитриться сделать набор более полутора полос семиколонного размера. А это было, благодаря поистине героическим усилиям рабочих, сделано…

…мы вместе с метранпажем выкидывали очередной материал из сверстанного номера и ставили вот этот, вот такой живой, животрепещущий материал, из каждой строки которого каждою буквою кричало: 

– Революция! Пришла революция!..

Печатать номер начали в полночь. Кончили печатание назавтра в два часа дня. Немудрено: ведь нам пришлось на этот раз вместо наших обычных семи тысяч экземпляров выпустить небывалую для Иркутска цифру – семнадцать тысяч!».

Второй материал также был приурочен к «круглой дате». В конце 1925 года в «Сибирских огнях» была напечатана статья «То, что вспомнилось (Листки о 1905 г. в Иркутске)» с воспоминаниями, охватывающими период с апреля по ноябрь 1905 года, и, практически сразу после этого, в нескольких номерах «Власти труда» – очерк «Восемь дней (Военная забастовка в Иркутске в 1905 году)», хронологически продолжающий «Листки».

Продолжение в следующем номере газеты