В ведомственной истории всегда найдётся интересное для остальных, но заказная «музыка», вольно или невольно, сводится к гимну корпорации. И потому с самого начала работы, то есть год и четыре месяца, я ждала, что вот-вот покажется перст указующий. Но нет: книга собрана, свёрстана, помещена в футляр, а контроль так и не вышел за рамки еженедельных просмотров «ВСП». Начинаю думать уже, что в осознании права на свободное творчество возможны-таки прорывы. В рамках отдельно взятой Адвокатской  палаты. 

Странный выбор

После договора с заказчиком всё-таки осталось ощущение странности его выбора: я ведь не историк, а журналист, приписавшийся к краеведению. Мало того, из всех возможных источников предпочитаю газеты, и, в сущности, мои книги – опыт  чтения старой периодики. Не только один из возможных, но и по-дамски тяготеющий к атмосферности, камерности, мельчайшим проявлениям жизни отдельного человека. Другое дело, что такая направленность совпадает с сегодняшним трендом, наиболее ярко отражённом,  imho, в «Биографии Лондона» Питера Акройда. 

История нашей губернской юридической корпорации, в самом деле, требует личностного подхода, среза жизни отдельных поверенных: адвокатские практики здесь, в центре ссылки и каторги, априори предполагали людей сильных и ярких. Если расценивать это как вызов времени, то надобно и признать: добровольцы первых призывов вполне соответствовали ему. Кстати, о первых «призывниках»: в существующих обозрениях по истории иркутской адвокатуры отсчёт ведётся отчего-то лишь с 1885 года. Остаётся за кадром целая четверть века – с момента открытия местного юридического общества, первого в Сибири. За кадром остаются и интереснейшие персоны – от основателя общества Бориса Милютина до первой иркутской адвокатессы Валентины Кичеевой. 

Иркутская адвокатура в принципе богата на имена: из неё вышли и министр колчаковского правительства, и знаменосец державного капитула «Северная звезда», и бельгийский консул, к примеру. Причём биографии этих персон настолько остросюжетны, что легко легли бы в основание повести, киносценария, даже детектива. 

С персонами вообще разбираться и разбираться ещё: в старых источниках часто опускались имена и отчества, а без них очень сложно понять, кто есть кто, тем более что для местной адвокатуры очень характерна семейственность. Разломы истории не  способствовали появлению династий, но их контуры всё-таки намечались –  многие из юристов стремились укорениться в нашем отдалённом крае. За присяжным поверенным Николаем Ивановичем Раевским в Иркутск отправлялся его сын, выпускник юридического факультета. Рядом с объявлениями защитника Мечислава Станиславовича Стравинского печатались объявления доктора Стравинского, его сына. Вслед за Павлом Ивановичем Звонниковым появлялся Александр Иванович Звонников. 

Неопознанные биографические объекты

Эта книга – своеобразный дневник наших с вами перемещений
во времени

Такой, гнездовой, способ освоения опасной для жизни территории рационален, конечно,  но имеет побочный эффект для исследователя: факты из биографий разных персон переплетаются, как и ветви их родословных. Прибавьте к этому неизбежных однофамильцев и увидите, что получится! У военных, инженеров и докторов в таких случаях принято рассчитываться на 1-й, 2-й, 3-й, но господа присяжные слишком ценят собственную индивидуальность и нумерации не приемлют. А в результате целые массивы раскопанных биографий зависают без ориентира, куда именно приложиться. Или же образуется некий гибрид из разных персон. Каюсь, каюсь, и я в одном из сюжетов совместила двух Ямпольских, Арона Евсеевича и Иосифа Абрамовича: оба в одно время на территории одной судебной палаты занимались адвокатской практикой, принадлежали к одному поколению да к тому же оказались схожи характерами и темпераментами. 

Что до обширнейшего семейства Патушинских, то оно даже и современников вводило в заблуждение: если, скажем, говорили о братьях Патушинских, то одни имели в виду братьев-купцов, а другие – братьев юристов. Думские репортёры различали «старшего Патушинского» и «Патушинского-младшего», но едва лишь младший, Григорий, доходил до здания окружного суда, как немедленно превращался в старшего – по отношению к брату Осипу. А какое-то время спустя к юристам Григорию и Осипу Патушинским прибавился Леонид, который одному из братьев приходился племянником, а другому сыном. И снова младший стал и старшим одновременно. Неудивительно, что некоторые исследователи приписывают Григорию Патушинскому детей и супругу его младшего брата Осипа.  

Книга «Иркутская адвокатура в документах и историях из жизни поверенных» написана главным образом по дореволюционным судебным хроникам. Они оседали в местной периодике плотным слоем, особенно в пору парада газет, когда репортажи из зала суда служили неплохим инструментом конкурентной борьбы. Иные судебные репортажи занимали целые полосы, переходили из номера в номер. Репортёр мог высказывать свой собственный взгляд на происходящее, критиковать линию защиты или же выражать недовольство представителем обвинения, но главной его обязанностью было всё же добиваться эффекта присутствия читателей на процессе. То есть не просто стенографировать, но и передать интонацию выступавших, выражения лиц, реакцию публики.

Газеты охотно показывали и частную жизнь поверенных, и отношения внутри сообщества, ничуть не смущаясь пикантными подробностями. И, как мне показалось, в этом не было заведомой ажитации – просто корреспондентов интересовало всё связанное с адвокатами. Они ведь принадлежали к родственному сообществу, и это с их подачи «Восточное обозрение» пятнадцать лет проводило мысль о судебной реформе в Сибири.  Присяжные часто сиживали на редакционных диванах, щедро сыпали темами и сюжетами, а нередко и облекали их в форму статей. Дмитрий Григорьевич Каминский выдавал обстоятельнейшие статьи о провинциальной юриспруденции, и их охотно печатали в центральной «Судебной газете». Присяжный Владимир Оленин оживлял своими заметками сухие столбцы «Восточного обозрения», Давид Бауэрберг начинал в редакции как штатный сотрудник, а Моисей Кроль вырос здесь в хорошего очеркиста. Иван Фатеев вёл газету в качестве второго редактора, а Владимира Птицына так и вовсе называли писателем-юристом. Он с жаром брался за самые острые темы и познал тяжесть мести за критику. Вот что писало об этом «Восточное обозрение» в номере от 1 марта 1884 года: «11 января несколько хлыщей из выписанной «золотой молодёжи» (гамадрилов, по местному выражению), напившись предварительно до положения риз, решили избить одного местного писателя-юриста, занимающего видный пост и безукоризненно честно-го человека. Трое «героев» отправились совершить подвиг, а двое были в засаде (пятеро на одного, какие храбрецы!). К счастью, несмотря на двукратное посещение, они не нашли его дома. Этим только отвратилась катастрофа, результатом которой было бы то, что интеллигентный человек мог поплатиться рёбрами и здоровьем, может быть, жизнью. Подобные подвиги маменькиных сынков в Иркутске, вероятно, поощряются. Жизнь и личная безопасность не ставятся ни во что. Несколько лет назад подобная молодёжь в Иркутске пробавлялась тем, что во время пирушек секла друг друга под музыку шарманки. Недурно бы нынешней молодёжи прибегнуть к подобному самовоспитанию, чем нападать на писателей».

Расщепление магнита

Евгения Дроздова нарушила инструкцию, сохранив списанные дела.
Без них
не было бы
и книги

Вольное сословие адвокатов раздражало, но в то же время и притягивало, силу его магнетизма ощущали и судейские, и прокурорские, часто переходившие «на другую сторону улицы». Разумеется, новообращённые долго ещё кренились в сторону обвинения, бывший судья Кудрявый даже подвёл под несоответствие званию нового коллегу – присяжного поверенного Винограда. И всё же свобода трансформаций внутри юридического сообщества позволяла сформироваться новому, чрезвычайно своеобразному типу защитника. Ярче всего он воплотился в таких масштабных фигурах, как Григорий Борисович Патушинский и Николай Иванович Раевский. 

История иркутской адвокатуры вообще отмечена многими взлётами, только это были, главным образом, достижения одиночек, а сообщество в целом так и вошло в революцию разобщённым. Следствия этого, и следствия драматические, проявились в двадцатые и особенно в тридцатые годы, когда доносительство стало нормой. Мелкие недоразумения, застарелая антипатия, о причинах которой, возможно, и не задумывались уже, просто зависть к удачливому коллеге – всё возвысилось до цены человеческой жизни, и коллегия очень поредела.

Всего же со времени основания в августе 1922 года через неё про-шло более двух тысяч человек. Столько же заводилось и папок с личными делами защитников, но дошли, конечно, не все. Причин тому много, и одна из них – срок хранения, ограниченный 75 годами. В конце девяностых годов ХХ века целая партия дел была отправлена на списание. Но не уничтожена, к счастью: новая сотрудница аппарата коллегии Евгения Дроздова решила предварительно просмотреть их – и открыла для себя целый мир, неизученный и неописанный. «В некоторых делах, – рассказывает она, – можно встретить очень личные документы – из тех, что обычно остаются в домашних архивах. Если их приносили в канцелярию, значит, ждали ареста и не видели иного способа сохранить для потомков и для исследователей. Каждое из этих дел по-своему характеризует время, его нерв». 

Удостоверения, напечатанные на оборотной стороне старых бланков, выправленная автобиография, изменившийся, задрожавший почерк, новые обороты, никак не вяжущиеся с привычной речью героя – всё здесь дышит и говорит, говорит и свидетельствует. Учётчики кадров вторгались в личное пространство, бесцеремонно просвечивали его, но в итоге выдавали достаточно точный портрет и самого адвоката, и его семьи. Листки учёта кадров – отжатый, неприятный для чтения, но при этом бесценный материал. А параллельно с ним начинают проступать и другие, совсем уже неожиданные – в том числе  и для самих героев. В самом деле, мог ли адвокат Разумовский предполагать, что одна из клиенток будет рассказывает о нём в письмах и они сохранятся – осядут у родственников писавшей и будут передаваться от поколения к поколению. Вплоть до 90-х годов ХХ века, когда одна умирающая старушка оставит их студенткам, снимающим комнату в старом доме по улице Горной. Девушки отвезут эти письма в село Харбатово Качугского района – своей школьной учительнице Ларисе Владимировне Чемякиной. От неё посылка из прошлого попадёт к качугской коллеге Инге Валерьевне  Зуевой, читательнице «Иркутских историй». И у меня появится-таки возможность прочесть эти свидетельства о Разумовском.

Бандероли из прошлого поступают каждый раз в те моменты, когда их катастрофически не хватает. Вот забуксовала история: не удаётся обнаружить имя героя, а ограничиваться фамилией никак нельзя; кроме того, не находится объяснения одному странному поступку. И вот, когда до сдачи сюжета остаётся полдня, через Facebook приходит сообщение от френда Дмитрия Гудкова. Мы знакомы лишь виртуально, и вдруг: «У меня такое чувство, что вам нужно сейчас посмотреть один любопытный источник», – и ссылку даёт. А я думаю, откуда ж он знает, что источник мне действительно не знаком, и почему так уверен, что нужно посмотреть не откладывая. В источнике-то, между прочим, страниц за 2000… «Да, очень объёмный документ, – уточняет Дмитрий, – но сведения по Иркутской губернии занимают совсем немного страниц, и я скажу, каких именно». Открываю – и сразу же натыкаюсь на нужную фамилию, с именем и отчеством. А также и с послужным, вполне объясняющим странный поступок героя… 

Сейчас, когда число сюжетов достигло критической цифры и они уже свёрстаны в книгу, хочу сказать спасибо всем вам, столько раз путешествовавшим вместе со мной во времени. Возможно, я ещё вернусь в замечательную страну Адвокатурию. А если и нет, то другим откроются бездонные сундуки с документами. А вы, верно, поняли: им нет числа.