Этот спектакль – дань памяти нашим отцам и дедам. Не случайно в финале спектакля в гулком молчании зала струятся фамилии павших в войне родных и близких родственников театрального коллектива. Зрители, руководствуясь внутренним душевным импульсом, все как один встают, чтя память «вечно живых». Ещё спектакль про выбор, особенно остро и неотвратимо встававший перед людьми в военные годы. Этот личный выбор одних навечно вписывал в ряды героев, а с других срывал личины и маски, показывая истинное лицо и истинные ценности. 

Сценография Александра Плинта словно обрамляет спектакль, выдвигая весь разговор «о важном» на авансцену. В первом действии мирная московская квартира ограничена полупрозрачной оконно-дверной конструкцией, переходящей вверху в большой киноэкран, на котором возникают кадры кинохроники военных лет. Во втором действии декорация выстроена из деревянных досок, окрашенных в цвет хаки, и напоминает наскоро сколоченный вагон поезда, который стремительно выхватил всех из мирной жизни и переселил в условия войны. Моментами сверху накатывают, наплывают чёрные тучи в виде тюлевых облаков, они словно застилают мирное небо, принося дым жестоких и страшных боёв.

В связи с этим спектаклем хочется особо сказать о работе Николая Дубакова, которая задаёт особый тон спектаклю. Актёр создаёт цельный глубинный внутренний мир сильного духом человека: стойкого, несгибаемого, неутомимого в труде и профессии и любящего, человечного и трогательного в отношениях с близкими людьми. Николай Дубаков ухватил что-то настолько живое в этом исключительно положительном персонаже Фёдоре Ивановиче Бороздине, что кажется, будто он выхвачен из жизни, при этом артист играет просто (словно ничего не играет) и ему во всём веришь. Веришь и добродушному юмору, не исчезающему даже в тяготы; и осторожной, ненавязчивой, но обнимающей и защищающей заботе о Веронике; и негодованию на Марка; и горячо хранимому чувству гордости за сына сквозь горечь и боль. Ещё показалось, что актёр вообще скреплял спектакль. Так, в первых сценах проводов Бориса спектакль существовал как-то сам по себе, отдельно от зрителя, а пришел Фёдор Иванович, и эти сцены вовлекли и захватили. И тост, наскоро несколько раз произнесённый Николаем Дубаковым: «За твою жизнь, Борис!» – отозвался в сердце тоскливым эхом. 

Спектакль неоднороден и по мизансценам, и по игре актёров. К сожалению, расчёт режиссёра на юных артистов (а по пьесе именно такие по возрасту и были Борис и Вероника) оказался не совсем удачным. Беззащитно и неопытно выглядели Константин Агеев и Екатерина Константинова. Как-то впроброс прошли все сцены с Борисом, словно он всё время отворачивался от зрителя, убегал и так и не дал себя рассмотреть. Запомнились его робость, стеснение и улыбка, но ожидание от встречи с этим персонажем было гораздо больше. Особенно это касается единственной мизансцены с Вероникой, которая оказалась задвинута режиссёром в левый угол сцены и прошла как-то скомканно, не прозвучав. Между героями не возникло любви, поэтому и не почувствовалась катастрофичность разлуки. В Веронике Екатерины Константиновой ни на миг не было весёлой, задорной, требовательной, любящей Белки, была с самого начала испуганная, мятущаяся, загнанная, а в последующих сценах страдающая с «нажимом» и криком героиня, словно из «другого романа». Образ Вероники приобрёл какую-то тяжёлую серьёзность и озлобленность, которая убивала обаятельность артистки, отчего не возникало соучастия и сочувствия её персонажу. 

Одной из запоминающихся оказалась роль, созданная Анастасией Пушилиной. Её Ирина – волевая, твёрдая, умная, сердечная, в её заботе об окружающих редкостная самоотдача, естественная и молчаливая, не стремящаяся быть увиденной и одобренной. Ярко, колоритно, обаятельно передала образ бесцеремонной, хамоватой, нелепой хлеботорговки Нюры Марина Елина. 

Сильной, знаковой, болевой точкой спектакля, которая объединила всю постановку в единое целое, стала сцена, когда открывается, что именно Борис спас жизнь Владимира, отдал ему эту встречу с семьёй, с любимой, подарил радость Победы. Это один из лучших моментов: недоумевающий, растерянный Владимир, стоящий в костюме павшего Бориса, с ужасом смотрящий на потрясённых и обмерших родных. На мгновение застыла холодная тишина, которая разрывается восторженными радостными рыданиями ворвавшейся матери. Звенящая напряжённость этой сцены, указующая на роковое хитросплетение судеб и открывающая подвиг Бориса, выстроена режиссёром замечательно и передаёт всю горечь и нелепость случившегося. В этой сцене жизнь и смерть сплетены воедино, но благодаря человеческому подвигу всё-таки торжествует жизнь.