«Мазня! Гнать взашей таких «художников»

Когда-то митьки ехали-ехали и не доехали до Иркутска. В конце марта 1989 года их выставку в наши края привезла фирма «Ахада» и Творческое объединение молодёжи Ангарска. Всё происходило в Ангарском молодёжном центре на Чайковского, 43. Что интересно, тогда в местную «Молодёжку» статью о том, «кто такие митьки», написал художник-митёк Андрей Филиппов. Художники к моменту приезда в Ангарск находились уже в той фазе, когда «только ленивый митьков не любит». 

«На выставке митьков жизнь так и бьёт ключом, так и плещет через край огромной чаши, в которую, дабы уразуметь, что к чему, спешат окунуться все любопытные – и стар, и млад…» – так описывалась выставка митьков в Ангарске, состоявшаяся больше четверти века назад. «…клёво! У вас тут всё есть: и «тёплое место на улице в дождь», и «люди, у которых хризолитовые ноги…» Спасибо за то, что своими картинами напомнили о родном Ленинграде и о Докторе Кинчеве!!! Панфилова Алиса Константиновна». «Мазня! Гнать взашей таких «художников» надо! Жалею только, что время зря потратил», – таковы были отзывы зрителей об ангарской выставке. Вместе с митьками приехал тогда Дюша Романов, он представил свои картины и работу Бориса Гребенщикова «Смольный собор». Это, так сказать, официальное освещение той давней выставки в прессе. 

За кулисами было следующее. Один из организаторов, Humus (Химик), вспоминал в «Винных мемуарах» своего Живого журнала, что решено было устроить не только выставку, но и авторское чтение «программных работ» митьков, послушать их музыку. Билеты на митьков были проданы заранее, встречала питерских художников целая делегация. Однако самолёт задержали на сутки, и делегация, закупившая на встречу два ящика водки, оба ящика ликвидировала. Ехали в порт уже с глубочайшего похмелья. «В порту мы наконец-то встретили митьков и примкнувшего к ним Дюшу Романова… Митьки ехали в автобусе в полном недоумении. Всё выглядело так, словно им были не рады – выпить никто не наливал, на робкую просьбу Дюши дать отхлебнуть пивка хмурый голос из тьмы салона ответил «самим мало». Так в тишине и недоверии мы и добрались до Ангарска». Потом, конечно, митьков накормили и напоили. По версии Humusа, с выставки в неизвестном направлении ушла картина митьков «Чтобы стоять, я должен держаться, Корней» («Пьяные в дугу Маяковский и Чуковский стоят в обнимку»). Впрочем, митьки не удивились, заявили, что эту картину у них прут на каждой выставке. Сказал это вроде бы Шагин, но сам Шагин утверждает, что его в Ангарске не было. 

«Я-то не ездил тогда, ездили наши ребята, – говорит он. – Они хотели организовать выставку в Иркутске, но их не пустили. Так что я вообще впервые в этих местах. Я счастлив, что наконец в Иркутске». Митя Шагин приехал вслед за про­шлогодним десантом митьков. «С членами художественного объединения «Митьки» мы познакомились в прошлом году, ещё на первом фестивале «Культурная столица», – рассказал руководитель фестивального центра «Байкал Тотем» Анатолий Борозненко. – Тогда в Иркутск приезжали Виктор Тихомиров, Владимир Шинкарёв, Андрей Усов, замечательный фотограф. Нас очень хорошо, по-митьковски принимали в Петербурге, когда была презентация нашего фестиваля в этом замечательном городе. Мы сдружились, и я очень рад, что сегодня приехал Дмитрий Шагин». 

«Портвешок, зверобоюшка, шило, денатурат…»

26 июня в Иркутской областной филармонии была открыта выставка графических работ и живописи Мити Шагина. Это, конечно, не большая выставка 1989 года, но Шагин и ехал пока «на разведку». «Это Порт Артур, это митёк всех спасает», – охотно пояснял Дмитрий Шагин зрителям суть своих произведений. Фоном звучал альбом «Москва митьковская», пели с диска Бутусов, Чиж, Скляр. «Я надеюсь, что в дальнейшем будет и «Митьковский Иркутск», – размечтался Дмитрий Шагин. – Толя мне присылал фотографии этого зала в филармонии, и я понял, что это даже не фойе, это музей какой-то, – на лице Шагина улыбка всё шире. – Большие работы было не довезти на самолёте. Я привёз графику, шесть небольших картин маслом. Огромное спасибо ребятам-волонтёрам, которые помогали развешивать. Я был во Владивостоке, а потом во Владикавказе, там снимался фильм «Митёк в Алании», получается два Владика, а в центре – Иркутск. Потому надо перенести сюда не только культурную, а вообще столицу России! Вы – середина нашей необъятной страны». 

Митя Шагин берёт в руки лазерную указку, и красный огонёк прыгает по рисованным тельникам рисованных митьков. «Вот мой автопортрет, он называется «Я отпускаю корюшку». У нас в Питере популярный вид рыбной ловли – лов корюшки. А я корюшку отпускаю, мне её жалко», – говорит он. Красный огонёк перемещается на «триптих»: «Пётр Первый показывает митькам кунсткамеру», «Митьки рисуют первобытную женщину» и «Митьки спасли мамонтёнка Диму». «Его хотят поймать, а мы, наоборот, его защитили и хотим надеть на него тельняшку», – говорит Митя Шагин. Вот на одной картине – несколько портретов Хармса начиная с 1914 года, где он ещё совсем мальчик, и до 1941, последнего. «Вот автопортрет 1934 года, а вот рисунок с портрета 1937-го, прямо вылитый Булгаков, да? – увлечённо говорит Шагин. – А вот митьки помогают Левше подковать блоху. Обратите внимание на фигуру митька на заднем плане. Он пьёт водку за Левшу, чтобы тот не спился». 

Сразу после открытия выставки Шагин читал стихи из авторского сборника «Дык!», вышедшего в 2002 году. Найти его где-то уже нельзя. К удивлению, поиск в «Интернете, где всё есть», практически не дал результатов по этим стихам. Потому, если будут ошибки, то это не нарочно: «В тех котельных-каптёрочках жили все враскосяк, и в парадных махорочкой набивали косяк. Портвешок, зверобоюшка, шило, денатурат пили мы вразнобоюшко. Всяк нажраться был рад. И на землю на радостях выпадал из окна. А бухло не кончалося. Жалко, жизнь ведь одна». Митей был зачитан «Марш митьков», который вообще-то должен исполняться на манер «Прощания славянки» с оркестром: «…Станут смирно позорные хряки, и прикрутят свои фитильки». «Скажу, что такое «прикрутить фитилёк», – пояснил Дмитрий. – Дело в том, что митьки любят цитировать разные фильмы, а есть такой отрицательный персонаж из фильма «Адъютант его превосходительства». Он приходит к своей возлюбленной Оксане, которую играет Людмила Чурсина (я когда с ней познакомился, сказал, что она наша, митьковская актриса). Она говорит фразу: «А ведь это ты, Мирон, Павла убил!». А он отвечает: «Фитилёк-то прикрути, коптит». Надо сказать, что эти же фразы встречаются в песне «Аквариума» «212-85-06». 

«Я так надеюсь, что я приехал на разведку, а должна быть в Иркут­ске выставка солидная, чтобы все представились, у нас сейчас 20 художников», – сказал Дмитрий Шагин. Иркутский художественный музей уже провёл переговоры с Шагиным о возможной совместной выставке при поддержке организаторов фестиваля «Культурная столица». В ИОХМ хранится уникальная коллекция сибирской народной иконы, и можно найти некоторые ассоциации сибирской народной иконы, лубка и примитива, считает гендиректор музея Александр Гимельштейн. «С Гребенщиковым, с Лёшей Фёдоровым приезжайте», – дал наказ лидер Партии дураков Петрович. Отсюда Шагин увёз, по крайней мере, одну идею: «Приеду назад, скажу: «Меня в Иркутске спрашивали: «А почему новых мультиков про митьков не снимают?» Надо снимать». 

Откуда растут митьки

– Вы много лет играете себя как митька. Вам не надоел этот образ?

– Вопрос на засыпку. Утверждение, что я играю себя – оно такое… умозрительное. Каждый художник самовыражается, как может. Я самовыражаюсь таким образом, и это не игра. Понимаете, да? 

– Но ведь митьки – это уже и бренд. 

– Понимаете, бренд – это название не митьковское, и придумали его журналисты с подачи тогдашнего губернатора Санкт-Петербурга Валентины Матвиенко. И это вопрос не ко мне. 

– Вы кем себя ощущаете? Ино­гда актёры говорят, что заигрываются и ощущают себя персонажами пьес. 

– Я считаю, что художник вообще, который не просто картинки какие-то рисует, у него есть путь такой – исследовать естественность. И быть естественным. Актёр – это немножко другая профессия, там нужно действительно по чужим пьесам, по чужим словам жизнь проживать. 

– Что это за явление – «Митьки», и почему оно появилось именно в тот момент?

– Да никто не знает. Что это за такое явление – облака на небе? Я не понимаю. Не понимаю, что за такое явление, когда вот тут цветы выросли. И что? Как это объяснить? Вот я иду по Большому проспекту, асфальт вот так вот вздыбился, а оттуда шампиньон пророс. Вы можете объяснить, почему? Я не могу. Вот прорастают как-то такие вещи, вопреки всему прорастают. И мы то­гда проросли, и другие люди. Художественная жизнь всегда много­образная, и все вместе дружат – и поэты, и художники, и писатели, и музыканты. Это всё, в общем, одна компания. Компания моих родителей – это послевоенные художники, как их принято называть, нонконформисты. Мой отец Владимир Шагин, моя мама Наталья Жилина, Александр Арефьев, Рихард Васми, Шолом Шварц. Это был целый такой круг, среди них был поэт Роальд Мандельштам, замечательный, обязательно посмотрите его стихи.

Вот как описывает Роальда Мандельштама авторы книги «Самиздат века»: «В рассветный час из дома в районе «Петербурга Достоевского», опираясь на костыль, выбредает тщедушная, гротескная фигурка певца этих ночей и этих рассветов… Наверное, не было ни одного самого неказистого переулка, ни одного обшарпанного дворика, ни одного свое­образного подъезда, где бы не побывала «болтайка» – так иронически называли себя Роальд (Мандельштам. – Авт.) и его товарищи, поэты и художники». Это были 50–60 годы. Более молодое поколение из 60–70 годов, которое тоже с ними дружило, – это Михаил Шемякин, Алексей Хвостенко, художник и поэт, поэты Константин Кузьминский, Виктор Кривулин, Олег Охапкин. СССР образца 1966 года. Именно в это время поэт Алексей Хвостенко сочинил стихотворение «Подозритель», вот его начало: «Я – дегенерат, имеющий все основания… 2. Иногда сплю. 3. Святая морда милиционера. Святая жопа продавщицы в булочной. Старушка упала. Вокруг стоит публика…». 

Олег Охапкин когда-то сказал о Петербурге, чувствуя, очевидно, все возможные его времена: «Город мой! Всероссийский аттический бред! Сколько слышал ты диких и тихих бесед!». В 70–80 годах оттуда же, из этих «диких и тихих бесед», пришли те, кого ненадолго пустят «в телевизоры» в 80–90 годы. «Аквариум», Курёхин, «Митьки» и много кто ещё. «Трудно сказать, что кто-то был частью чего-то. Всё это был живой организм, все люди искусства – это единая большая семья», – говорит Митя Шагин.

Митёк Андрей Филиппов считал, что художники-митьки несут в себе традиции очень многих поколений ленинградских художников, к примеру группы «Круг» 30-х годов, «перенёсшей стиль живописи пост­импрессионистов (в первую очередь А. Марке) на ленинградскую почву с её драматизмом и серыми тонами». «Митьки» также идут от группы Арефьева, которая для них является абсолютной ценностью, во многом их объединившей», – писал Филиппов (Александр Арефьев – основатель направления в послевоенной ленинградской живописи, куда входил отец Дмитрия Шагина). «Строка Р. Мандельштама: «…сползла с колесованных улиц кровавая капля – трамвай» вызывает в памяти вполне определённые работы художника», – писал Филиппов. Он считал, что на отдельных митьков оказала влияние московская группа «Маковец», русский авангард начала XX века в лице Ларионова и Гончарова.

В 1984 году 13 художников-митьков пытались «выявить и экспозиционно закрепить близкий к ним культурный слой Ленинграда». А рядом уже зрело массовое движение митьков, которое бурно выросло после появления самиздатовского литературного произведения Владимира Шинкарёва, «описывающего не без доли самоиронии образ жизни окружающих его друзей-художников, в основном на примере Дмитрия Шагина». Именно самиздатовский образ митька, списанного, по мнению Филиппова, в основном с Мити Шагина, и послужил «зарождению по его подобию массового молодёжного движения». На иркутской выставке есть картина «300 митьков». «Их, конечно, больше, чем триста, но больше просто не вместилось в небольшое пространство, – говорит сам Шагин. – На Украине митьки называются дымитрики, витебские митьки зовутся витьки. Китайские митьки – митоки, японские – мицаки. В каждой стране свои митьки, они носят тельняшки и такие жизнерадостные люди». 

– Та эстетика, которую выбрали митьки, воздействует на широкий круг людей… 

– Я бы так сказал – митькам повезло. Если сравнивать с моими родителями, им вообще всё запрещено было. Выставки фактически по квартирам, видел их работы узкий круг людей, и всё. Как пел Высоцкий: «В наш тесный круг не каждый попадал…». А когда началась перестройка, помаленьку начали приглашать. Но приглашали ещё интересно так. В Ангарске у нас выставка, а в Иркутск не пустили. Хотя мы к этому моменту объездили всё, что только можно, где только не были. А в Иркутск – извините, нельзя. Конечно, такие поездки, как у нас были в перестройку, в 50–60 годы для наших родителей были невозможны. Отец за свое искусство 6 лет отсидел, Шемякин сидел, Бродский. Ещё в 1986 году всё было серьёзно. Приходили люди с пистолетами, запрещали картины. А в 1987 году, в наше уже время, цензура исчезла. Первая бесцензурная выставка была у нас в 1988 году. Мы входили в большое товарищество, Товарищество экспериментального искусства. Народу было много, выставка собрала порядка 80 человек. Сколько прошло с 1987 года? Сейчас 2015-й год. Опять потихоньку цензура возвращается. Не в такой форме, но это есть. 

– Это уже проявляется?

– Было уже у нас, запрещали работы. 

– С вашей точки зрения, сейчас может повториться такая творческая эпоха, как в восьмидесятых? Что появятся свои Курёхин, Гребенщиков? Понятно, что появились они раньше 80-х, но широко известными стали именно тогда. 

– Чем хороши были восьмидесятые? Эти люди появились в условиях полной цензуры, зажима и так далее. А потом вдруг стали про них писать, их показывать. Ну, им повезло, как и митькам. Неожиданно эта плотина была прорвана. 

– Сейчас снова плотина?

– Сложно сказать, тогда мы двигались от зажима к свободе, а сейчас – от свободы к зажиму. Я не знаю, как всё дальше пойдёт, трудно предугадывать. Потому что такие интересные ребята появляются, причём они есть не только в Питере, а во всех городах страны. Самое главное – это компания, среда, единомышленники. Я думаю, что всё есть, просто не обо всём мы знаем ещё. Фактически их же не допускают ни на телевидение, ни на радио, ни в прессу. Там везде бабло и попса. Такие дела. 

«Мягкий, нежный шампиньончик…»

Митя Шагин – очень щедрый человек. Он любит себя, и это видно, но он любит и других. Чувствуется, как он рассказывает о людях, с чувством, со вкусом, с интересом. Читает книжечку о композиторе Анатолии Лядове, и как будто живёт в ней. «У нас была выставка в городе Боровичи, в лесах новгородчины, – рассказывает он. – И там у них местный чтимый герой – композитор, профессор Санкт-Петербургской консерватории Анатолий Лядов. Гениальный композитор, по отзывам современников, но практически не осталось нот – он не записывал (в нотном каталоге РГБ – 43 произведения Лядова. – Авт.). Я стал изучать его творчество, и оказалось – имелись письма». Сборник статей и писем Лядова был опубликован в Петрограде в 1916 году, книга является библиографической редкостью. Язык композитора был очень интересным, а образы по-митьковски объёмными: «Если бы существовали драконы, я бы залез дракону под хвост и считал бы самым поэтичным местом пребывания в России», – с удовольствием цитирует Лядова Шагин и сам смеётся. «Даниил Хармс, он, безусловно, читал эти письма Лядова», – уверен он. Именно о людях и хочется расспрашивать митька. 

– Вы были знакомы с Олегом Григорьевым. Что это был за человек?

– У меня картина даже на выставке есть, ему посвящённая. Он из поколения, следующего за моими родителями. Он учился с Шемякиным в одном классе в СХШ при Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина. Это был очень интересный выпуск, ещё и фотограф Валерий Плотников… Талант­ливые ребята, опять же – это среда, в которой они росли. Это практически тоже митьки, только в предыдущем поколении. Олега в какой-то момент решили посадить. Пришли к нему, а там был друг его, художник Геннадий Устюгов, инвалид. Ему делали пункцию спинного мозга, и у него остался тремор рук. А участковый, явный садист, говорит: «Да он пьяный!». Началась заваруха, Григорьев стал отбивать Геннадия, и в результате выскочил в окно. Однажды мы поехали с ним за город на залив, он так смотрит вдаль и говорит: «А вот где-то здесь же Ленин переходил в Финляндию… Может, мне тоже?». Там мелко, и значит, вот так по воде он и хотел перейти в Финляндию. Кормил чаек булочкой, попивал водочку. А ватник у него лежал на камне, и вот всё у него уплыло там, включая паспорт. Паспорт слипся весь. Вот это как раз у меня и нарисовано. А потом его всё-таки поймали, и он в Крестах отсидел где-то полгода, по-моему. Мы сделали выставку, называлась она «Сто картин в защиту Олега Григорьева». Уже была перестройка, власть, конечно, испугалась. Его отпустили. К сожалению, здоровье было подорвано выпивкой, и в 1992 году он умер. Он очень талантливый, я считаю, что это благородное дело Хармса, такой поэт. На выставке все мои любимые есть – Пушкин, Григорьев и Хармс.

– Башлачёв?

– Я с ним дружил. Башлачёв – это человек, который должен был сниматься в кинофильме «Город». Это фильм о лимитчике, который приезжает в большой город. Там есть такая сцена, как этот лимитчик, мечтающий стать художником, приходит к митькам. Это должен был быть Башлачёв. Мы даже начали снимать эту сцену, он как бы заходит, и все кричат: «О! Саша!». И в тот самый момент, когда надо было снимать, его не стало, в этот самый день. А после вместо него в этом эпизоде снялся Цой. 

(В этой сцене в комнату входит Цой, митьки кричат: «О, кто к нам пришёл, ай да браток!». Потом Цой говорит: «Сегодня только узнал, на кладбище был». Митя отвечает: «Да, нет больше Сашки, а ведь обещал зайти к нам, спеть обещал в полный рост. Теперь уж не споёт. Давай-ка, Витька, спой ты нам…». – Авт.) 

«Съёмки были в 87–89 годах, – продолжает Дмитрий Шагин. – Потом решили из этого фильма делать полный метр, и сами знаете, что потом произошло. И уже вместо Цоя там играл Шевчук. Видите, как вся эта история разворачивалась…А фильм посмотрите, хороший фильм». (В вышедшей версии фильма митьки встречают уже лимитчика-Шевчука с криком: «О, Юра!»).  

– Вы как-то сказали, что Борис Гребенщиков – настоящий петербуржец. Что это означает? 

– Не знаю, я просто так чувствую. Ну вот вырос он такой. Как шампиньон из-под асфальта. 

– Этот шампиньон у вас любимый образ, он из интервью в интервью кочует. 

– Наглядный. Мягкий, нежный шампиньончик…. И р-раз! Асфальт взломал. Образ такой, питерский.