– Наталья, вы уже десять лет работаете как аналитик самых разных музейных проектов. С вашей точки зрения, в каких регионах музейные дела идут лучше всего?

– С точки зрения проектной активности самым сильным всегда был Приволжский федеральный округ (это объясняется количеством музеев в регионе и количеством образовательных инициатив), Москва и Петербург, северо-запад. Не так активны – юг, включая Северный Кавказ, Сибирь и Дальний Восток. В последние годы прилично возросла инициативность в Сибири, что лично меня весьма радует. Впрочем, Дальний Восток действует, возможно, ещё динамичнее.

– С чем это связано?

– Сила воли плюс характер плюс желание вырваться. И конечно, базовые музейные ресурсы: коллекция, кадры, пространство, культурная политика в данном месте. Про финансирование могу сказать для точности, но это предполагается по умолчанию. Происходит пере­осмыс­ление места и роли музея в регионе. В качестве самого очевидного примера можно привести Приморский государственный музей имени Владимира Клавдиевича Арсеньева во Владивостоке. Отчасти это, конечно, было связано с форумом АТЭС и тем, что там были аккумулированы некоторые средства, но это сопровождалось сильной волей со всех сторон – внутренней музейной и внешних сил. 

– В чём выразился прорыв?

– Они создали новую постоянную экспозицию, а это самое важное из «музейных искусств». Это новая концепция музея, который посвящён пресловутому краеведению и должен рассказывать о территории по совершенно определённой схеме. Коллеги пошли по другому принципу, концептуальному, чётко показав, что территория – это не только пространство, а совершенно конкретные люди. Такой переход от большой истории к историям отдельных людей импонирует. Кроме того, в экспозиции концепция подчёркивается современным дизайном, разными приёмами. Мой любимый объект – стенка с кирпичами, из которых был построен старый Владивосток, которого по сути больше нет. 99 кирпичей – и ни один из них не повторяется, у всех разные клейма. Это образ, музейный предмет и интерпретация того ланд­шафта, которого больше нет в со­временном Владивостоке, где разрушена почти вся историческая застройка. Археология там тоже выстроена так, как никогда не бывало. Они молодцы, потому что формируют новое отношение к музею и делают объектом показа не только вещи внутри музея, но и используют для этого дизайн. Всё-таки музей – это мгновенное погружение в другую атмосферу, очень визуальная штука.

– Два года назад в Иркутске было обсуждение, посвящённое музеям, на котором и вы присутствовали. Там была не раз озвучена точка зрения, что музей – это, прежде всего, фонды, хранение, а эстетика – как получится.

– Да, эта точка зрения музейных сотрудников безусловно имеет право на существование. Просто они забывают главное – для кого всё это хранится. И здесь в музее, на мой взгляд, должны наступить на свои амбиции и сделать так, чтоб было интересно не только сотрудникам. Эстетика играет важнейшую роль, особенно когда в музей приходит человек, который, условно говоря, был в музее последний раз в школе и больше никогда не приходил. Повторюсь, музейная экспозиция должна быть, на мой взгляд, удивительным, завораживающим зрелищем. 

– Что ещё важно, помимо научного подхода и эстетики?

– Важно знание своих коллекций и коммуникация. Но главное всё-таки – взгляд и точка зрения музея на историю, здесь мы начинаем разговор о концепции и проектировании музейного пространства. Например, Национальный музей Ливерпуля получил все свои награды за новую постоянную экспозицию, посвящённую изменениям жизни общества, социуме рабочего города. Интересно было бы провести опрос в Иркутске. Спросить, о чём должен быть главный музей города, какую историю он должен рассказывать? Было бы отлично, если бы музей сам инициировал дискуссию и спросил об этом у горожан. 

– То есть музей должен быть связан с местом не только по формальному признаку, но и изменяться вместе с ним? 

– Да, в этом и есть концепция конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире». Музей – часть общества, всё меняется, и музей тоже. Сегодня музей больше чем когда-либо претендует на важную роль в жизни местного сообщества. Скажем, для экспертов Европейского музейного форума это один из важных критериев оценки – как музей работает с жителями того места, где он находится: является ли органичной частью повседневной жизни, рассматривают ли люди музей как место работы и досуга? Например, музей в маленьком альпийском посёлке Гальтюр. Он стал ответом музейщиков на сход лавины: экспозиция показывает, как изменилась жизнь посёлка. Прекрасный музей науки в Тренто. Его архитектура повторяет абрисы гор вокруг города, а вся начинка устроена так, чтобы показать, что плодами науки пользуется каждый житель. Венец этого подхода – Музей невинности в Стамбуле. Когда Орхан Памук писал роман «Музей невинности», он планировал создать музей. Этот музей располагается в двух шагах от центра города, в районе антикваров. Узенький турецкий дом, где вы по винтовой лестнице проходите этот роман. Каждая витрина – глава романа. Наверху – рукописи и чертежи автора. Это музей про Стамбул, про то, как в нём живут люди, про локальную историю. И это совсем другое крае­ведение. Кстати, Памук написал манифест, где чётко сформулировал тенденции, которые существуют в музейном деле. Например, что будущее за маленькими и дешёвыми музеями, а не большими и дорогими, что они будут располагаться в домах, а не во дворцах, что рассказывать нужно о человеке, а не о государстве, о людях, а не о народе. Манифест очень хороший, и мы сделали его основой нашей образовательной программы «Гений места. Новое краеведение». 

– Какие ещё тренды есть, кроме тех, о которых заявил Памук?

– Сегодня музей тяготеет к тому, чтобы показывать, как он работает, слишком долго он был предметом детективных историй. Ещё один тренд – более точная реакция музея на изменения социального контекста. Американский музейный союз каждый год готовит аналитическую записку Trenwatch, содержащую подборку научных трендов, которые сегодня сотрясают мир. Они высказывают предположения, почему это важно для общества и почему может быть важно для музеев. Это такая аналитика на вырост, которой у нас, к сожалению, никто не занимается.

– Насколько российские музеи вообще вписываются в общемировые тренды?

– В общем и целом вписываются, да.

– Тогда вернёмся в Россию. Вы говорили о прорыве дальневосточных музеев. В Сибири есть сильные проекты?

– Ну конечно, в Сибири есть несколько сильных музейных центров – Новосибирск, Омск, Томск. Удивительный для нашего музейного ландшафта проект «Сибиряки вольные и невольные» (адрес в сети Интернет – сибиряки.онлайн.рф. – Авт.) победил в конкурсе «Меняющийся музей в меняющемся мире», мы все ждём открытия Новосибирского краеведческого музея.

– В течение последних пяти лет вы работали с музеями соседнего Красноярского края. Какова была задача?

– Мы делали трёхэтапную образовательную программу при поддержке фонда Прохорова. Нам хотелось, чтобы и в Красноярске, и в Сибири появились новые экспозиции. Пока больше преуспели в образовательных программах, экспозиции – дело очень долгое и спорное, но сейчас программа закончилась, надеемся, что в следующем году что-то произойдёт. 

– Какие музейные недостатки пытались исправить в первую очередь?

– У нас было несколько направлений: музейная экспозиция, музей и работа с обществом, музей и образование. Конечно, всё было направлено на то, чтобы появились проекты на появление новых музейных инициатив, экспозиций, образовательных программ. 

– Сибирская тема сильна?

– Да, но что с ней делать, никто не знает. Например, часто возникала идея музея сибирского характера, потому что очень хочется рассказать о себе как о сибиряках. Но какими словами, как описать себя, чтобы это не попахивало доморощенным национализмом, – это большой вопрос. Есть в Красноярском крае и удачные примеры. Новый Таймырский краеведческий музей, который стоит посреди Дудинки, на берегу Енисея. Там фантастическая коллекция, профессионально сделанная экспозиция. В Красноярском литературном музее в прошлом году открылась экспозиция «Сны о Сибири». Не могу сказать, что меня устраивает, как она сделана, но впервые как-то визуализирована сибирская литература – как тех авторов, которые жили в Сибири, так и тех, кто о ней писал. 

– Понятно, что финансовые возможности фондов не безграничны, но каковы шансы Иркутской области попасть в какой-то похожий музейный проект?

– В 2015-м в четырёх регионах Приморья (Хабаровский край, Приморский край, Амурская область и Еврейская автономная область) запущена программа «Гений и место. Новое краеведение». Она состоит из двух частей – конкурс музейных проектов и школа текста. Сейчас рассматривается возможность двигаться с проектом дальше на запад, значит, следующий регион Сибирь. Иркутская область может стать одним из регионов-участников. Это станет ясно в июне.

– В чём суть программы?

– Понятие «новое краеведение» нужно было, чтобы отделить традиционное краеведение от того, что мы имеем в виду. Новое краеведение – философия места, она помогает осознать его специфику, идентичность и отличие от любой другой территории. Понимание про­шлого и особенностей места помо­гает понять и его перспективы – те точки роста, на которые можно ориентироваться при стратегическом планировании. При­оритеты такие: музей должен стать более авторитетным институтом памяти и сохранить возможность интерпретации истории России XX века. В этом году в конкурсе экспертный совет поддержал девять проектов, начала действовать школа текста для слушателей с разным (академическим, журналистским и любым другим) образованием. Слушатели школы и музейщики являются ресурсом друг для друга, конкурс – площадка для взаимодействия. 

– Да, само слово «краеведческий» нагоняет тоску.

– Да, он сейчас выглядит штампом, который хочется заменить на более чёткое слово. Многие музеи понимают эту реакцию и убирают слово из брендового наименования. И, конечно, это напрямую связано с приоритетом, концепцией музея. 

– Музеи, куда не страшно водить детей, у нас тоже существуют?

– По-моему, таких музеев очень много, в Москве, Петербурге и Перми есть специальные межмузейные проекты, которые сделаны именно для семейного посетителя. В качестве примера новой программы могу назвать прекрасный детский образовательный проект «Открой Пермский период!», который сделал Музей пермских древностей, филиал краеведческого музея. Авторы соединили историю Пермского периода с нынешней реальностью, показали, что Пермский период – он вокруг, это то, что ты ешь, он у тебя под ногами. Было проведено большое исследование, создана детская экспозиция, сделано много приложений для мобильных устройств. Очень красивый проект.

– Когда вы говорите об удачах наших музеев, всегда возникает фамилия директора, часто нового. Так сильна роль личности в истории?

– Безусловно, лидер важен, но музей – это командное дело. Во всех сильных региональных музеях, которые формируют музейный ландшафт, сильная команда. Томский музей – это не только Святослав Перехожев, за его спиной ещё три-четыре человека. В Приморском музее Арсеньева есть не только Виктор Шалай, но новая молодая команда, которая сформировалась за последние несколько лет. То же самое в Пермском музее современного искусства PERMM и в Пермской художественной галерее. 

– Что следовало бы сделать в Иркутске для развития музеев?

– Вы знаете, технологии и форматы все достаточно известные и простые, это всё упирается в волю и представление о прекрасном, о музее как социальном институте. Приоритет в культурной политике города и региона – создание сети современных музеев, долгосрочная программа по целевому финансированию и модернизации существующих музеев. Местный конкурс по поддержке музейных инициатив и т.д. Создание музея – дорогое удовольствие, но когда он достойно сделан, эти вложения бесконечно окупаются.

– Каких музеев городу не хватает?

– О, это тема для экспертной дис­куссии, а также вопрос для ваших читателей. Не трогая существующих музеев, во-первых, очевидно, что в Иркутске нет музея науки. Спрос на него замещается какими-то странными аттракционами. Второе – лежит на поверхности. Эксперты писали про отсутствующий в Иркутске музей Ангары. Это мог быть потрясающей красоты музей с большой прибрежной территорией, удивительно гармоничное соединение музея и парка. Тем более сейчас работа на тему воды – один из музейных трендов. На последнем Европейском музейном форуме я была потрясена количеством морских музеев. 

– Возвращаясь к новым кадрам. Существует мнение, что музейное сообщество очень замкнуто, и это мешает.

– Я ещё ни разу не видела, чтобы человек хотел войти в музейное сообщество, но не вошёл. Просто есть специальности, которые, безусловно, требуют проверки временем. Прежде всего, это хранители – топ музейной иерархии. Они, конечно, держатся отдельно, у них есть чувство ответственности, что они сохранят фонды для будущих поколений. Но ведь от хранителей действительно многое зависит, и очень важно, когда хранению отводится достойное место. Эрмитаж, например, построил в Старой деревне отдельный большой реставрационно-хранительский центр. 

– Насколько музейные профессии сегодня интересны и востребованы? 

– В последние годы в сознании современных молодых людей музей стал местом для работы, особенно в области выстраивания коммуникации. Отношение к нему поменялось и в Москве, и в регионах, новые специалисты пришли в музеи. Я это вижу в проектных заявках и в самих музеях, вижу по количеству участников в соцсетях и на конференциях. 

– То есть музею становится интересен посетитель?

– Посетитель очень интересен. Бюджет музеев сегодня построен так, что посещение является одним из главных критериев отчётности. Все изучают своего посетителя и особенно непосетителя – того, кто ещё не пришёл в музей.

– Есть ли категории «непосетителей», с которыми музеи не работают? Скажем, учитывается ли существование трудовых мигрантов?

– В Москве точно учитывается. Правда, по-моему, никакой политики по отношению к мигрантам так и не реализовано, хотя об этом говорили много и долго. Но есть отличный пример всем нам – галерея Манчестера, которая была закрыта на реэкспозицию в течение нескольких лет. В это время они проводили исследование города, и когда снова открылись, материалы музея были представлены на всех языках, на которых говорит город Манчестер. Это оказалось удивительное лингвистическое разнообразие. И в этом проявилась точка зрения музея – рассматривать социальную историю как часть своей истории.

– Предположим, в музее N, как и в Манчестере, осознали необходимость перемен и созрели до реэкспозиции. Как сделать первый шаг?

– Просто надо его сделать, например, собрать совещание и объявить о решении. Начать работать сразу в нескольких направлениях. Идею нового музея обязательно нужно обсудить со многими, она должна засесть в головах, все должны приватизировать её. А дальше все идут разными путями. Кто-то сам всё начинает делать, другие приглашают команды разных специалистов или устраивается конкурс. Одним словом, это сложно, но интересно. 

– Сколько времени может потребоваться, чтобы изменения стали заметны?

– Изменения в чём? В самом музее? Или отношения к музею? Всё, конечно, зависит от лидерских качеств и стечения обстоятельств, но обычно уже через год видно, что в музее что-то происходит – вокруг него начинаются разговоры, аккумулируются силы. Главное – это идея. Если музей является носителем идеи, он невероятно привлекателен, так как идей, в принципе, мало. Если у тебя есть идея, ты лучший магнит для всех.