Мыс на Ангаре за помойкой под телебашней 

– Я жил в Ангарске, публиковался в газете «Знамя коммунизма», были у меня вырезки для творческого конкурса. Так что подавать заявление я приехал на отделение журналистики филфака ИГУ. Но ещё во время учёбы в школе я куда только мог рассылал свои стихи, и однажды подборка вышла в «Комсомолке», в рубрике «Алый парус». А «Комсомольская правда» тогда была очень популярной газетой, её все читали. Так что когда я пришёл подавать заявление, моя фамилия была уже известна. И в приёмной комиссии я услышал: «Широглазов, Широглазов из Ангарска. Это тот самый, который стихи в «Комсомолке» опубликовал?». А в приёмной комиссии тогда сидели одни журналисты, они налетели на меня и так мне не понравились! Я вышел из кабинета, подходит ко мне Володя Симиненко, который учился на год старше: «Абитура? Куда поступаешь? Да зачем тебе эта журналистика? Забери заявление, подай на филологию и получишь нормальное образование». Мы разговорились, я так и сделал. И стал филологом.  

– И, надо полагать, были единственным парнем на курсе? На филфаке с мужским полом всегда было сложно. 

– Нас было шесть парней, но закончило учёбу лишь двое. Но мы не дружили, каждый был сам по себе, у меня была своя компания. А преподаватели прекрасно к парням относились. Девчонок-то много, выгонишь трёх-четырёх, ничего от этого не изменится, а парней если отчислить – вообще скучно будет. Мы жили в общежитие на улице 25 Октября, там было три мужских комнаты, все остальные – женские. И мы всегда были сытыми, девчонки нас подкармливали, на продукты денег почему-то денег никогда не оставалось. Конечно, о студенчестве у меня осталось много тёплых воспоминаний, рассказывать можно бесконечно. Тем более, это было студенчество в таком шикарном городе, как Иркутск, тёплом и уютном. Я любил гулять, просто бродить по Иркутску, у меня были любимые дворы, улочки. Я полюбил этот город, у меня появилось много друзей, и все интересные, с ними можно было часами разговаривать, спорить. У нас было своё местечко на Верхней Набережной, там, где стояли деревяшки, у самой телевышки была помойка. Но достаточно было пройти её, как попадаешь на мыс, что вдавался прямо в Ангару. И там никогда никого не было. Мы совершенно случайно нашли это место, часто туда приходили, жгли костёр, пили какое-то вино, портвейн. 

– Вы продолжали публиковаться как журналист?

– У меня были другие интересы – прежде всего, связанные с авторской песней. Я уже тогда начал ездить на фестивали, давать концерты. Случайно так вышло – в середине 80-х авторы, известные в Иркутске, например, Глеб Агафонов, уехали. И шикарная публика осталась без своих бардов. И я тогда был практически единственным, кто писал про Иркутск, собирал залы. Сразу после первого курса поехал в педотряд, где тоже активно писал песни. И они как-то сами собой разнеслись, расползлись среди людей, и это поколение студентов мои песни знало наизусть. Например, песня «Белые крылья» стала культовой, она много гуляет по Интернету, причём везде пишется, что автор слов и музыки неизвестен, я ни разу своей фамилии не видел, она уже стала народной. 

– Как вы к этому относитесь? Не обидно?

– Спокойно отношусь. Если бы у меня было 10 песен, я бы рубился за каждую, а их более 600, ну и Бог с ним! Причём всегда непонятно, почему именно та или иная песня идёт в народ. С моей точки зрения, ничего такого в ней нет. А её поют, и забавно слышать её со стороны. 

– Как вы учились играть на гитаре? Кто-то снимал Высоцкого, Антонова и битлов, какой путь стал вашим?

– У нас в школе был учитель пения, из хора он меня выгнал, потому что я громко пел. Солисты были не нужны, нужны были хоровики. Я тогда обиделся страшно, из-за этого солистом и стал. Был школьный ансамбль, где мне показали первые аккорды. Уламывал родителей купить мне гитару. А потом всё переместилось во двор, там покажут аккорд, там другой, потом ты начинаешь понимать, в какой последовательности они должны звучать. И больше никакого систематического образования у меня никогда не было. У Галки примерно то же самое – московские дворы. В каждом дворе раньше пели, так было принято. Потом на долгие годы ушло, а сейчас я смотрю – снова то там поют, то здесь, и в Москве тоже, и люди с гитарами ходят. 

– Искусство владения музыкальным инструментом – это ведь процесс бесконечный? Постоянно нужно совершенствоваться? 

– Чем дольше этим занимаешься, тем лучше играешь, тем больше аккордов знаешь, тем больше последовательностей музыкальных можешь создавать. Хотя это всё на интуитивном уровне. Но с другой стороны, Пако де Лусия всю жизнь считается лучшим гитаристом мира, а нот не знает. Образование здесь ни о чём не говорит, да и мы не классические исполнители, нам хватает того, что у нас есть. Хотя иногда сочиняется сложная мелодия, которую хотелось бы хорошо сыграть. А вообще, я люблю гитаристов слушать. 

87-й год, когда вдруг стало можно всё

Союз Андрея Широглазова и Галины Шапкиной – не только семейный, но и творческий

– Какая редакция стала вашим первым местом работы?

– Во время учёбы я уходил в академический отпуск, и меня сразу взяли на радио работать. Шеф-редактором у нас была Прасковья Фёдоровна Комлик, очень интересная женщина, бывший третий секретарь обкома партии, но её за что-то сняли, и она стала работать на радио. А радио тогда было абсолютно самостоятельным. На работу Прасковья Комлик брала одних мужчин, причём не столько журналистов, сколько филологов, так что у нас было очень филологическое радио. И меня за каких-то полгода научили работать, всё было жёстко – за два неудачных материала просто выгоняли с работы. Работали мы очень плотно, даже ночевали в студии иногда. Саша Шахматов был редактором, а я у него корреспондентом, сперва в молодёжной редакции работал, потом в промышленной, вёл передачу про геологов «Ты ветра и солнца брат». 

– Почему Череповец? Потому что это город Александра Башлачёва? Или были более приземлённые мотивы?

– Я женился, а жена моя была череповчанка. Мы приехали в Череповец, думали временно, но задержались на 23 года. Вначале город мне ужасно не понравился, показался рабочей слободой вроде Ангар­ска. Потом я уже въехал в него, Череповец – очень забавный город и очень культурный, с высокой по­этической и литературной планкой. Когда я после Череповца приехал в Москву, был просто поражён:  видел людей очень заслуженных, читающих стихи, но я понимал, что 100 человек, занимающихся в нашем череповецком литобъединении, уровнем гораздо выше. Мне сильно повезло во всём, что касается литературы. В Советском Союзе было две мощных писательских организации (кроме Москвы и Питера) – иркутская и вологодская. В своё время Анатолий Кобенков был моим куратором, у него я учился писать стихи. 

– Вы один сын у родителей. Как маме дался ваш отъезд?

– Я в пространстве достаточно просто перемещаюсь, мама привыкла. В Череповце долго привыкал, были моменты отчаяния, когда бился головой в стену, хотел обратно в Сибирь. Люди там совсем другие, с иным менталитетом. В Иркутске ведь как? Если рядом с тобой человек начинает жить лучше тебя, то ты зубы зажмёшь, костьми ляжешь, но будешь жить ещё лучше. На Вологодчине всё по-другому: пусть я буду жить хуже, но и ты рядом со мной хорошо не будешь жить никогда! Хотя на севере области – в Великом Устюге, Тотьме, люди проще, ведь именно оттуда в своё время шло освоение Сибири. Там и дома такие же стоят, и церкви похожи по архитектуре. В Вологде более медленный ритм, а Череповец всегда был шустрым городом. 

– Была работа в СМИ и параллельно творчество?

– Наоборот: я занимался творчеством и параллельно работал в СМИ. Перебрал всё: был редактором радио в «Северстали», работал в районной газете, работал редактором рекламной газеты, городской, областной. А в последние 12 лет создал на предприятии многотиражку и жил и работал так, как хотел. Ездил спокойно на фестивали, на концерты, газета выходила два раза в месяц, я номер делал за два дня, всё остальное время было моим. И именно в многотиражке мне нравилось работать больше всего всегда: был прямой выход на людей и обратная связь. Ты знаешь, что выпустил газету и весь народ её прочитал. Допустил одну ошибку, человек 50 зайдёт и скажет тебе про эту ошибку. Читали внимательно, подшивки дома хранили, приятно работать было. 

– Почему же и когда завязали с нашей профессией?

– Давно уже, и простился я с профессией. И с очень большим удовольствием. Несмотря на то, что я больше 20 лет отработал в журналистике, мне не особо это дело нравилось. Не очень люблю журналистов в принципе, предпочитаю про­стых людей. В своё время на областном телевидении на Вологодчине была программа «Лес», мне предложили быть соавтором этой передачи. Ездил по области,  знакомился с людьми, писал о них песни. Такая была популярная передача! И меня все лесники знали, я к ним с концертами приезжал. А мои диски порой продавались в таких глухих деревнях и леспромхозах, что диву даёшься. Потом так же с геологами получилось. Я таких людей люблю, а журналисты – это богема, всегда много выпивки, всегда много лишнего. Мы ведь начинали очень интересно – шёл 87-й год, когда вдруг стало можно всё! Почему мы ночевали на работе? Потому что было феноменально интересно работать. Коммунисты ещё у власти, а мы на областном радио даём интервью с валютной проституткой. И так получалось, что все газеты были партийные, а радио ходило под советами -– горсоветом, облсоветом. И начальница нам говорила: «Вы умные ребята, я вам даю карт-бланш, пишите, о чём хотите. Поскольку вы умные, то понимаете, какую черту нельзя переходить. Напортачите – сами будете отвечать. А так я вас прикрою, у меня спина широкая». Когда постепенно свобода стала сворачиваться, стало скучно. Пресса стала жёлтой. Пришло понимание, что можешь заработать только на заказных текстах. Я этим никогда не занимался, но мне это дело навязывали, из-за этого я ушёл из двух газет. Предпочитал заниматься культурой, спортом, любил писать о людях, моим любимым жанром был очерк. Уже в Москве в Союзе писателей я был заместителем редактора газеты «Российский писатель», от начала до конца всё делал сам – писал, макетировал, выпускал. Потом работал на сайте «Земляки», та же самая работа: и с людьми встречались, и студия своя была, но немного другая специфика. 

Знакомство на домашнике и свой взгляд на Москву 

«Шёл по улице Грязнова человек» –
одна из самых известных у иркутян песен барда

– Как оказались в Москве? Я так понимаю, что женщина, которая смотрит на вас с такой любовью, вас туда и привела?

Андрей: Совсем нет. Более того: когда мы познакомились, друг другу дико не понравились. Так бывает. Знакомство состоялось на квартирнике, до этого мы знали друг друга пофамильно. Потом присмотрелись друг к другу и пересмотрели своё отношение. 

Галина: Мы в Москве проводим иногда квартирники, небольшие домашние концерты. Они часто проходили дома у Игоря Брумеля, это младший брат Валерия Брумеля,  знаменитого советского прыгуна в высоту. Группа товарищей организовала такой «домашник», как мы их называли, собрались исполнители и любители авторской песни, там оказались и мы с Андреем.

– Москва – город непростой.

Андрей: Он очень непростой даже для москвичей. Галка не раз говорила, что той Москвы, того города, где она родилась и выросла, давно нет. Жалко, что я этой Москвы не застал. 

Галина: Андрей приехал с каким-то своим взглядом на быт, на жизнь, которые полностью не соответствовали тому, как живёт город. Ему было обидно первые год-два – а почему к нам так мало гости ходят, почему мы к родственникам почти не ездим? 

Андрей: Я от каких-то устоев так и не отказался. Могу пойти в магазин, просто прихлопнув дверь, но не закрыв её на ключ. Но мы же авторской песней занимаемся, у нас брать нечего. А город жёсткий, жить здесь тяжело, миллионы людей, и все о чём-то думают, у всех мысли достаточно мрачные. И всё это в воздухе висит. Поток машин, постоянные пробки… Но это абсолютно честный город, я всегда говорил, что Москва – самый честный город страны. Там никто ничем не прикрывается, все думают только о деньгах. 

– Давайте о более приятном – о творчестве. Сейчас занимаетесь только любимым делом – песни, фестивали?

Андрей: С этого не прожить, конечно. Мы члены союзы писателей России, занимаемся в основном русской поэзией, а она не проплачивается вообще. Повезло нам или нет, но мы работаем именно в этом жанре. И мы сами по себе, не входим ни в какие группировки. В основном ездим по стране, за год проезжаем десятки тысяч километров. Сибирь, Урал, севера все объехали – Мурманск, Архангельск, республику Коми. В Москве редко выступаем, потому что Москва – это в основном рестораны, а в ресторанах очень тяжело выступать, они выматывают. И таких денег, ради которых стоит дёргаться, там не зарабатываешь. Мы оставили для себя лишь «Синий троллейбус», это кафе на Арбате, их два, один ходит по Садовому кольцу, это коммерческий проект, а второй стоит на Арбате. Это небольшое кафе на 20 человек, со свободным входом. Мы с Галей уже несколько лет там работаем, нас там очень любят. Я даже не знаю, кто, кроме нас, по 4-5 часов ещё концерты поёт. Москвичи сюда в основном не приходят, ведь по Арбату обычно гуляют приезжие, и мы никогда не знаем, какая публика заглянет в «Синий троллейбус». Афроамериканцы бывают, хорваты, чехи, немцы, казанские мужики как-то зашли, 6 дальнобойщиков, слушали нас до 11 ночи, после чего горячо уговаривали всем вместе ехать в Казань. А какие классные интеллигентные бомжи на Арбате! И они ведь что попало слушать не будут. Мы приходим, они ящики ставят, пивко какое-то достают и сидят, слушают. Хорошо реагируют на всё, песни запоминают и потом ходят по Арбату и поют.

– Сегодня вновь всплеск интереса к бардовской песне?

Андрей: Ровной её не назовёшь. Здесь что интересно: каждая точка, каждый город рисуют совершенно разные ситуации. Там, где люди работают, собираются обычно полные залы, где не работают – вообще никого нет, никто не ходит, публика совершенно непонятная. Жанр всё-таки смысловой, тому, кто делом не занят, очень тяжело сквозь него продираться. И выступать перед такой публикой тоже тяжело эмоционально. И ещё поездки обычно всегда очень добротно уходят в песню. 

– К слову «бард» вы как относитесь?

Андрей: А всё равно. Гале главное, лишь бы бардессой не называли. А я авторскую песню несколько по-своему понимаю. Другие считают, что если ты написал музыку и стихи, это есть и авторская песня. Я чётко делю два жанра: есть самодеятельная песня и есть авторская. Авторская песня – как авторский театр, авторское кино, где главным лицом является режиссёр. Попробуй фильм Тарковского с чем-то спутать, это невозможно. 

– Из современников вы бы кого отметили?

Андрей: Это Вадим Егоров из ныне живущих, Александр Дольский, Новелла Матвеева. 1 января Евгений Бачурин ушёл. Были мощные авторы – Геннадий Жуков в Ростове, Николай Шипилов в Новосибирске, это люди со своим почерком и слогом, их не спутаешь ни с кем. Сейчас, к сожалению, народ стал от этого уходить, современные авторы-исполнители делают упор на музыку, мало кто сохраняет жанр чистым. Мы принципиально остаёмся в этом жанре, причём на фестивалях смешанного жанра мы никогда не теряемся, недавно в Ростов ездили, вполне вписались в рок-фестиваль. 

– Как два творческих человека существуют на одной территории? Как пишутся песни, не мешаете ли вы при этом друг другу?

Галина: Поскольку мы два Близнеца по гороскопу, то нас как минимум четверо. А делить нам особо нечего. На все эти мнимые минусы постоянного совместного времяпрепровождения творческих людей и плюсов много. Разойтись по разным комнатам несложно, и остаться одному, если это необходимо. А вот когда ты спотыкаешься или сомневаешься, и один на один с этим со­мнением, и тебе не у кого спросить, это сложно. А тут всегда есть человек, к которому можно подойти и задать вопрос. И на выходе результат получится намного объёмнее и лучше. У нас много совместных песен, так мы их и пишем.

Андрей: И у нас так счастливо сложилось, что Галка – музыкальный человек, она мыслит музыкально, ей нужно, чтобы слова и мелодия переплетались. А я полностью погружён в текст, для меня главное – слово. И у нас на этом стыке получилось несколько очень удачных вещей: Галкина очень объёмная музыка и мои слова. Так что от нашей встречи мы, несомненно, только выиграли.