«Всю жизнь считал себя художником»

Первое знакомство с мультами Максимова человека может вогнать в ступор. Странные существа – какие-то улитки, человечки с хоботами, существа, у которых руки растут из головы. И ничего абсолютно, ничего осмысленного в привычном понимании не происходит. Любимая тема Максимова – анимация без драматургии, которой он занимается с 1992 года – сейчас входит в некую «моду» в контексте фестивальной продукции. Фильм «Симфония № 42» Реки Букси (Венгрия), снятый в прошлом году, показал, что бессюжетная анимация может быть модной, популярной, и этому хочется подражать. Ученик Максимова Леонид Шмельков в «Весёлой карусели» снял весёлый абсурдистский мультфильм «Очень одинокий петух». Но мода на такое кино – это всё же весьма условное понятие.

– Вы как-то сказали, что ваши мульты «для шизоидных». Это что означает?

– Да, есть такая тема. Особенность юмора, особенность вот этих ништяков – вкусовая, и она не на любой вкус. Таким вкусом обладают люди с шизоидным мышлением. Например, только люди с шизоидным мышлением понимают абсурд и абстрактные анекдоты. Про летающих коров, плывущий топор, в общем что-то не из реальной жизни. Для всех остальных это просто чушь, а для тех, кто понимает, вот такое и является юмором. 

– Вы знаете, есть люди, которых ваш мультфильм «Болеро» не смешит, а раздражает. 

– Такие же люди трактуют это всё как следствие наркотиков. У них нет личного опыта фантазирования вот таким образом. Обо всех художниках, у которых более-менее работает фантазия, говорят, что они употребляют наркотики. В комментах в Интернете это хорошо видно, можно изучить статистику на ютюбе, кому больше всех пишут фразу: «Что курил автор?» Это расхожая фраза, которая применима к любому более-менее интересному, завораживающему фильму. Происходит это потому, что у людей фантазия совершенно не работает и они считают, что такой эффект можно получить только под какими-то таблетками.

– Вам часто такое пишут?

– Да, конечно, на ютюбе, где вывешены работы, постоянно. Но я перестал это читать.

 Возможно, дело в том, что Максимов имеет привычку «пользоваться мозгами без смысла». «Математика этому учит», – говорит он. Максимов – сын физика-экспериментатора, доктора наук Ксении Александровны Разумовой и Леонида Александровича Максимова, физика-теоретика, члена-корреспондента РАН. И сам получил физическое образование. «Я думаю, что естественные науки формируют какую-то философию и форму пользования мозгами, – говорит он. – Математика – это абстрактная область, не имеющая к жизни практически никакого отношения – функции, алгоритмы, вероятности… В математике ты ничего не чувствуешь, только гармонию этой абстрактной системы, и всё. Это особенный такой опыт и навык, не знаю, пригодился ли он мне или нет, но сформировал так или иначе». В российской анимации есть по крайней мере ещё один человек, способный «пользоваться мозгами без смысла», – выпускник МВТУ имени Баумана Алексей Алексеев, специалист по юмору абсурда. «Наше творчество похоже, но похоже в том плане, что мне всегда хотелось делать такое кино, как делает он, – говорит Максимов. – Не такое, как получается у меня. А такое, как у него, – чистая ржачка».

– А у вас не чистая?

– Есть такой момент. Когда я придумываю какую-то смешную ситуацию, я не уверен, что она будет для всех смешной. Потому я её подаю, как будто, собственно, никого и рассмешить не хотел.

– Как в «Болеро»?

– Нет, в «Болеро» я специально хотел рассмешить. Когда одно и то же повторяется, это не может не рассмешить. Я на своих людях проверял, которые были рядом со мной, – они все смеялись. У меня есть какие-то другие тенденции, или позывы, кроме юмора. Например, любовь к природе: хочется это сублимировать, создавать какие-то миры, уютные мне. И соответственно, чем больший акцент я делаю на вкусности – журчание воды, пение птиц, все эти ништяки, тем слабее акцент на юморе. В любом случае, энергия произведения как-то распределяется, и чтобы было смешнее, надо энергию направить именно на это, а красоту убрать. Чем менее красиво, тем более акцента будет на юморе и будет смешнее. Поэтому карикатуры самые смешные, они очень лаконичны, без каких-то фонов, проработок деталей. Либо ты делаешь красоту, либо юмор.

Иван Максимов «всю жизнь считал себя художником». «Это было основное моё занятие. Я всё время рисовал, рисовал, рисовал… Рисовал легко, много, единственное, что не умел, – рисовать с натуры», – говорит он. Пытался заниматься спортом, играть на гитаре, семь лет учился играть на фортепьяно. Но рисование оказалось главным. С художественной школой не получилось – когда Максимов осознал, что хочет учиться рисованию, он уже был достаточно взрослым товарищем: «Я пришёл, меня взяли, но я не мог ходить в класс вместе с малышнёй». Потом был физтех (МФТИ). «Я чувствовал, что я не учёный, но некоторый пафос этого занятия меня преследовал, когда я поступал», – признаётся он. Мыслей о поступлении в какой-то творческий вуз вообще не было, тем более в вуз кинемато­графический. «Это для богов и их родственников», – думалось тогда Максимову. Однако, работая в Институте космических исследований, он начал иллюстрировать книги, размещать карикатуры в журналах. Постепенно заработок от иллюстраций стал равен зарплате инженера. Но вольным художником в СССР быть не позволялось, нужно было вступить в «горком графиков» (советский профсоюз графиков). «А иначе тебя посчитали бы этим… энтузиастом. То есть тунеядцем, – смеётся Максимов.– Не дождавшись вступления в горком, я нашёл Высшие режиссёрские курсы, и вот тут-то всё само получилось». Учёба была, как выражается сам Максимов, «кайфовой». «Я же поступил не во ВГИК, а сразу на курсы. У нас не было никаких предметов, зачётов, экзаменов. Просто пришёл – и соответствуй. Каждый из мастеров набирал учеников. И если Норштейн тебя выбрал, то невозможно его разочаровать».

«И слушать, как дети ржут»

«Зачем снимать мультфильмы? Этот вопрос не праздный, потому что он философский – так начал свой первый мастер-класс в Иркутске Иван Максимов. – Разные люди занимаются творчеством абсолютно по разным причинам. И результат во многом зависит от этих причин и мотиваций». С серьёзным лицом Максимов произносит смешные и ироничные вещи. Для себя, чтобы не забыть, рисует крошечные картинки – человечек с сиянием над головой, гармошка, подарок, перевязанный ленточкой… Всё это, по Максимову, мотивации, которые толкают людей творить. Кем-то руководит такой мощный стимул, как деньги. Кого-то увлекает сам процесс творчества. «Я, например, так развлекался на курорте, – рассказывает Максимов. – Собирал какие-то интересные ракушки, дырявые камушки, которые можно один в другой вставлять и делать глаз, а ещё замечательные деревяшки, которые прибоем приносятся. Потом дарил то, что получалось, каким-то прекрасным девушкам. Но тут сам процесс является развлечением и, собственно, целью творчества». Внутренние проблемы авторов – тоже прекрасная мотивация. «Странное, непонятное, депрессивное кино, которого много на фестивалях, состоит из двух мотиваций – амбиций и неврозов», – считает Максимов. Кому-то стимулом для творчества служат миссионерские или агитационные идеи, которые вкладываются в творение. Тогда получается или прямой плакат, или кино повышенной духовности, имеющее скрытый месседж. «Это когда никто ничего не понял, но глубоко. Ирония  элитарного кино в том, что такие месседжи считываются, но только теми людьми, которые и сами всё это знают не меньше, чем автор. Получается, умные люди учат друг друга… Можно сказать, что это кино действительно элитарное – его делает элита и смотрит элита. И мне кажется, главное удовольствие, которое они получают, – ощущение, что они элита». 

– Вы как-то назвали свой «Болеро» фильмом повышенной духовности. 

– Это стёб в чистом виде, такой намёк на то, что фильмы повышенной духовности очень скучные, в них ничего не происходит. То есть если в фильме что-то происходит, то это не фильм повышенной духовности, а попса. Если там есть драматургия, страсти, то это чисто зрительское кино, ширпотреб. А элитарное кино повышенной духовности – это когда ничего не происходит и глубокомысленно что-то означает. Меня просто поразили во время студенческих просмотров некоторые эпизоды фильма Сокурова «Дни затмения». И там абсолютно было непонятно, что делать зрителю, – сидишь и тупишь. 

– Один человек говорил мне, что не понимает, зачем в «Солярисе» 20 минут ему нужно смотреть на дорогу. 

– Ну, «Солярис» – это попса по сравнению с фильмами повышенной духовности. Там есть драматургия, сюжет. Я не знаю, как делал это Тарковский, возможно, экспериментально доходил до этого. Но дорога – это такой способ подготовить зрителя к дальнейшим событиям, которые будут происходить. Может быть, зрителю иногда надо поскучать, чтобы ввести его в какое-то специальное состояние. Но это не касается Сокурова, потому что у него-то, в отличие от Тарковского, после таких сцен ничего и не происходит. У авторов чисто философского кино никакой драматургии нет. И они просто требуют от зрителя рефлексии. Получается такой диалог: «Я тебе говорю, а ты думай о своём». Я не люблю такую режиссуру, я люблю, когда зрителя ведут за нос от начала до конца. 

 На рисунке Ивана Максимова – маленькая гармошка. «Поиск гармонии – это ещё одна мотивация, – говорит он. – Собственно говоря, искусство – это её поиск». Наконец он доходит до рисунка подарка. «Это развлекало меня с детства, ещё раньше поиска гармонии, – говорит Иван Максимов. – Когда хочется кого-то порадовать. Я приходил из школы и из печенья и масла делал пирожные для мамы или шил какую-нибудь игрушку. И сейчас, когда я делаю какие-то вещи, я тоже думаю – кому я это делаю и как это будет благодарно принято. Лично для меня мотивация «подарок» – самый кайфовый алгоритм, – продолжает Максимов. – Потому что и предвкушение очень важно. Причём я помню, что моё предвкушение ещё и было перемешано с амбициями, когда я делал свой первый фильм «Болеро» и диплом «Пять четвертей». Я чувствовал, что это не может не понравиться хотя бы потому, что, когда я рассказал идею Норштейну о том, что у меня ходит по кругу некое существо, двигаясь за своим хвостом под «Болеро» Равеля, то Норштейну уже в таком виде это вполне по­нравилось. Я знал, что это будет шедевр, оставалось только снять. Хотя никаких серьёзных оснований для того, чтобы так думать, у меня не было». 

Иван Максимов считает, что самое лучшее – это делать смешные фильмы, потому что при их просмотре благодарность очевидна. «А высший кайф – делать смешные фильмы для детей, потому что можно кайфовать, ходя на просмотры. И слушать, как дети ржут». Оказывается, есть дети 2-3 лет, которые фанатеют по мультикам Максимова. «Персонаж-то понятный – у него руки, ноги, глаза, – говорит он. – Если ребёнок видит, что он всё понимает, его это очень радует. Человечек упал, описался, чихнул…». 

– Вам симпатичны дети в возрасте около трёх лет, говорили вы в одном из интервью. Чем?

– Они наивны. Они не научились подражать другим, потому они все настоящие, естественные. Они такие, какие есть, а не такие, какими хотят быть. Потому что у них ещё это не получается. Где-то к пяти годам дети осваивают эту, как говорится, задачу – быть такими, как надо. И дальше они уже такие, как надо. А в три года они только учатся этому, и получается смешно. Они пытаются подражать взрослым, учатся говорить какие-то вещи, выражать мысли, чувства. Это получается недостаточно стандартно, не так, как положено, а как-то каждый раз оригинально и трогательно. Я просто вкладываю своим персонажам этот наив, неловкость и неуклюжесть для того, чтобы они были такими же смешными в своей неловкости. В принципе, Леша Алексеев тем же занят – вкладывает в своих персонажей неуклюжесть, наивность и такую… тупость. Ну, вы знаете, наверное, самый его известный мультфильм, когда медведь, заяц и волк исполняют какое-то музыкальное произведение с помощью пня и палки. Естественно, самый взрослый из них медведь, который всё время поправляет остальных: «Ты заткнись, ты сиди!» А эти двое абсолютно наивные и реагируют на все рефлекторно скорее. Вот это и есть дети.

«Музыка меня спасает» 

На вопрос о творческих неудачах Иван Максимов отвечает, что у него «всё легко и просто»

– Как вы делаете мультики? У вас крутится в голове мелодия и на неё «ложится» какой-то сюжет?

– Это частный случай. Каждый раз по-разному. И этому я учу своих студентов. Не надо париться над сценариями и над идеями. Это, кстати, очень легко заметно на детских анимационных студиях, с которыми я очень часто общаюсь на фестивалях, подобных новосибирскому фестивалю «Жар-птица». Если сказать ребёнку: «Завтра мы начинаем снимать, ты должен придумать идею», то он может уйти домой и больше туда не приходить. Это ступор. Поэтому надо просто начать делать. Большинство детей так и делают – они просто в это играют. Придумывают персонажа начинают его двигать, из-за того, как он двигается, в голову приходит, какой он. Я так же делаю. Либо я создаю мир и начинаю вставлять туда действующих лиц. У меня был такой опыт, фильм «Приливы». Мы с коллегой придумывали всякие смешные ситуации, связанные с приливами и отливами, и почти все они потом в фильм не вошли. У меня всего 6-7 минут, я не могу шутку растягивать больше чем на полминуты. Поэтому большинство моих сцен – это какое-то место, которое я слепил из чужих гравюр, коллаж такой. Подложил море, небо… И придумываю дальше в этом фончике, что может происходить. Кто-то может появиться или он тут сидит? А если сидит, то что он делает? Я представляю, как вкуснее преподать эту картинку, чтобы на неё не скучно было смотреть. Представляю себе, что сидит вот такой «толстый с хоботом» и чего-то там ковыряет. Это может быть смешно, а если не смешно, то на него просто посмотреть не скучно. Он в каком-то смысле привлекает к себе внимание, потому что он необычный и делает что-то непонятное или понятное, но прикольное.

– В ваших фильмах всегда хорошая музыка. 

– Музыка меня спасает. В том смысле, что если мультфильм сопровождает хорошая мелодия, есть гарантия, что можно с закрытыми глазами просто послушать её, не замечая видеоряд. У меня как у создателя видеоряда меньше ответственности. Главное – не испортить впечатление от музыки. То есть я таким образом ответственность немножко снимаю, и это меня успокаивает, потому что не хочется делать фильм, который не доставляет удовольствия.

– В 2002 году Эдуард Назаров, беседуя с вами, спросил, что для вас «Пять четвертей». Тогда в передаче прозвучало только объяснение музыкального термина. И всё же что для вас значит эта музыка?

– Я узнал эту музыку ещё тогда, когда был студентом Высших режиссёрских курсов. Мне её показал товарищ, и она мне очень понравилась. Несмотря на то что у меня не было никаких прав на эту музыку, я не мог её не использовать, потому что очень хотелось. Просто хотелось дополнить эту гениальную мелодию каким-то специфическим действием. Но действие было придумано отдельно, не под эту музыку. Оказалось, что они друг другу подходят, их можно соединить, особенно по композиции. Композиция достаточно традиционная – в начале тема, в конце тема, а посередине импровизация. Очень распространённая в джазе схема, которая удобна для фильма, потому что фильму нужны начало и конец, а вот середину всегда можно порезать или удлинить, укоротить, ведь там нет музыкальной темы.

– Хотели бы поработать с какими-то музыкантами, сделать клип?

– Это зависит от музыки. Есть музыка, на которую трудно делать клип, а есть такая, что сама просится. На песню «Человек и кошка», по-моему, было создано три клипа, и ни один из них не был заказан автором. Люди по собственной инициативе делали, даже не спросив разрешения. Есть вещи, которые хочется делать, а есть такие, которые просто трудно сделать, потому что аранжировка слишком насыщенная. Мне интересно иллюстрировать каждый звук отдельно, в этом больше развлечения. А конкретных имён музыкантов, которых бы я хотел проиллюстрировать, у меня нет. Ну, Тома Уэйтса, может быть. Некоторые из его произведений. У него бывают такие звуки, которые хочется себе в мульт вставить. Три моих студентки-дипломницы хотели использовать музыку Тома Уэйтса. Но мы не нашли никаких концов. В результате я сделал один маленький луп из музыки к Джармушу. Этот кусочек не узнавался на ютюбе, потому мы его вставили в фильм без указания авторства Тома Уэйтса. Нужно выходить на самого автора, никаких продюсеров, агентов и прочего – они на нём зарабатывают и ничего использовать бесплатно не разрешат. А сам Том Уэйтс никуда не выходит, добраться до него тяжело.

– Вы говорили, что смотрите на картину и представляете её мир – симпатичен он вам или нет. В частности, произведения Босха вы назвали «проходным двором» – не все персонажи вам нравились. А из каких картин вы бы могли сделать мультфильм?

– Я такой целью особенно не задавался. Но сейчас я делаю фильм по картинкам Александра Войцеховского, это питерский художник-график, непрофессионал, по образованию врач. У него в основном карандашные работы, и моя задача – придумать, что там происходит, чтобы это было не скучно, а лучше – смешно. Хотелось, чтобы было именно смешно. Мои товарищи, помогающие мне в работе, отделяют персонажей картин Войцеховского от фона с помощью компьютера. И после этого персонаж можно двигать на этом фоне. Это всё персонажи Войцеховского, его фоны, но двигать мы будем без его ведома. Хотя это его идея, он хотел, чтобы они ожили, двигались. А какие ещё картины? Не знаю. В некоторых картинах нечего оживлять, кроме шевеления листиков, травы или облаков. Либо в них уже заложено какое-то содержание. Если взять художников-иллюстраторов или станковых графиков, которые рисуют сюжетные композиции, то у них уже всё есть и двигать ничего не надо, потому что это движение угадывается зрителем мысленно.

– Но ведь вы оживляли картины Миро?

– Да, но это такое довольно скучное занятие, потому что он неэмоционален, а я всё-таки предпочитаю чувственное, эмоциональное искусство, Миро – холодный, но, безусловно, замечательный живописец.

«Подсмотренная жизнь»

Максимов признаётся, что все его мульты – это «реальность на мой вкус». «Для меня это выражение любви, мне бы хотелось там находиться, – говорит он. – Если я рисую реку, то это такая река, с которой мне уютно, такая, как надо. Всё это авторские ништяки, которые мне приятно создавать. Я делаю кайфовую водичку и подкладываю звук, чтобы ещё кайфовее было. Но если бы я там находился, то был бы там не в своём виде, а в соответствующем этому миру, с хоботом, например. Это как раз мой мир, он может быть сюрреалистический и какой-то неизвестный, но он мой. Такой, как я люблю. Там нет агрессивных персонажей, что для меня тоже очень комфортно. И нет цивилизации, боже упаси…». Отвечая на вопросы зрителей, Иван Максимов сказал: «В основном я со своими персонажами не знаком. Я не знаю их язык, это иностранный язык. Большинство из них являются незнакомыми мне объектами съёмки. Я про них знаю не больше, чем любой другой зритель. Снимаю просто «документальное кино». Если долго снимать такое кино, то рано или поздно попадается что-то смешное. То есть как будто я наснимал кучу материала и отобрал только интересные моменты. Если мне повезёт, то рано или поздно в кадр прилетит птичка. И я снимаю мизансцены как некую подсмотренную жизнь».

В биографии Максимова уже была компьютерная игра «Полная труба», сейчас в задумке другая – по «эволюции персонажа», выращиванию зверушки.

– Бывает так, что персонажи ведут себя не так, как вам хочется? Вот Толстой говорил, что его удивила Наташа Ростова. 

– А я могу не вставить это в окончательный монтаж. Ну, например, он ушёл из кадра, и как я вообще без персонажа? Придётся вырезать это. Нет, мои меня не удивляют, как Наташа Толстого. Толстой шёл на поводу у Наташи, а я ни у кого на поводу не иду, я снимаю персонажей, которые ведут себя прикольно. Если он перестал вести себя прикольно, я его больше не снимаю. Он может быть где-то за кадром. Я им ничего не обещал, и они мне ничего не ­обещали. Просто какой-то документалист приехал, например, в деревню, и снимает.

– Ваши мультфильмы по классификации «ноль-плюс», «двенадцать-плюс» в какую категорию должны быть отнесены?

– Поскольку у меня никакого секса особенно-то и нету и ничего философского нет, значит это «ноль-плюс». То есть ничего, что надо было бы понимать. Конечно, взрослые много чего там понимают, но понимать на самом деле нечего. То есть можно ничего не понимать, я сам ничего не понимаю в этом. Если взрослые зрители что-то там понимают, то они понимают не то, что я имел в виду, а то, что они сами себе придумали. Потому что у меня это чистый хепенинг, просто событие, которое происходит. Безо всякого смысла.

– То есть все, кто будет толковать ваши фильмы, будут толковать то, что у них в голове? 

– Да. Но в этом есть определённая игра. Я что-то делаю, а потом смотрю, какие в этом есть смыслы. Но на самом деле во всём есть какие-то смыслы. Например, английские философы последнего столетия развлекались тем, что собирались, курили трубки и обсуждали какое-нибудь слово. Как девушки при гадании тыкают: «13 страница, 3 строка сверху». Находят слово и начинают весь вечер обсуждать, что это за слово, какие в нём есть смыслы. Просто для того, чтобы поговорить, потренировать мозги. Так же и в любой картинке можно нащупать очень много интересных смыслов просто для развлечения. Ну вот, например, кусок кекса. Это очень глубокомысленный объект, прямо Энди Уорхол.

– Боюсь, что у меня не хватит сил весь вечер обсуждать кекс. 

– Ну, потому что вы не настоящий философ.

На вопрос о творческих неудачах Иван Максимов отвечает, что у него «всё легко и просто». «И даже я бы, наверное, мог быть богатым, если бы не был ленивым. Хотя не факт, потому что компромиссы со вкусом даются мне очень тяжело. А проблема у меня заключается в том, что я хочу сделать смешно, а получается… – он делает паузу, потом продолжает: – Но всё равно я каждый раз начинаю заново попытки сделать смешнее, чем в прошлый раз. Я не знаю, где та грань, которую мне не удаётся пока перейти, – от просто прикольного к смешному. Помимо желания достичь гармонии и сделать зрителям подарок у меня есть и эгоизм. Мне хочется быть более популярным, чем я есть. Моих фанатов где-то 10% от любителей анимации. Просто в силу узкой жанрово-вкусовой специализации. Мне хотелось бы, чтобы их было 20%, а если мне удастся сделать смешное, то их будет больше 50%. Это будет круто. Это будет что-то вроде комедии абсурда, ярким представителем которой является Лёша Алексеев. Он делает то, что мне всегда хотелось».