«Состав преступления»

Автор заметки В. Ковригин не скупился на эмоции – школа «попала под обстрел» смотра комиссии окружного комитета ВЛКСМ и редакции «Власти Труда» именно потому, что некто доставил комсомольскому начальству «…подпольный журнал «Чёрные крылья», выпускаемый школьным нелегальным есенинским кружком». Члены комиссии выяснили, что кружок был создан «осенью», и если судить по негативной реакции комсомольского и идеологического руководства, это была именно осень предыдущего, 1928 года. 

Общий фон в школе был не советским: «Больше всего, – заявляют ребята дальше, – у нас читают Чарскую, Дюма, прежние бульварные издания Шерлок-Холмса и Ник Картера, Зигфрида». В списке преобладает детективная и приключенческая литература – вполне жизнерадостная. Содержание журнала, то есть собственные работы членов «подпольного кружка», оказалось ближе к декадансу, показавшемуся, видимо, более точной антитезой примитивному энтузиазму советского строительства. Об этом говорит эпиграф журнала «На крыльях чёрных, Облитых кровью, Мы взметнёмся, улетим…», об этом же свидетельствуют и псевдонимы авторов, перечисленные с издевательской точностью: «Надежда Смерти», «Вера Холодная», «Яшка Безучастный», «Сашка Отживший», «Надежда Напрасная» и т.д. 

Большая часть стихотворений была посвящена воспоминаниям о Есенине и все они, отмечает автор, «говорят о личных переживаниях». Сохранились две показательные цитаты. Первая говорит о суицидальных настроениях, вторая – романтизирует алкоголь:

Довольно жить, не нужно жизни

Есенин нас к себе зовёт

Его призывы сердцу слышны…

…И рану кровавую в сердце залейте

Залейте, залейте вином.

Формально творчество Есенина не было запрещено и уже после гибели поэта, в 1926 году, «Госиздат» печатает три тома сочинений; ещё один сборник издан годом позднее. Тем не менее с боролись если не с самим автором, то с его культом. И одного журнала хватило бы, чтобы объявить 20-й школе идеологическую обработку, но в школе существовал и «легальный» журнал – «Литературные искры». В контексте советской периодики такое издание чужеродно, поскольку в нём нет никакого намека на пролетарскую, бедняцкую или коммунистическую сущность издания. В ряду иркутских ученических изданий, коих в 1910-1917 годах насчитывалось от одного до пяти в любой год, такое издание смотрелось бы вполне органично. По иронии судьбы, название газеты «Власть Труда» придумал один из первых её редакторов – Пантелеймон Парняков: в 1911-1912 годах он учился в Иркутской гимназии и был редактором рукописных журналов «Вестник гимназии», «Первый подснежник», «Наша работа». С дореволюционными изданиями «Литературные искры» роднит ещё одна черта: журнал издавался под руководством учителя литературы. 

От «Литературных искр» заботами В. Ковригина сохранились названия нескольких текстов и две цитаты из рассказов. Судя по названиям, авторы «Литературных Искр» или были моложе авторов «Чёрных крыльев», или ограничились попыткой «набить руку» в первых литературных пробах: «Мечта» (стихотворение о реке Миссисипи), «Апрель», «Вечером», «Весна», «Ночь», «Ландыш», «Цветочек», «Вечернее солнце», «После тоски» (все – стихотворения), рассказ «Серко». Даже если сами авторы старались уйти в чистый вымысел, с точки зрения пролетарского критика получалась идеологическая диверсия. Сказка «Затворница» («на несколько страниц», отмечает В. Ковригин) повествует о принцессе: «Не считаясь с настроением, глубоко погружённый в созерцание природы, влюблённый и обезумевший ветер торопливо и неожиданно бросился к принцессе, обнял её гибкий стан, хотел поцеловать и вдруг…». Рассказ «Дорожный крест»: «Мужик богатый, но добрый и трудолюбивый. Вышел он из семьи своей нищенской, но трудом и старанием он со своей женой Марьей разработал большое поле». Арбитр из «Власти Труда» засчитал попытку как провальную: «Вряд ли нужно комментировать проявленное здесь настроение». 

К сожалению, в статье нет никаких намёков на периодичность изданий, технику исполнения, точный объём и тираж. При этом сказано, что оба издания «довольно объёмистые» и «сдобрены большим количеством самых безвкусных мещанских рисунков». Зато «ни одной заметки, освещающей жизнь и быт школы, общественную работу, не помещено в школьном журнале». Не сказано ничего и об организации работы, распределении ролей внутри кружков. Лишь в третьей по счёту публикации выясняется, что в кружке «Чёрные крылья» состояли 18 человек. 

Первое же столкновение комиссии окружкома ВЛКСМ и редакции газеты с педагогическим коллективом выявило конфликт. У учителей «…создалось настроение к смотровой комиссии, как к очередному налёту-ревизии, ничем особенным не вызванной». Заведующий учебной частью Черемных даже рискнул сказать: «У нас всё хорошо. Комиссия не найдёт, на чём остановить своё внимание». Ученики, напротив, использовали случившееся, чтобы свести счёты между школьными группировками. Выдвинуто обвинение в ксенофобии: «На днях в школе избили бурята только за то, что он бурят. Ученик-еврей собирается уходить из школы, потому что его затравили». Против учителей выдвинуты обвинения в развале учебного и воспитательного процесса: «Учительница Минеева учеников первой ступени берёт за уши и ставит в угол. Преподаватель физики не придаёт значения общественной работе. Учащиеся не знают производственного плана. В его выработке они никакого участия не принимали». 

Кампания разрастается

В следующем номере «Власти Труда» появляется разоблачительная заметка «Группа учителей 20 Маратовской школы пропагандировала среди учеников «есенинщину», подписанная «Л. Шад.». Из кружка «Чёрные крылья» эволюционируют в подпольную организацию: «Кружок «Чёрные крылья» со строжайшей конспирацией, с недоступностью для окружающих, явился отражением невыносимо тяжёлых школьных поряд­ков, идеологической пустоты школьной работы и методов воспитания. Да могло ли быть разве иначе. В педколлектив попали бывший офицер, сын попа, старые прогнившие гимназисты – все они воспитывали детей на гнилой романтике «времён очаковских и покоренья Крыма» – Чарской, Шерлока Холмса, Густава Эмара». Через две недели последовало уточнение: в школе работали три бывших офицера вместе со своими жёнами. По информации члена приёмной комиссии 20 школы Десковой, такими же были и ученики: «Комиссия соблюдала строгий классовый подход. Только комиссия ушла, как учителя давай принимать кого им захочется. Набрали детей торговцев и им подобных».

На роль руководителя и идеолога кружка автор заметки выдвигает завуча Черемных. Выясняется, что Владимир Александрович Черемных ведёт в школе уроки географии, «…он один из страстных поклонников Есенина. …именно он, обладая чрезвычайно живой увлекательной речью, был первым пропагандистом есенинского слова. Он подействовал на неокрепшее сознание девушек связью Есенина с известной балериной Айседорой Дункан». Помимо собственных выступлений, Черемных приносил в школу и книги самого Есенина. 

Дело приобрело нешуточный размах. От бывших участников кружка получены признания – кружок «Чёрные крылья» шёл по неправильному пути. Особое значение имело письмо 24 комсомольцев профтехшколы: «Был у нас юнкоровский кружок; довольно частенько собирался и затем просто превратился в кружок по разбору произведений Есенина. Стали в этом кружке устраивать диспуты о жизни Есенина, ну и сразу захватило молодёжь. Руководом этого кружка был никто иной, как преподаватель Черемных, который теперь в 20 школе, но работал в то время в проф­школе». Культ Есенина вырос до целой субкультуры: «…в некоторых школах дошло дело даже до татуирования. На руках и на груди у учащихся есть знаки – череп и кости». 

К следующему выпуску «Власть Труда» выяснила: в 20-й школе на общем фоне дела были даже и неплохи. В школе № 10, где обучались в основном татары (в некоторых заметках её так и называют татарской), учителя обзывали учеников «сволочь» и «мерзавец», ученики же, не оставшись в долгу, «обществоведа один раз на уроке забросали шапками». Из-за национальной розни «занятия проводить невозможно». Причина крылась в самой системе обучения: «Например, в 6-й группе всего 32 человека – из них 16 русских, 2 бурята и 14 татар. Всех детей обязывают учить татарский язык. Все дети к этому языку относятся весьма враждебно, на уроках шумят и не занимаются».

В номере от 17 января появляется наконец отчёт с экстренного пленума секции народного образования. Заседание ознаменовалось скандалом: на него не явился ни один школьный преподаватель, что было воспринято как свидетельство неправильной организации работы смотровых комиссий, занятых только поиском недостатков. Секция обществоведения приняла резолюцию, отметив два момента. Во-первых, прозвучало требование: «За идеологическое направление в школе отвечает весь коллектив. Все преподаватели обязаны участвовать в общественной работе». Во-вторых, «…секция обществоведов отмечает, что в результате обследования 20-й школы и смотра других школ интерес учащихся к творчеству Есенина возрос. Для направления этого интереса в должное русло необходимо повести разъяснительную работу в отношении его творчества. …провести по школам, при педфаке ряд докладов, диспутов, на которых выявить под углом марксистского анализа классовую сущность Есенина как мелкобуржуазного упадочнического писателя». 

Типичное явление

Кампания по проверке школ дала плоды практически немедленно. Уже 20 января «Власть Труда» сообщила, что и в 1-й советской школе Маратовского района существовал подпольный кружок, издававший журнал «Жизнь Есенина». В заметке «Внимание антирелигиозному воспитанию в школах» корреспондент А. Окладников (будущий академик, известный историк и археолог) призывает расследовать случаи передачи в школах так называемой «фландрской» или «флорентийской цепи счастья». (Текст этого послания сохранился в почти неизменном виде и до сегодняшнего дня – «перепишите письмо три раза и отправьте трём знакомым»). В 1929 году партийными работниками послание воспринималось не как глупая шутка, а как часть сектантской идеологии, борьба с которой приводила к разоблачению подпольных групп баптистов и кружков молодёжи. Один из таких кружков, «обнаруженный в доме гражданки Левковской», Окладников оценил высоко: «…по своей идеологической роли не уступит пресловутым «Чёрным крыльям». 

Возможно, в этом заявлении нет даже никакого преувеличения, ведь «…в одной из советских школ второй ступени во время антирождественского вечера целая группа великовозрастных учащихся устроила подлинное заграждение у самых дверей школы и усердно колотила всякого, кто только из учащихся пытался пройти на антирелигиозный вечер». Для Иркутска подобное хулиганство не было чем-то экстраординарным. Помимо бытового хулиганства и уголовщины имели место столкновения с идеологической окраской. В конце января 1929 года ученик 1-й совшколы Китенко избил секретаря комсомольской ячейки. Это было сделано в ответ на заявления комсомольца о том, что Китенко – антисоветский элемент, сын бывшего инспектора народного училища, надворного советника, уволенного со службы при чистке советского аппарата. Несмотря на очевидность дела (Китенко повезло, что его поступок не квалифицировали как террор), часть педагогов высказалось против исключения из школы. 

К концу января 20-ю школу продолжали разбирать по косточкам. Редакция партийной газеты собирала и публиковала корреспонденции о составе так называемых «комсодов» – родительских комитетов содействия школам, занимавшимся решением хозяйственных вопросов. В 20-й школе всё было очень плохо: «…председатель комсода Егоров один из религиозных людей, членами комсода являются известные по Маратовскому району богачи Щегловы, бывший жандарм Лесных, лишённый права голоса и уволенный с кожзавода как чуждый элемент». Мало чем отличалась ситуация в других школах: «Председатель комсода 17-й совшколы (еврейской) крупный иркутский мясоторговец Михалевич, а один из его членов раввин. В 12-й совшколе один из членов комсода крупный спекулянт и домовладелец». 

По мнению газеты, причиной преобладания нетрудовых элементов было отсутствие активности родителей-пролетариев. В действительности, вероятно, проблема была в методах работы комсодов. Одной из их функций была организация «школьных постановок», то есть благотворительных мероприятий, а в этом деле опыт гарантировал большую эффективность. Школьное руководство предпочитало не вмешиваться в работу комсодов, в результате чего «…проходит самая безобразная халтура, частенько сопровождаемая пьяными буфетами и прочими атрибутами «благотворительности». Постановки, как и ёлки (организованные, например, священниками Входо-Иерусалимской церкви), воспринимались как поле боя идеологий – новой советской и старой религиозной. При этом в 1929 году церковные праздники (второй день пасхи, вознесение, духов день, преображение и Рождество) ещё объявлялись выходными. Отличие от советских праздников (день низвержения самодержавия 12 марта, день Парижской Коммуны 18 марта, день Интернационала 1 мая и годовщина Октябрьской революции 7 и 8 ноября) состояло лишь в том, что перед религиозными праздниками не вводили сокращённый рабочий день. 

Конфликт продолжается

В самой 20-й школе перелом в пользу советского актива ещё не произошел. Об этом В. Ковригин писал в заметке, описывающей большое школьное мероприятие. Обработка шла по двум направлениям. В зале рабочего клуба Маратовского района, располагавшегося в одном здании со школой, был прочитан доклад «Интересно ли жить молодёжи» – с заранее понятной резолюцией слушателей «Жить в советской стране интересно». В коридорах и кабинетах были организованы спортивные соревнования (шашки, шахматы, пинг-понг и т.д.) и две параллельные экспозиции разных идеологий. Советская сторона была представлена химическими опытами, выставкой школьных карикатур и работ фото-кружка. Противоположная сторона – портретом учителя Черемных, экземпляром журнала «Нива» и разорванным экземпляром так называемой «ильичёвки» – стенгазеты, выпущенной к годовщине смерти Ленина. По мнению В. Ковригина, это был «Хороший экспонат, показывающий, что борьбе за действительную советизацию 20 школы положено ещё только начало». 

Вскоре в окружной комитет ВЛКСМ поступила анонимка из 20-й школы о продолжении сопротивления советской идеологии. «Смотр выявил у нас в школе такой недостаток. Пытались делать диспуты, говорили на классных собраниях о неправильности этого подпольного кружка, о Есенине, его плохие стороны и вообще упадочничество. Всё это очень мало подействовало на членов кружка «Чёрные крылья». Они понимают Есенина совсем по-другому, как думают все». Надо отдать должное членам кружка: если всё было именно так, как описывал автор заметки, они проявили немалое мужество. Корреспондент «Власти Труда» впервые отметил, что «…отдельные учащиеся 20-й школы, имевшие отношение к кружку «Чёрные крылья», будут по-прежнему противопоставлять себя всей школьной общественности. Возможно, что эти явные упадочники, из чуждой нам классовой среды, совершенно непоправимы. К таким надо будет применять более строгие меры». 

До сих пор речь шла только об отстранении от работы педагогов из числа «бывших», теперь – об исключении учащихся: «В конце концов, в школе не место тем, кто хочет упорно культивировать тухленький багаж есенинской мистики и чуждой буржуазной идеологии». Педагогический коллектив был признан непригодным для проведения правильной политики. В кабинете литературы бдительные авторы «Власти Труда» нашли 8 больших плакатов, посвящённых творчеству и жизни Льва Толстого. При этом ни на одной из 91 картинок не была дана «классовая оценка» творчества классика, брезгливо охарактеризованного в газете как «непротивленец». 

Недостатки в системе школьного образования в очередной раз широко обсуждали на пленуме окружного комитета партии в начале февраля. По итогам докладов участники потребовали перераспределения культурных и финансовых средств в пользу сельской местности и рабочих других городов округа. «В городе [Иркутске] 12 тысяч лишенцев. Их дети учатся. А вот в деревне дети бедняков и батраков, детвора в рабочих районах этой возможности не имеет (Кибанов)». Этот же оратор вступился за учителей, заявив, что деревенские коммунисты виноваты в отторжении учительства: «Они ставят его в положение «чужого». В результате – учитель живёт оторванно от общественно-политической жизни села». 

Формат главной партийной газеты, привыкшей больше разоблачать, вести постоянные политические кампании против того или иного деятеля или уклона, не передаёт всех тонкостей и нюансов дискуссии. Тем ценнее кажутся и заявления Кибанова, и признание: «В связи со смотром 20-й школы получено письмо учителя, который указывает, что в школах прекрасно ставилась академическая работа…» и лишь после этого, как дань отмеченным недостаткам, говорится:

«…но за этим проглядывали такие важные моменты, как связь с советской общественностью». Виновата в этом была сама общественность: «…за школу никто ответственности не нёс, кроме её заведующего. Выделяемые представители в школьный совет партийными, профессиональными организациями не собирались». 

Полным поворотом кампании выглядит итоговая часть отчёта: «По тому, как проходил смотр 20-й школы, мы должны видеть, как надо и как не следует критиковать. Мы не научились ещё на основе частных фактов делать общие выводы, из отдельных фактов извлекать уроки и использовать эти факты. …В предсмертном завещании Ленин говорил о том, что мы должны поставить учителя на такую идейную и материальную высоту, на которой он никогда ещё не стоял и не стоит. Нашим главным лозунгом по отношению учительства будет «Не сметь командовать над учителем, не сметь администрировать! Больше внимания, больше чуткости». 

В следующей части отчёта с пленума процитировано выступление представителя кожевенного завода Савина, возложившего вину за де­ятельность кружка «Чёрные крылья» на окружное управление народного образования. Ещё через день окрОНО перешло в наступление, и теперь вина за кружок перекладывалась на профком кожзавода: «Союз кожевников, у которого школа была под боком, узнал об этом в последнюю очередь». 

Если нельзя победить, нужно возглавить

Столкнувшиеся силы оказались равны, а редакция «Власти Труда» очутилась между молотом и наковальней. С кружком к тому времени расправились, журнал ликвидировали, классово-чуждых учителей вычистили. Редакция могла праздновать победу, однако в деле было поставлено многозначительное многоточие. В начале марта редакция объявила: «…Урок 20-й школы дал кое-какие результаты. Но одна сторона в этом деле осталась слабо 

освещённой, её почти не коснулась развернувшаяся вокруг вскрытых школьных язв критика. Это – вообще состояние и существование в школах II ступени ученических литературных кружков». 

Сама по себе тяга к созданию таких кружков в заметке объявлена явлением «здоровым и нужным» при условии руководства со стороны школьного, комсомольского и партийного начальства. Кружки для большинства станут и началом, и окончанием литературной карьеры, но вместе с другими формами самодеятельности могут играть «плодо­творную роль в деле культурного воспитания нашего юношества». Смотр школьных рукописных журналов должны были провести Иркутский филиал Сибирского союза писателей и редакция газеты «Власть Труда»: «Предполагая созвать эту конференцию в конце марта, мы обращаемся ко всем руководителям литкружков и редколлегиям школьных журналов с предложением зарегистрироваться в редакции «Власти Труда» у т. Молчанова, комната № 2 не позже 20 марта. Туда же к этому сроку следует сдавать вышедшие номера школьных журналов». 

Но до самого конца марта извещение о проведении конференции в газете так и не появилось. 1-я городская конференция студкоров в конце апреля выявила очередной рукописный журнал – студенческий журнал иркутского политехникума «Шурф». Автор заметки, Мих. Забайкальский, отметил, что журнал «написан абсолютно политически безграмотно и не выдержано», «больше половины рассказа, который занимает восемь страниц, занято смакованием полового вопроса по рецептам Малашкина и Гумилевского» – двух советских писателей, чьё творчество обсуждали примерно в тех же выражениях, в каких сейчас профессиональные филологи могли бы говорить о Дарье Донцовой. Корреспондент польстил авторам провинциального журнала, но дал понять, что редакция в курсе со­временных тенденций в советском литературоведении. Автор не призывал к репрессиям против журнала «Шурф», а конференция вписала в резолюцию пункт о желательности издания общевузовского студенческого журнала. 

Маловероятное допущение

Студенческий журнал в Иркут­ске так и не появился. В следующем, 1930 году «Власть Труда» была переименована в «Восточно-Сибирскую правду», а для молодёжи начали издавать газету «Восточно-Сибирский комсомолец». Журнал «Чёрные крылья», как и его собратья, постепенно был забыт. Можно допустить, что вся эта история оставила след в памяти молодого сотрудника «Власти Труда» Ивана Ивановича Молчанова – того самого, который с 1933 по 1958 год руководил Иркутским отделением Союза советских писателей, а в 1929 году в кабинете № 2 должен был собирать школьные журналы и регистрировать их редакции. 

Молчанов, в свою очередь, вполне мог получить первый литературный опыт именно в гимназическом рукописном журнале, потому что в 1914–1918 годах он успел поучиться в этом учебном заведении, связанном и с именем Пантелеймона Парнякова, и с несколькими самодельными изданиями. В 1933 году Молчанов начал сотрудничество с пионерским литературным кружком при школе № 6. Итогом стала известная в советское время книга «База курносых» – первая в СССР коллективная книга, написанная и проиллюстрированная детьми. По форме это в чистом виде школьный рукописный журнал, выросший до 86 страниц. 

Автор благодарит за помощь в подготовке этого материала журналиста газеты «Восточно-Сибирская правда» Юлию Сергееву и заместителя директора по новым информационным технологиям библиотеки им. И.И. Молчанова-Сибирского Максима Куделю.