«Огромная просьба: мы сегодня будем с вами переходить улицу Рабочего штаба, поэтому, пожалуйста, очень аккуратно, – предупредил вместо вступления президент клуба молодых учёных «Альянс» Алексей Петров, идейный вдохновитель и руководитель проекта «Прогулки по старому Иркутску». – Вы знаете наших диких иркутских водителей, к которым я сам время от времени отношусь, так что ведите себя осторожно, чтобы не было никаких ЧП». Июльский вечер застал его в окружении «прогульщиков» в скверике перед Знаменским монастырём, в ограде которого похоронены жена декабриста Екатерина Трубецкая и трое их детей, – месте, где хронологически могла бы завершиться очередная лекция-экскурсия. Но его избрали площадкой для сбора, откуда те, кто пришёл услышать ещё одну историю из жизни старого Иркутска, устремились к неприметному полуразрушенному дому, окружённому деревьями, оставшимися от некогда роскошного сада гражданского губернатора Ивана Цейдлера. К чести местных водителей, никто из них не стал чинить препятствий: вслед за одной машиной остановился весь поток, без единого сигнала пропустивший, наверное, больше сотни человек. 

«Цейдлер никого не мучил»

Стыдливо огороженные стандарт­ным бело-зелёным забором из проф­листа развалины рядом с Маратовской развязкой – одно из нескольких материальных свидетельств того, что в Иркутске на правом берегу Ушаковки жили Трубецкие. Их дом, который ещё до переезда семьи декабриста в город из Оёка вместе с садом приобрела для дочери Екатерины графиня Александра Лаваль, сгорел в 1908 году. Он был куплен у Цейдлера – того самого иркутского гражданского губернатора, который в «Звезде пленительного счастья» изображён антигероем, всячески препятствовавшим скорой встрече Трубецкой с мужем. «Мне так жаль Смоктуновского, что ему дали позорную роль какого-то слезливого старикашки, лицемера и негодяя, – рассказывает Эльвира Каменщикова. – Боевой генерал – и в таком виде! Никого он не мучил, ни перед кем не лицемерил – это легенды. Понимаете, вот приезжает [Елизавета] Нарышкина, которую здесь держат месяц. Но у неё тринадцать подвод имущества! Представляете, сколько времени чиновникам надо, чтобы это перетряхнуть и переписать?»

Справедливости ради надо сказать, что Иван Богданович Цейдлер – участник итальянского и швейцарского походов Суворова, герой Отечественной войны 1812 года, ещё до неё награждённый золотой шпагой «За храбрость» и орденом Святого Георгия четвёртой степени – немало сделал для Иркутска и его жителей. 

После того как его назначили в Иркутск на гарнизонную службу, а в 1819 году он, будучи в чине генерал-майора, стал комендантом города, Цейдлер, среди прочего, вплотную взялся за ­обустройство местного военно-сиротского отделения. В 1821 году его по особому ходатайству генерал-губернатора Сибири Михаила Сперанского назначили Иркутским гражданским губернатором с переименованием в действительные статские советники – четвёртый по старшинству гражданский чин в Табели о рангах, соответствовавший генерал-майору в армии или контр-адмиралу на флоте. Через некоторое время он уже подготовил распоряжения о сохранении порядка в Иркутске, проект о мерах поднятия хлебопашества среди инородцев, наставление для управления приказами общественного призрения – лишь некоторые из многих идей, не все из них, к сожалению, были воплощены. 

Рядом с берегом Ушаковки Цейдлер разбил сад с оранжереями, в которых, по свидетельствам современников, росли даже ананасы. На почве садоводства он ещё раньше сдружился с Александрой Лаваль – обладательницей дачи с великолепным парком на Аптекарском острове в Петербурге. А мироздание распорядилось так, что ему довелось сыграть немаловажную роль в жизни дочери Александры Григорьевны, её зятя и его соратников-декабристов. Когда в августе 1826 года в город прибыли первые из отправленных в ссылку участников восстания – Андрей и Пётр Борисовы, Сергей Волконский, Василий Давыдов, Артамон Муравьёв, Евгений Оболенский, Сергей Трубецкой и Александр Якубович, – Цейдлер находился в отъезде. Не имея на то соответствующего распоряжения Тобольского приказа, решение о том, куда их направить, принимал председатель Иркутского губернского правления Николай Горлов, временно исполнявший обязанности гражданского губернатора. Вместо Нерчинской каторги он распределил их по заводам вблизи Иркутска, где тех фактически освободили от работ. 

Но 2 октября 1826 года Цейдлер получил циркуляр из Министерства внутренних дел: в столице полагали, что ссыльные находятся в Нерчинском горнозаводском округе. В таких условиях Иван Богданович был вынужден отправить каторжан дальше на восток (к слову, незаконное распределение «секретных» на ближайшие к Иркутску заводы обнаружил Восточно-Сибирский генерал-губернатор Александр Лавинский, что послужило поводом для доноса на Горлова и Цейдлера). Если в 1826 году проблем с этим не было, то год спустя возникла сложность: Ангара и Байкал долго не замерзали, отправить через горы в Забайкалье удалось немногих, так что в Иркутском тюремном замке скопилось немало ссыльных. Среди них были два брата Бестужевых, которым от третьего, Александра, Цейдлер передал изданную в Петербурге поэму Пушкина «Цыганы» – жест, говорящий о многом в пользу генерал-майора. 

В сентябре 1826 года в Иркутск прибыла Екатерина Трубецкая. Приехала, кстати, не на столь колоритно описанном в поэме Некрасова «на диво слаженном возке», в котором «сам граф подушки поправлял, медвежью полость в ноги стлал». «Какая может быть полость, какой санный возок, если она уезжала в июле? – логично замечает Эльвира Альбертовна. – Иван Степанович Лаваль был церемониймейстером двора и занимался подготовкой к коронации [Николая I в Москве]. Так что провожала её Александра Лаваль до самой Волги, до Макарьевской ярмарки». По прибытии в Иркутск Екатерине Ивановне позволили видеться с мужем на Николаевском винокуренном заводе, а когда Сергея Петровича срочно увезли в Забайкалье, дали разрешение на часовое свидание в Большой Разводной. Отправиться сразу вслед за мужем возможности не представлялось, но 27 января 1827 года Цейдлер сообщил графине Лаваль: «Ваша дочь благополучно переехала Байкал». 

Дом на улице Якутской, Трубецкой, Рабочего штаба

На месте дома, в котором семья Трубецких прожила в Иркутске 11 лет, теперь находится
спортивная площадка Иркутского техникума машиностроения имени Н.П.Трапезникова

В Иркутский округ Трубецкие вернулись лишь в 1839 году, когда Сергей Петрович отбыл каторгу на Петровском заводе. Семья, чей глава должен был по условиям ссылки отправиться в Оёк, была вынуждена задержаться в городе, поскольку в дороге заболел младший сын, Владимир. Мальчик умер, не дожив четырёх месяцев до своего первого дня рождения, и был похоронен в ограде Знаменского монастыря. Позднее на его могиле установили изготовленную на Петровском заводе плиту с эпитафией из Евангелия от Матфея: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное». В 1840 году под плитой с той же эпитафией похоронили другого сына Трубецких, Никиту. А в 1854 году в Знаменском монастыре предали земле тело Екатерины Ивановны. 

За 15 лет до этого Трубецкие отправились в Оёк, где в течение года, пока не был построен новый дом, снимали крестьянскую избу. «В селе они жили нормально, Сергей Петрович вёл хозяйство, – продолжает Эльвира Каменщикова. – В 1842 году у них родилась девочка, Софья, но прожила всего год и четыре месяца и умерла от дифтерии». Похоронена была всё в том же Знаменском монастыре – месте, откуда «Прогулка…» началась. Но даты по ходу повествования следуют не столько в хронологическом, сколько в логическом порядке – по их набору можно понять, как и почему семья осела в Иркутске. В 1841 году последовало распоряжение: детей тех, кого официально признали государственными преступниками, забирают в императорские учебные заведения. На первый взгляд, это был акт гуманизма, но на деле условия были очень жёсткими: они не только по определению были отнесены к податному сословию и лишены дворянских привилегий, но и не могли носить собственные фамилии. Вместо этого дети Трубецкого и Волконского должны были стать Сергеевыми. Само собой, на такое ссыльные декабристы пойти не согласились. 

Возможность получить образование, не отрываясь от родителей, у их детей появилась позже – 1 июля 1845 года: через несколько месяцев после того, как Трубецкие переехали в Иркутск, на правом берегу Ушаковки открылся институт для образования девиц, первым директором которого стала близкая знакомая семьи Каролина Козмина. В нём могли учиться дети чиновников, получивших дворянство за выслугу, отпрыски шуленгов – бурятских родоуправителей – и тайшей, то есть начальников степных дум. Поскольку открытия института добивалась графиня Лаваль, в него приняли её внучек, Елизавету и Зинаиду Трубецких (первая из них в 1849 году окончила заведение с золотой медалью). «У них было лучшее положение, чем у остальных родителей, – добавляет ведущая «Прогулки…». – Трубецкие по вторникам и четвергам приходили к Козминой на чай в институт, а по воскресеньям – на обед. Так что могли часто видеться с девочками». 

Дом с садом, дававший такие преимущества, постепенно рос. Сергей Петрович построил оранжерею, а когда в ней возник пожар, его имя промелькнуло в сводке происшествий в местной прессе: «Утром у государственного преступника Трубецкого загорелась оранжерея». 

«В доме постоянно бывало до десяти детей: пять родных, девочки Неустроевы – дочери горничной Екатерины Ивановны на Петровском заводе, которую выдали замуж за казака пограничной службы Неустроева», – рассказывает Эльвира Альбертовна. 

Была ли усадьба?

«Я предлагаю: давайте восстановим и сад Цейдлера, и дом», –
говорит Эльвира Каменщикова. И добавляет, что план первого этажа здания с флигелем сохранился благодаря Николаю Свербееву

После смерти в 1850 году графини Лаваль, оставившей огромное наследство (только особняк на Английской набережной в Петербурге оценивался в миллион рублей), у Трубецких появляются свободные деньги, так что Сергей Петрович начинает возводить пристрой к дому, думая, что кто-то из его дочерей после замужества останется в Иркутске. Во флигеле, объединённом одной крышей с основным зданием, регулярно собиралась молодёжь. А высокие гости из поколения постарше бывали у Трубецких и до того, как его строительство было завершено в 1852 году. Один из них – назначенный градоначальником Кяхты действительный статский советник Николай Ребиндер, ехавший к месту назначения и по вполне понятным причинам задержавшийся в Иркутске после знакомства с семь­ёй декабриста. Будучи на 20 лет старше своей возлюбленной, Николай Романович просил руки Александры Трубецкой у Сергея Петровича, но получил отказ. Впрочем, сама Александра проявила к нему благосклонность и согласилась на замужество. 

По одной из версий, дом на улице Дзержинского, бывшей Арсенальской, где сейчас располагается музей-усадьба Трубецких, был построен или приобретён для четы Ребиндеров, поскольку Николая Романовича планировали перевести из Кяхты в Иркутск. Впрочем, в одном из писем дочери Сергей Петрович упоминает дом, «где жили Поджио на Арсенальной площади». На том же месте на плане Иркутска 1843 года обозначен дом, но он не совпадает с современными габаритами здания, которое в таком виде значится в плане 1864 года. По всей видимости, оно было выстроено уже в сороковые или пятидесятые годы позапрошлого века, а снимал его Александр Поджио вместе с семьёй. Ещё по одной версии, позднее там жила чета чиновника Карла Миштофта и Анны Кюхельбекер, дочери декабриста Михаила Кюхельбекера. Вторая дочь Трубецкого, Елизавета, между тем вышла замуж за сына декабриста Василия Давыдова Петра. Тот, служивший конным гвардейцем, оказался в Сибири за хулиганскую выходку – искупал с товарищами в Неве то ли полицмейстера, то ли сотрудника Третьего отделения. Сослуживцы Давыдова-младшего отделались лёгким испугом, а касательно его самого Николай I дал распоряжение: пусть едет к отцу в Красноярск. Довольно скоро после свадьбы, впрочем, Пётр Васильевич с женой уехали в Крым. А во флигеле дома Трубецких за Ушаковкой в итоге поселилась семья его дочери Зинаиды, вышедшей замуж за чиновника по особым поручениям по дипломатической линии Николая Свербеева в апреле 1856 года – за четыре месяца до коронации Александра II, по случаю которой декабристы были амнистированы. 

«Город лишился исторического памятника»

Сергей Петрович после долгих колебаний уехал из Иркутска 1 декабря 1856 года. Перед отъездом он последний раз посетил могилу жены, на которой, по свидетельству сопровождавших, лишился чувств. Дом близ берега Ушаковки дочь декабриста Зинаида оставила на попечение Петра Горбунова, гувернёра своего брата Ивана. Какое-то время в нём жила семья Поджио. Ребиндер предлагал выставить его на аукцион, местные власти планировали арендовать здание под институт для образования повивальных бабок. В итоге в 1866 году его приобрёл купец Пётр Катышевцев, заплатив 6 тыс. рублей серебром – вдвое меньше той цены, за которую дом обошёлся графине Лаваль. Но в 1873 году здание перекупили купцы Трапезниковы, открывшие в нём ремесленно-воспитательное заведение (училище, где сейчас располагается Иркутский техникум машиностроения, они построили позже). Чтобы обеспечить его работу, они возвели кухню, погреб и другие хозяйственные постройки. 

Новый век – новые хозяева: в бывшем доме Трубецких был расквартирован 27-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, прославившийся на полях сражений русско-японской войны. Стрелки его не уберегли: в начале 1908 года произошло возгорание. «11 января в семь часов утра в Знаменском предместье на Трубецкой улице начался пожар в двухэтажном деревянном здании Трапезниковского ремесленного училища, занимаемом 27-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, и таковой сгорел, – написал по этому случаю иркутский летописец Нит Романов, допустив в следующем предложении ошибку. – Дом этот построен декабристом Трубецким, и в нём он жил. Город лишился исторического памятника». Ныне от него не найдёшь и следов – на месте дома находится спортивная площадка Иркутского техникума машиностроения имени Н.П. Трапезникова. По саду Цейдлера разбросаны корпуса городской клинической больницы № 9. Его облик сильно изменился, утратив былое великолепие, но по нему по-прежнему протекает ручей, существовавший во времена декабристов. «Я предлагаю: давайте восстановим и сад Цейдлера, и дом, – говорит, завершая прогулку, Эльвира Каменщикова. – Существует письмо Свербеева Александре Елагиной, родственнице [декабриста Гавриила] Батенькова, где он на французском языке приводит план всего первого этажа вместе с флигелем. Есть от чего плясать».