Наталья и Сергей Шабуровы прожили в Байкало-Ленском заповеднике больше 20 лет. Сергей – териолог, Наталья специализируется по водным беспозвоночным. Сергей родился в Алзамае, Наталья –  в Бурятии, на границе с Монголией. Шабуровы говорят, что объединил их биологический факультет ИГУ, но главным перекрёстком дорог стал, конечно, заповедник. Правда, встречаемся мы не в тайге: пьём чай на уютной кухне в иркутской квартире. Сергей говорит размеренно, со знанием дела, и постоянно улыбается. Наталья улыбается в два раза больше, говорит в два раза быстрее и машет руками. Так бывает с людьми, которые нашли то, что им нужно. 

Чанчур и золотой треугольник

Сергей: Ещё в школе у меня была мечта – посёлок Чанчур. Почему именно он, не знаю. Брошенных посёлков на берегу рек ведь много, но на карте нашёл именно его. Как-то после армии шёл по улице Декабрьских событий и зашёл в контору заповедника. Там нужны были сотрудники – проводить учёты. Меня сразу взяли на практику. Это был 1989-й. Через некоторое время я попал в этот Чанчур – кордон на границе заповедника. Берег Лены, живописное место. 

Наталья: В заповедник меня Серёжа притянул в 1992-м. Когда пришло время практики, я посмотрела, каких специалистов не хватает. Териологов много, ботаники есть, а озёра никто не исследует. Решила: буду я. Первый раз в заповедник мы залетали на вертолёте. Когда ты через два часа попадаешь из города в тайгу, в суровую природу, ощущение такое, что детство закончилось, а началась взрос­лая, реальная жизнь. Как выбраться оттуда не знаешь, леса дремучие, горы, тропинки, протоптанные лишь животными, медведи… И бескрайний Байкал, к которому я также впервые прикоснулась. Байкал пахнет свежестью и сыростью, а когда отходишь от него, окунаешься в насыщенное тепло – запах свежих степных трав, альпийские луга. В лесу запахи густые, сочные. И звуки. Здесь во всё вслушиваешься, впитываешь. Кедровка разными голосами кричит, козёл (самец косули) «гавкнет», эхо сумасшедшее размножит звуки. 

Сергей: Но на одном месте мы никогда не сидели, всё время перемещались. Я называл это золотым треугольником – Чанчур на берегу Лены, Берег бурых медведей на Байкале и Иркутск: туда во­зили отчёты, оттуда продукты. В Иркутск ездили на катере, а из Чанчура до Байкала – пешком по восемь дней.

Наталья: Мы были не одни такие: в научном отделе было ещё шесть молодых сотрудников, в том числе две семейные пары. Все бывшие студенты биофака. На территории работали в разных местах, но периодически собирались все вместе. Бывало, жили по шесть человек в одном старом зимовейке, но было очень дружно и весело. Потом Серёжа сказал: «Хватит этой общаги», и мы поставили вагончик, в котором прожили десять лет. А потом всё-таки построили дом, начали его облагораживать. Байкал рядом, окно откроешь – шум прибоя, чайки гогочут. Благодать.

К теме жизни в тайге мы возвращаемся не единожды. Каждый раз описание соткано из звуков, запахов, переживаний. Когда речь заходит об Иркутске, кажется, у Шабуровых на двоих остаётся только один бесстрастный глаз. Этакая камера видеонаблюдения.

Быт

Дом на центральном кордоне, построенный Шабуровыми

Сергей: Когда в первый раз приехал, никакой специальной экипировки и обуви не было. Был неудобный круглый рюкзак – геологический, ещё советский, не станковый. Катался как шарик, когда сбросят с вертолёта. Старый спальник, спиннинг с советской рулеткой и толстая леска, на которую сейчас ни одна рыба не отреагирует.

Наталья: Во что была одета, помню скорее по фотографиям. Спецовочная куртка, всё натуральное, но зачастую тяжёлое. Помню, однажды шли с иностранцами, а я смотрела на их экипировку и думала: как это удобно! Мы тогда пошли за перевал, и, ещё не дойдя до него, попали в дождь. Французы достают плащики, накидывают на себя и свои рюкзаки и как в домике, а я как была в этой спецовке хлопковой, так и промокла. Когда поднялись наверх, с меня всё текло, в резинках булькало, а наверху ветер – вся заледенела, тряслась, руки синие. Последний километр до зимовья я неслась: только бы скорее разжечь костер, переодеться и к буржуечке горячей. А там разомлеешь, и уже непогода не страшна.

Сергей: Кстати, до сих пор, несмотря на такой прогресс с одеждой, экипировкой, буржуйку заменить нереально: тепло от живой печки.

В изложении Сергея и Натальи бытовая неустроенность напоминает муху: жужжит, ну да и бог с ней. По полгода не платили зарплату или вертолёт не прилетел и оставил без продуктов? Есть рыба – солёная, копчёная, варёная, вкусная. За два месяца, конечно, опостылет и захочется мучного или конфетки (говоря об этом, Наталья берёт из вазочки зефир), но природа всё сглаживает.

Лес

Наталья: Когда живёшь в тайге, наблюдаешь и записываешь наблюдения. Созерцаешь и трудишься. Например, возле вагончика стол стоит: то посетители, то свои приходят чай пить, и вокруг земля вытоптанная. Мне это не нравится. Тогда я приношу плоские камни, укладываю их вокруг. Работа тяжёлая, но я её делаю с радостью. Не для себя (в заповедники своего ничего нет, хотя всё и сделано своими руками), а для людей: им приятно, а мне приятно от этого. И вот ты трудишься – коряги потаскал, за птицами, изюбрями и медведями понаблюдал, так и время проходит. 

Есть такие люди, которым нравится в одиночестве по тайге бродить. Например, наш Семён Климович, который принимал нас в научный отдел на работу. Он из староверов. Любит один ходить: шалашик построил и живёт в своей тайге, даже без собачки. Или несколько раз в заповедник приезжал швейцарец Андреас. У него тоже есть такая страсть. Правда, в заповедных местах он в сопровождении ходит: одному нельзя, а так уходит один в тайгу, через неделю-другую выходит к людям. Обвалы, сильные ветра, медведи – ему нравится это чувство опасности. Но бывает в лесу тревожно. Как-то мы с Сергеем шли по тайге несколько дней, чувствовалась задымлённость. Пожар, может быть, в ста километрах, а может, и рядом. И никуда не деться: идёшь и понимаешь, насколько ты от этого зависишь, что можешь просто исчезнуть вместе с этими деревьями, и никто не узнает, где ты. Чувствуешь себя такой песчинкой. Но паниковать не надо. У меня такая философия: что дано, то и будет.

Сама Наталья, хоть и признаётся, что трусиха, тоже пробовала бродить по лесу одна. Точнее почти одна: с любимой собакой. Она говорит, выжить в тайге сможет, но вообще, развлечение неженское, и с мужем гораздо спокойнее.

Наука

Сергей: Я занимался изучением копытных, их численности, отслеживал изменение зимних концентраций, сезонные миграции, распределение копытных по территории. Проводил учётные работы, мониторинг, вёл раздел в «Летописи природы». Такие разделы летописи ведут все – териологи, ботаники, гидробиологи. Затем свои наблюдения и анализ данных пишут в научных статьях.

Территория заповедника – 659 тысяч гектаров, и значительная часть не исследована. Я проработал там 25 лет, и ещё куча белых пятен. Мы счастливые люди, раз у нас такие масштабы территории! Причём настоящей, где всё сохранилось таким, каким было сотни лет назад: бурелом, медведи, за каждым поворотом речки можно погибнуть. 

Наталья: У Сергея диплом был по экологии марала, поэтому у нас вместо кино по вечерам было наблюдение за изюбрями. Он делал небольшую засидочку на дереве, мы поднимались по лесенке, и мне можно было рядышком сидеть, только тихо, не болтать. Бинокль один на двоих, я Сергея периодически теребила, чтобы дал рассмотреть животных поближе. Мы их потом «в лицо» знали – по окрасу, по размеру. А днём – на озера, пробы брать. У воды все­гда такая жизнь, какой в лесу не встретишь: косули, изюбри, ондатры, медведи, утки с выводками… Как гидробиолог, я изучала озера, причём такие, которые никто никогда не исследовал. Накопила много научного материала. Потом меня все мучили: «Почему ты не кандидат наук?» В итоге я решила диссертацию написать и защитить, чтобы мне этот вопрос больше не задавали. 

Сергей был лаборантом, младшим научным сотрудником, а после того, как избавился от приставки «младший», вместо изюбрей стал высматривать браконьеров. Но любовь к бывшим подопечным не иссякла: о животных он говорит с нежностью.

Браконьеры и их эволюция

Сергей: В какой-то момент стало понятно: для того чтобы потом было что изучать, нужно сначала это сохранить. И я перешёл в отдел охраны, был участковым госинспектором на 110 километрах береговой линии Байкала. В то время финансирование заповедных территорий было очень слабое, не было ни техники, ни ГСМ. Приходилось привлекать туристов, потому что с ними я становился мобильным. У них все­гда был мотор, горючее, а заодно появлялись и понятые с фотоаппаратами. А для браконьеров попасть в кадр – это самое страшное. Поэтому мы и с журналистами дружим: это один из рычагов общественного влияния на любых людей, даже крупных чиновников. В своё время мы работали с «Восточкой»: дело в суде два года шло, и общественный резонанс был. После этого никто из браконьеров не захотел ехать в тот район, дабы себе проблем не наживать. Конечно, сейчас журналистику стали поджимать, стало сложнее отстаивать свою точку зрения, и всё-таки это один из способов. 

Ещё мы подтягивали в заповедник научников, студентов, школьников. Присутствие людей с нормальным пониманием мешает людям с плохими мыслями. Они приезжают, а тут то дети, то журналисты, то французы. Вот они и перестали ездить: расстояние-то большое. Прошли годы, и биоресурсы восстановились, плотность животных снова хорошая.

Наталья: А ещё мы общались с людьми, которые браконьерят. Бывает, народ просто не задумывается над тем, что для охоты есть специальные места, а здесь места для сохранения животных. Когда объ­ясняешь им, показываешь на примере, что-то в сознании меняется. Как-то конфликтовали с одним человеком, у него прямо жажда какая-то была – убивать зверей. Поймать за руку не могли, но знали, что пакостит. Общались, ругались – никак не переубеждается. Перестали контактировать. А потом встречаемся с ним в Иркутске, и он говорит: «Ты знаешь, я ведь перестал охотиться. Занимаюсь теперь фотоохотой».

Сергей: Многие со временем перестраиваются: то ли насытились, то ли понимают, что в их кругу хорошая фотография порой даже лучше, чем трофей. Изменения в сознании происходят: в 1990-е криминал был везде, и в тайге тоже. Сейчас идёт определённый слом. Больше людей стало ценить природу.

«Фотоохотой» начали заниматься и сами Шабуровы: так велика была потребность делиться впечатлениями и красотой. С первым фотоаппаратом, кстати, подаренным, пришла и первая фотомечта Сергея – снять изюбря через окно, не вставая с кровати. Даже дом ставили так, чтобы с кордона было видно не только приближающиеся корабли, но и животных. В итоге изюбрь пришёл. В день рождения Сергея. Наталья говорит, так Вселенная делает подарки. А потом визиты животных стали нормой: изюбри ходили с большими рогами, матки с подростками и даже с маленькими телятами, чего обычно не бывает. Значит, на кордоне всё спокойно.

Заповедник

Наталья: Раньше финансирования было мало. В нашем заповеднике коллектив энтузиастов собрался, и каждый свою работу делал. Но жили мы дружно, праздники весело отмечали.

Сергей: Сейчас внимание к особо охраняемым территориям большое, пошло финансирование. Но там, где большие деньги, там и люди с плохими мыслями появляются. Не всегда получается, чтобы эти деньги пользу принесли. У нашей страны такой потенциал, но не хватает именно административного ресурса – людей талантливых, преданных делу. Или, может, их на виду нет: не дают проявиться. Хотя надо отдать должное предыдущим руководителям заповедной системы: везде за рубежом нацпарки, и только на бывшей территории СССР есть статус заповедника. Благодаря этому у нас сохранились нетронутые места. В отличие от Америки, где сначала уничтожили всех бизонов, а потом сделали на этом месте нацпарки, чтобы деньги зарабатывать, или той же Европы. Во Франции есть памятник последнему медведю, а самого медведя так и нет. 

А то, что у нас сейчас пытаются понизить статус заповедников… это погибель для уникальных природных мест. Ставка делается на туризм, мы сами тоже в какой-то мере сторонники туризма, но только в ра­зумных пределах. Сейчас вопрос  продолжает обсуждаться, и очень важно, чтобы давление общества на власть не ослабевало. Заповедники должны остаться. И большая часть территории там должна быть полностью закрыта для посещения во имя спасения, для потомков.

Наталья: Заповедники должны быть и для людей тоже, чтобы человек видел, как это красиво, как хрупко. Но рядом с ним всегда должен быть гид, который расскажет, что нельзя топтать, рвать, сходить с тропы. Хотя у нас такой менталитет: только поставили аншлаг «Туда нельзя», обязательно всем станет нужно пойти и посмотреть. А почему нельзя? Нас запреты тяготят.

Сергей: Наши люди хотят, чтобы было везде можно, куда душа просится.  

Сами Шабуровы, если судить по тяге к заповеднику,  абсолютно «наши люди»: душа просится на простор. Правда, им о соблюдении правила  «Не навреди»  напоминать не нужно.

Люди

Наталья: В двух километрах от мыса Покойный – метеостанция. Да и на кордон люди всегда приезжали – студенты, журналисты, киношники, туристы, в том числе иностранцы. И это был идеальный вариант: мы им о своей жизни расскажем, а они о мире, и вот ты как будто сам попутешествовал.

Сергей: По работе с разными людьми встречаешься: с чиновниками, рабочими, научниками, бизнесменами. Некоторые не сразу понимают, что здесь никому не интересно, кто ты. Важно только то, что ты умеешь, чтобы выжить. Но природа человека быстро меняет, появляется потребность излить душу. Как в церковь, наверное, приходят. Такие вещи иногда рассказывают, что волосы дыбом встают. Но все люди в этот момент становятся хорошими, самими собой. Думаешь: откуда же тогда плохие берутся? А это город, цивилизация. И люди, которые сами придумывают определённые рамки, сами себя загоняют в них и мучаются, потому что искусственно оторваны от природы. 

Сергей говорит, что если дать людям землю, которой у нас так много, люди вернутся к природе, будут творить и жить в гармонии с миром и собой. Я, в отличие о Сергея, не верю в то, что человек от природы существо доброе. Но мне нравится представлять его идеальный мир.

Прогресс

Наталья: Когда я пришла в зимовьё впервые, там была только свечка. Так романтично. Я была против керосинки из-за запаха гари, потом против неоновых лампочек от аккумулятора, потому что синтетический свет. Но Сергей всегда был за новшества и удобства. Теперь на кордонах солнечные батареи, круглые сутки свет. 

Сергей: Когда башни-близнецы в Америке атаковали, не было никакой связи. Мы об этом узнали какое-то время спустя: не было радио, связи, полная оторванность от мира. Там такое происходит, а тут жизнь идёт по своим правилам.

Наталья: И ты должен этим правилам подчиняться, потому что это ты сюда пришёл, а не природа к тебе. Я это всегда говорю, когда ругаются, что медведь пришёл на кордон. Он ведь у себя дома.

Сергей: На самом деле, ужасно понимать, что человек пришёл в природу со своей техникой. Начинается рёв, шум, он внедряется в этот мир, начинает его ломать, оставляя следы своей жизнедеятельности на десятилетия. А там ведь ощущения совсем другие: приходишь, смотришь на деревья, на луну, на тени. И такое ощущение, будто ты на этой планете один.

Сегодня о пришедшем на кордон прогрессе Шабуровы едва ли не жалеют: говорят, он был создан и с их помощью тоже, они же через фото­графии сделали любимому месту рекламу. Теперь природа как будто наказывает – отлучением. 

Потерянный рай

Сергей: Заповедник объединили с нацпарком. С прошлого года пробую себя в отделе туризма. Это интересно, но я по натуре человек вольный, в городе в кабинете мне работать сложно. Всю жизнь я мечтал жить на природе, а теперь – контора, компьютер… То, что нас удалили от природы, мы, конечно, восприняли болезненно.

Наталья: Мы проработали в заповеднике большую часть жизни, болеем за свою территорию, а сейчас у нас в задачах Ольхон, Малое море, Бугульдейка… 

Сергей: Это уже не совсем природа. Точнее это, конечно, природа, но слишком большой поток туристов. Постепенно там тоже всё урегулируется, и тогда, наверное, восстановится. Но для этого нужно время и другие люди. А мы отшельники и хотим обратно в свой заповедник.