Отложенный выстрел

Защищал Боровского опытнейший Иннокентий Иванович Грудинин. Он же составлял апелляцию, и хоть приговор был оставлен в силе, в Верховном суде позиция адвоката не вызвала никаких нареканий. А вот председатель областного суда М.В. Чернов через четыре месяца после процесса вдруг попросил отдел юстиции облисполкома и областную коллегию адвокатов «пресечь социально-вредную деятельность Грудинина». На этот предмет им написано было письмо, и пространное. Где между прочим по-яснено: «Несмотря на то, что Боровский и в суде клеветал на нашу действительность, адвокат Грудинин И.И. полностью поддерживал позицию подзащитного, просил о его оправдании. Более того, адвокат Грудинин, проявляя политическую неграмотность, заявил в выступлении, что в нашей стране действительно есть недостатки, их и выявлял Боровский. С судебной трибуны в присутствии большого количества граждан из уст адвоката прозвучало, что ложные измышления, гнусная клевета на советскую действительность, на КПСС и советское правительство, на коммунистические идеи, передаваемая враждебными радиостанциями, действующими по указке ЦРУ США, и распространяемая Боровским С.В., есть констатация существующих в нашей стране недостатков. То есть, в конечном итоге, соответствует действительности».

Назначение Грудинина на этот, кажется, беспрецедентный процесс ни у кого не вызвало сомнений: Иннокентию Ивановичу всегда поручалось самое сложное. Он с начала пятидесятых, если не раньше, был допущен к спецделам, и, кажется, ещё не было случая, чтобы уклонился от правильной линии. Да что там: фронтовик, член партии, пропагандист Кировского райкома КПСС, консультант сети партийного просвещения, десять лет был членом областного суда, в адвокатуре и вообще с 1943 года. Правда, в шестьдесят втором, когда он переходил из областного суда в прокуратуру, председатель всё-таки подбросил немного перца в характеристику: «Неправильно относится к товарищам по работе». Но тут ведь как посмотреть: может, это товарищи к нему относились неправильно. Кто-то, помнится,  требовал, чтобы он, инвалид, чаще ездил по районам.

Ко времени процесса над Боровским Иннокентию Ивановичу уже исполнилось 65, его опыт многажды обобщался – и вдруг этот выстрел из кабинета Чернова: «Приведённые выше примеры о деятельности Грудинина дают основание считать её неслучайной, основанной на ущербности убеждений и недостаточной политической подготовленности. Она характеризуется беспринципностью и полным несоответствием социалистической нравственности». 

При первом же, ещё беглом про-смотре дела Боровского Иннокентий Иванович запнулся о короткий абзац: когда началось следствие, обвиняемый пытался покончить с собой, вскрывал вены. «Значит, болезненное воображение, склонность к панике, неуверенность, – отметил Грудинин. – Из других документов усматривается склонность к эпатажу, кажется, природная. Да, стань он артистом, художником, адвокатом, это было бы и востребовано, но, увы, Боровский вращался в рабочей среде, и вряд ли он был там понят. Впрочем, новости «Голоса Америки» кое-кого всё-таки заинтересовали, как выясняется. Ещё выясняется, что рассказывал он всегда взволнованно, даже и запальчиво, а такие люди, как правило, искренни. Довольно странно поэтому, что его обвиняют в клевете. Собственно, откуда убеждённость, что он клевещет? Клеветник расчётлив, осторожен, изобретателен, а Боровского просто несло, покуда не вынесло на скамью подсудимых. Если обвинять в клевете, то надо и обосновывать, а в материалах дела нет даже соображений, что должно считать клеветническим вымыслом и почему. А есть только готовые выводы про «ложные измышления». Так ведь можно договориться и до того, что у нас всё прекрасно, только вот в судах непонятно почему очень много работы. Нет, в этом деле сплошная подмена понятий. Вместо того чтобы Боровского вразумить, мы даём ему лишнее доказательство, что он прав». 

Посмотрим, в какую сторону согласуют

Георгий Кузьмич Батустин родился в 1917 г. в с. Аляты Иркутской губернии. Участник Великой Отечественной войны, по окончании которой получил высшее образование и успешно начал делать карьеру – был председателем окружного суда, заместителем начальника упр

Грудинин так и резюмировал:

– Обвинение не привлекает не только доказательств, но и соображений о том, что приводимых Боровским фактов не было, что они вымышлены. Согласно статье 51 Уголовно-процессуального кодекса «защитник обязан использовать все указанные в законе средства и способы в целях выяснения обстоятельств, оправдывающих обвиняемого или смягчающих его ответственность. И оказывать обвиняемому необходимую юридическую помощь». Вот я и считаю своим долгом обратить внимание на обстоятельства, оправдывающие Боровского, – и он подробнейшим образом изложил эти обстоятельства.

Почему Чернов не ответил ему прямо тогда, почему ждал так долго – Бог весть. Да и этот, отложенный, выстрел был как будто из прошлого, залежавшимся, заржавевшим патроном. Грудинин даже не смог почувствовать возмущения или обиды, только лишь удивление. В этой, спокойно-удивлённой интонации и выдержал он свой короткий комментарий, приложив к нему рукописный текст своего выступления на процессе. 

Павел Иванович Митин, исполнявший обязанности главы адвокатской коллегии, сразу уловил эту ненапускную грудининскую уверенность, но ничего не сказал – решил подождать реакции отдела юстиции облисполкома. То, что оттуда до сих пор не звонили, было хорошим знаком, «но всё-таки, всё-таки, – думал Грудинин, – подзатянулась ведь пауза. Судя по всему, показывают письмо  наверху, в обкоме партии, согласовывают. Посмотрим, в какую сторону согласуют. Тут ведь не угадать. Конечно, не будь у Чернова поддержки, не стал бы и нападать. Но, с другой стороны, его не поддержали, когда были у нас на собрании, хоть и могли бы». 

Павел Иванович имел в виду общее собрание адвокатской коллегии, бывшее три недели назад, 15 декабря 1983 г. На нём председатель областного суда Чернов и адвокат Цирлина обменялись критическими выступлениями. И как ответил в письме Чернов, «при всей абсурдности заявление Цирлиной аудиторией было одобрено». Да, общий настрой был очевиден, особенно для сидевших в президиуме заместителя председателя облисполкома и представителя обкома партии. Впрочем, кончилось собрание мирно, свернуло в русло дипломатии. Гости отмолчались, но Митин во всё время собрания отмечал их оценивающие взгляды. Он ещё подумал тогда: «Время-то меняется, и ведь не знают они пока, куда вывернет. Хоть формально они и над нами пока». 

Митин решил лишний раз не суетиться, не ходить в разведку, разговоры не заводить. Если спросят, он готов показать и комментарий Грудинина, и пояснение Цирлиной, но покуда – и вида не подавать, будто что-то происходит. И не подал. А как награду получил на пятый день конверт из облисполкома, безо всякого сопроводительного письма – первый экземпляр письма Чернова с небольшой пометкой в левом верхнем углу: «Митину».

«Что ж, Митину так Митину, – и Павел Иванович с чувством большого удовлетворения окунулся в бумаги. – Что там Цирлина пишет? «Приходится сожалеть, что председатель областного суда не понимает существа конституционного права обвиняемого на защиту». А ведь и в самом деле достойно сожаления. Но посмотрим, как трактует Грудинин: «По мнению председателя облсуда адвокат не вправе поддерживать позицию своего подзащитного, если его вина, по мнению суда, доказана. Иными словами, адвокат должен… поддерживать обвинение, быть, по сути, вторым обвинителем. Такой вывод глубоко ошибочен, противоречит Конституции СССР о праве граждан на защиту, принципам презумпции невиновности и объясняется, очевидно, непониманием роли и значения института защиты». Да, так и запишем: «Выводы в письме Чернова о позиции адвоката Грудинина основаны на непонимании роли и прав защитника в процессе». А не вставить ли тут ещё хорошенькую цитатку из Байкова? Ну, хоть вот эту: «Принцип презумпции невиновности, означающий, что лицо не может быть признано виновным в совершении преступления и подвергнуто уголовному наказанию иначе, как по приговору суда, является нравственным основанием защиты в любом уголовном деле. Защитник вправе исходить и исходит из предположения, что обвиняемый или невиновен, или виновен в меньшей степени, чем его обвиняют. Любая иная нравственная и правовая установка делает участие защитника в процессе опасным для обвиняемого и ненужным для правосудия». И уже в заключение Павел Иванович добавил, исключительно от себя: «Общеизвестно, что адвокат, осуществляя защиту, вовсе не одобряет преступления и не призывает присутствующих совершать их. Выводы о политической неблагонадёжности адвоката являются недопустимым поступком. Изложенное в письме мнение является ошибочным по причине непонимания роли и места института защиты в системе правоохранительных органов». 

– Понимай это так, – добавил он Чернову при встрече, – что время переменилось, а у тебя за окном ещё воздух тридцатых годов. 

– Зато твои защитнички всё норовят побежать впереди паровоза, – без злости отмахнулся Чернов. Но было видно, что раздосадован.

Митин не стал ещё раз наступать ему на мозоль. Тем более что «впереди паровоза» бывало. Нечасто. Непреднамеренно. Без вызова. Потому и не бросалось в глаза. Действительно громкой речью была разве что батустинская, так когда это было-то!

«Дискредитировал карательную политику нашего государства»

В апреле 1956-го начальник Центральной юридической консультации г. Иркутска Георгий Кузьмич Батустин пустил в оборот понятие бюрократического централизма. И как образчик его назвал одно из постановлений Верховного суда – с его точки зрения, совершенно противозаконное. Всё это имело место при рассмотрении дела об убийстве, где Батустин вёл защиту по назначению. 

Когда ему дали слово, то оказалось, что это слово против смертной казни как таковой:

– Слишком часто в этом зале  провозглашаются смертные приговоры, которые в последующем отменяются. Слишком часто обвинители настаивают на применении смертной казни.

Это, как он выразился, «увлечение смертными приговорами» прямо выводилось им из репрессий тридцатых годов. Батустин призвал судей отказаться от тяжких оков, носимых вот уже двадцать лет, и по примеру зарубежных коллег следовать гуманистическим идеалам.

Когда была расшифрована магнитофонная запись речи, председатель президиума областной коллегии адвокатов Мосюков немедленно засекретил все документы. Даже и своё заключение по этой речи он начал со слов «Не подлежит оглашению». А заключил-то он вот что: «Адвокат Батустин в открытом судебном заседании допустил ряд выпадов в адрес органов прокуратуры и суда, а также изложил политически вредные положения, дискредитирующие карательную политику нашего государства. Имела место недопустимая вольность, носящая характер дискредитации Верховного Суда и давления на состав областного суда». 

Своё заключение Мосюков передал в обком КПСС, сопроводив припиской: «Прошу вопрос о допущенных Батустиным извращениях, об использовании им судебной трибуны для опорочения деятельности судебно-прокурорских органов рассмотреть в партийном порядке».

С самим Батустиным разговора не получилось. Держался он крайне странно и как будто вовсе не сознавал, что случилось. Даже и удивлялся как будто:

– Павел Николаевич, вы ведь допустили произвольное толкование моей речи и, по сути, исказили её содержание. Я вынужден буду настаивать на беспристрастной рецензии всего текста, и никем иным, как кандидатом юридических наук Виттенбергом.

С Виттенбергом Мосюков тоже встретился. Речь, конечно, и не думал показывать, но только лишь посмотрел на него, и мелькнуло: «Читал уже, явно читал, кто-то из судейских и выпустил птичку!» 

– Так что скажете?  

Виттенберг улыбнулся:

– Тридцать две страницы машинописного текста, а прочитываются на одном дыхании. Думаю, и написаны они так же, на одном дыхании. Этот приподнятый тон, это парение, это неощущение времени – всё говорит, что Георгий Кузьмич переживает нечто совершенно необыкновенное… – опустил глаза и таинственно замолчал. Мосюков даже наклонился к нему через стол, думая, что теперь-то тот шепнёт ему важное. Но когда Виттенберг снова поднял глаза, то в них было сухое, ироничное выражение. – Что же до опорочения суда и прокуратуры, то никаких свидетельств этого мне обнаружить не удалось, как я ни старался. И ещё, Павел Николаевич, я хотел бы напомнить вам, что Георгий Кузьмич безусловно заслуженный человек, фронтовик, и награда у него боевая. То есть, я хочу вам сказать, что свою приверженность этой стране, включая и суд её, и прокуратуру, он давно доказал. И не словом. А поступком.  

«Ах ты ж, про награду-то я и не написал! – спохватился Мосюков. – Надо позвонить и сходить. Они знают, конечно, но в иные минуты ведь так разозлишься, что память на хорошее отбивает. Пойду, теперь же вот и пойду!».

Муза огорчила его. И всё же да здравствует муза!

Вечером, уже с чувством исполненного долга, он ещё раз перебрал разговор с Виттенбергом и задумался: «А что он имел в виду, когда намекал на что-то необыкновенное у Батустина?» 

– Да роман у него, – ответил на звонок один адвокат из Центральной консультации. – С одной нашей адвокатессой. Нет, не замужем, разведёнка, да ведь он-то семейный! И влюбился совсем как мальчишка: записки ей пишет, передаёт через стол, а как на курорт уезжала, так целая эпистолярия вышла. Другой бы просто взял да приехал, а этот письма взялся писать. Супруге признался, вы представляете? Что значит «правду сказал»? Правда-то в том, что роман ненастоящий, платонический – так зачем же и признаваться тогда?! Но это так, пустяки, а плохо то, что он ревнует её, вчера сцену устроил, да ещё на нетрезвую голову. В общем, чую я, что адвокатесса жалобу накатает. И не дай Бог по партийной линии! 

Батустинская муза, и правда, сообщила про брошенный якобы партбилет, но на поверку он оказался записной книжкой. Да, муза удивила Батустина, но отчего-то не огорчила. Он и в объяснительной описал происшедшее как бы со стороны, ни о чём не жалея. 

Наверное, большим адвокатам требуется немалое вдохновение для программных речей, и за каждой из них, возможно, какая-нибудь история. Может быть, и похожая на батустинскую. И вот что мне ещё думается: хорошо, что перепуганный председатель суда распорядился расшифровать магнитофонную запись речи Георгия Кузьмича. Хорошо, что глава адвокатской коллегии позаботился, чтоб её подшили к личному делу. И очень хорошо, что это дело сохранилось. Недавно речь Батустина против смертной казни прочла одна иркутская адвокатесса – и откопировала. Как актуальный контент на актуальную тему. 

Автор выражает признательность за предоставленный материал Иркутской областной коллегии адвокатов и лично Евгении Дроздовой и Елене Полянчиковой.

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».