Не женюсь, пока не получу самого высокого образования!

Минутою позже Фёдор говорил уже о другом, но Кузьменкову ещё долго представлялась картинка: молодой человек в костюме с иголочки и в пальто выходит от лучшего в городе портного и со скучающим видом поглядывает по сторонам. 

Перед демобилизацией по казармам прошёлся штабной:

– Младшие командиры могут получить направление в юридическую школу. Кто надумает, обращайтесь к своему офицеру.

Вот тут-то и взяло Кузьменкова отчаяние: счастье близко, но как схватишь его, если до пятнадцати лет оставался неграмотным пастухом? Конечно, потом записали его, как и всех, в школу-семилетку, но пробегали-то её быстро, в два года, и не отрываясь от работы. Что-то ухватил Кузьменков, что-то нет, вот и получилось, что получилось.

Однако же старший офицер уверил всех:

– Если у кого направление и справка о семилетке, то и не хотят, да возьмут! Вы ведь кто у меня? Вы – младшие командиры рабоче-крестьянской Красной армии! 

«А он ведь как в воду глядел!» – обрадовал Кузьменков своих деревенских. Правда, умолчал, что директор юридической школы сетовал: мол, жидковатый фундамент, трудно будет усваивать курс. «А кто же говорит, что легко? – мысленно возражал ему Кузьменков. – Что-то схватишь, чего-то нет, но на экзаменах-то всё равно поставят «удовлетворительно». И за старание меня хвалят, а я ведь и упорный ещё: не женюсь, пока не получу самого высокого образования!»

Первым в списке учебных заведений значился учительский институт, а за ним шёл заочный юридический, но пока нужно было освоиться в коллегии адвокатов. «Стажёром числюсь, – черкнул Кузьменков домашним, – но 400 руб. в месяц не лишние, да и гонорары скоро пойдут», – он сладко сощурился, представляя свой первый визит к портному. 

В центральной юридической консультации Кузьменков приглядел себе стол у окна, под пальмой. Место было уютное, но после одиннадцати утра, когда адвокаты расходились по процессам, пустовало.  И Кузьменкову подумалось, что, должно быть, это счастливый стол – приманивает клиентов. И он стал предлагать начальнику консультации свою помощь. 

Тот сначала обрадовался, даже и подежурить оставил. Но после стал раздражаться ошибками в исковых заявлениях, ругать за невнятность формулировок, а под конец и вообще заявил, что у него, Кузьменкова, «невозможно низкая квалификация». В общем,  с первого раза в хорошем месте устроиться не пришлось. 

Пошёл  к председателю областной коллегии Коневу, но ещё и пожаловаться не успел, а ему уж бумагу протягивают:

– Постановили направить вас на практику в Боханский район. 

А как же новое пальто и калоши?

Тут же и секретарь:

– Распишитесь вот тут в получении удостоверения. Дату, дату забыли. Нет, пишите без сокращений:  22 мая 1939 года.

Кузьменков так расстроился, что едва не спросил: «А как же новое пальто и калоши?» Но всё произошло так стремительно, что опомнился уже только у себя на квартире. Однако опомнившись, решил не сдаваться и тут же написал заявление на отпуск. Кадровичка удивилась, но увидев магическое «без содержания», успокоилась.

Так Кузьменков выиграл неделю, а потом попросил ещё отпуск с сохранением содержания и подал документы в институт, на очное отделение. Тут уж члены президиума потеряли терпение и 27 июля 1939 г. постановили исключить Кузьменкова из коллегии адвокатов.

«Пишу наркому юстиции!» – оповестил он родных. И в самом деле послал пространную жалобу. «От стажОра Кузьменкова» заставило всех поморщиться, но основная мысль, что выпускник юридической школы должен работать по специальности, наркомату понравилась. И иркутской коллегии адвокатов порекомендовали «восстановить пострадавшего на работе».

Пока бумаги двигались до Москвы и обратно, Кузьменков добился путёвки от учительского института и занял вакансию в Усть-Кутском районо. Ответ наркомата дал ещё и на-дежду на ставку адвоката, и в Иркутск немедленно полетела телеграмма: «Прошу зачислить меня местом работы Усть-Кут навечно».

– Ну, никак не научится Кузьменков слова согласовывать, – вздохнул Сергей Антонович Стрелков, новый председатель президиума. – Говорят, что и с районо у него согласия нет, – усмехнулся случайному каламбуру. 

– Да, недавно проверяли его по линии облоно, так  все  стонут от его бесчисленных требований. Кажется, и не рады уже такому посланцу учительского института.

– Рекомендацию наркомата мы, конечно, не можем проигнорировать, но, боюсь, неприятностей не оберёмся.

Действительно, в июне того же, 1940 г. в президиум прислали номер усть-кутской газеты «Ленский большевик» с выделенным красным абзацем: «Кузьменков в своей защитительной речи топтался на одном: «Подсудимые не знали председателя сельского исполкома в лицо. То есть, по его утверждению выходило, что всех остальных, кроме председателя исполкома, можно было безнаказанно избивать». 

– Надо срочно вызвать его, – распорядился Стрелков.

– Да он в Иркутске уже, вот только что заявление на отпуск передал. И убежал, – развёл руками секретарь.

Через месяц Стрелков обнаружил  на столе новое заявление Кузьменкова – на продление отпуска. 

– Не подпишу! Так и передайте!

Ещё через месяц Кузьменков подбросил новый листок: «Я сдал в мастерскую шить костюм и пальто, которые будут готовы не ранее 20 сентября».

– Ну, теперь-то мы точно его отчислим! – решил Стрелков. Однако Кузьменков принёс справку, что поступил в Иркутский  пединститут, на дневное отделение – пришлось отчислить его «в связи с поступлением на учёбу».

Запятые-то расставляет, как и я, наугад

За документами Кузьменков пришёл прямо от портного и с удовольствием пофланировал по кабинетам. Но намеченного триумфа не случилось: все были заняты чем-то, куда-то спешили, только кассирша и оглядела его как следует. А после отвела в сторону:

– Очень уж переливчато! В этаком костюме ни в суде выступать,  ни уроки вести… вот разве только жениться.

– Я же говорил вам, что только когда я добьюсь самого высокого образования…

– Ой, да знаю, знаю я: корочки нужны тебе покрасней, а не в голове прибавление.

Обиженный Кузьменков раз десять прошёлся по коридору, чтобы остыть. Свет от окна загораживала какая-то молодая особа: она выложила на подоконнике горки книг и перевязывала их бечёвкой, и так старательно, будто собралась везти за тысячи километров. Вообще-то, девица была стройная, но одета непонятно как. «Где уж ей обратить внимание на мой костюм! – рассудил Кузьменков. – Для этого понимание надо иметь, а у неё откуда? Она и книжки-то бестолково вяжет: узлов много, а бечёвка ездит туда-сюда!» – и он ловко перехватил одну пачку. Но в этот самый момент в коридоре появился Стрелков, и сходу к Кузьменкову:

– Вот, брал бы пример с товарища Кутовой: только-только перевели её из стажёров в защитники, а она уж и качугского адвоката вызывает на соревнование! И на заём государственный подписалась, хоть какой там заработок в Жигалово? Да, товарищ Кутова в Жигалово согласилась поехать, хотя у неё мать больная в Иркутске. Очень, очень растущий товарищ, и всё потому, что ей мир интересен! Мы её и в заочную правовую академию рекомендовали, не так, как некоторых…  

Выговорившись, Стрелков тут же и улетучился. А Кузьменков молча перевязал все стопки, думая: «Конечно, правовая академия это вершина, и Кутову туда будут пихать. А напрасно – ничем она ведь не лучше меня, даже и запятые ставит, как я, наугад. Выпускницу школы работающей молодёжи, её же ведь видно сразу, и напрасно, напрасно Сергей Антонович так надеется на неё».

Среди малообразованных выпускников Иркутской юридической школы Соня Кутова выделялась открытостью и непосредственностью. При недостатке воспитания её природная прямота могла восприниматься как неделикатность и даже грубость, но Стрелков надеялся, что с возрастом всё смягчится. И потому не раздражался, читая послания из Жигалово: «Товарищ Стрелков, меня удивляет, почему вы не высылаете мне результаты вашего съезда. Меня также удивляет, почему я не была вы-звана на съезд. Беря это всё во внимание, я могу порядком отстать от жизни и таким образом наделать кучу ошибок». Или: «Товарищ Стрелков, пишу вам второй запрос, но ответа до сего времени не получила. Почему не отвечаете мне на поставленные вопросы? И вообще, товарищ Стрелков, подумайте о моём переводе в Иркутск по причинам, указанным в моём заявлении ранее».

В начале 1941-го  Софью Григорьевну Кутову перевели-таки в одну из иркутских консультаций и даже попробовали на роль заведующей: Стрелкову не терпелось провести в руководство порядочных, честных людей, не способных завышать гонорары и присваивать их. Но руководство консультаций требовало такта, умения выстроить отношения, а Кутова была к этому не готова, конечно. К этому прибавились обычные мелкие неурядицы (задержалась на одном процессе и не успела на другой) и неизбежные в таких случаях дисциплинарные производства. Но Софья с её максималистскими требованиями, в том числе и к себе, каждое замечание  принимала как совершенный позор, плакала и обижалась неизвестно на кого. И уже в конце августа 1940-го принесла заявление: «Прошу отчислить меня из коллегии адвокатов, так как я работать в коллективе адвокатов не желаю».

Кузьменков встретил  Кутову той же осенью, с удивлением выслушал и подумал: «Не-ет, я-то бы из-за таких мелочей хорошим местом не попустился!» Стрелков же воспринял уход  Софьи как собственное поражение. Но довольно скоро его отозвали в областную прокуратору, начальником уголовно-судебного отдела, и страница перевернулась.

Послали разминировать, а он сам подорвался

Сергей Антонович поступил в Иркутский университет уже в 22 года, имея не только опыт работы в суде, но и партийный стаж: он, выходец из рабочей семьи, встретил революцию одиннадцатилетним и, конечно, пленился ею. Он и любое партийное поручение принимал как закон. В 1940-м его направили в адвокатуру, и он с готовностью возглавил президиум. Так же, как потом семь лет возглавлял отдел в областной прокуратуре. Возглавлял бы и дальше, но в ноябре 1949-го райком партии принял постановление о ненормальном положении в Иркутской юридической школе. И Стрелкова бросили на прорыв – замдиректора по воспитательной работе. Но вышло так, что он сам подорвался.

Только самые близкие знали, что Сергей Антонович нуждался не только в трудной работе, но и в железной дисциплине, не дававшей  ему раствориться в семейное горе. В 1938 г. он был арестован и более года находился в тюрьме НКВД. Никаких оснований для обвинения обнаружить не удалось, и Стрелкова почитали счастливчиком, но жертва всё же была: жена на момент ареста была беременной, и хоть рождённый ребёнок выглядел здоровым, вскоре начали замечать отклонения. И чем дальше, тем более подтверждался диагноз: душевная болезнь. В пору обострений только прокурорская форма и не давала Стрелкову срываться, но в юридической школе Сергей Антонович безнадёжно запил. Пришлось увольняться и искать рабочее место на ближайшие восемнадцать лет, до пенсии.  

В областной коллегии адвокатов многое переменилось за последние годы, нынешние кассирши были куда как грамотнее адвокатов начала сороковых. Казалось даже, что все стали свободнее, но присмотревшись, Сергей Антонович разглядел, что это лишь внешнее раскрепощение. Как и везде. В судах по-прежнему собиралась публика, жаждущая крови, а  жертва однозначно усаживалась на образа. В 1955-м в пьяной драке на танцах убили некоего Мамаева, чрезвычайно неприятного человека, кое-как работавшего и жившего вольной жизнью в стороне от жены и детей. Однако на суде вдова представила его праведником, сослалась на производственную характеристику (о мёртвых плохо не пишут) и потребовала «расправы над организованной шайкой». Между тем как никакой шайки не было, а был только униженный Мамаевым несовершеннолетний паренёк из предместья. И Стрелков это доказал, добился справедливого по его представлениям приговора и… полного непонимания коллег. Возможно, его не стали бы разбирать на президиуме, но вдова Мамаева разослала по инстанциям заявление, что «Стрелков показал своё лицо шкурника, готового ради денег из убийцы сделать ангела». И потребовала «разобрать поведение Стрелкова как коммуниста, и уж не является ли он сам морально разложившимся человеком в быту и в обществе и результаты опубликовать в газете «Восточно-Сибирская правда».

Сергею Антоновичу объявили выговор за «неправильную линию». А в ответе Мамаевой уточнили, что «Стрелков допустил бестактность, выразившуюся в необоснованном опорочении».

– Но почему же необоснованном?! Я ссылался на показания очень многих свидетелей, и всё, что они рассказывали на процессе, так гнусно и оскорбительно для самой Мамаевой, что уж лучше бы ей молчать. 

– Согласен, – кивнул председатель президиума, – но в том и дело, что она не молчит, уже и обком партии атакует. А мы обязаны реагировать. Но ты сам виноват: столько лет в системе, а никак осторожности не научишься! 

Развязка оказалась мнимой

Он, возможно, имел в виду, что Сергей Антонович опрометчиво согласился возглавить ревизионную комиссию: первые же проверки о проведённых мимо кассы деньгах дали богатейший улов. Особенно поражал размах, с каким действовали адвокаты Музыковский и Бутлицкая, и Стрелков  стал настаивать на максимальном их наказании.

– Дело богоугодное, только ты ведь и на мушке теперь, – предупредил Стрелкова старший товарищ Шелохов. – Держись!

Да, Стрелков помнил, что в 1942-м, после перехода в прокуратуру, вслед ему полетели  тщательно подобранные бумаги. Их аккуратно сшили, надписали «Компрометирующий материал на тов. Стрелкова», но надписали неуверенно, самым тонким карандашом, и при ближайшем рассмотрении обвинение просто рассыпалось, не причинив никакого вреда. Но тогда Стрелков был силён и неуязвим, тогда он только-только прошёл через НКВД, и что сын его болен, ещё не было видно. Теперь же можно было подловить его спящим на скамейке после стакана вермута – и составить акт. Однажды, возвращаясь от зятя и дочери, он заснул в автобусе и два раза проехал по кольцу. А проснулся уже в вытрезвителе. Пошли дисциплинарные производства, выговоры, предупреждения об исключении из коллегии. Ничто не помогало, и даже появились два акта о несвоевременном внесении в кассу гонорара в 50 руб. и пронесённых мимо кассы 200 руб. 

На 27 сентября 1957 г. назначили очередную коллегию, и для Стрелкова она должна была стать решающей. Это хорошо понимали  и члены президиума, рассевшиеся «по партиям»: слева противники ( Амагаев, Бутлицкая, Козулин и Музыковский), а справа сторонники – Питтель, Рязанов, Шелохов. Начали с докладной Козулина, и вот когда он представил «всю аморальность тов. Стрелкова», Музыковский ловко подхватил и мастерски подвёл к необходимости исключения виновного из коллегии. 

На всякий случай Амагаев ещё раз нарисовал картинку спящего на скамейке адвоката, но Рязанов поморщился: 

– Стрелкова я знаю давно, и знаю как человека положительного. С должности заведующего консультацией его нужно убрать, но рядовым адвокатом, я считаю, оставить можно.

На Рязанова бросились было Амагаев и Будников, но тут поднялся почтенный, непререкаемый Питтель:

– Я со Стрелковым работал с 1930 года, и могу всех уверить, что до последнего времени это был совершенный трезвенник. Надо дать ему шанс.

Раздосадованный Козулин снова стал пересказывать собственную докладную. После чего уже стали голосовать. Бутлицкая неожиданно воздержалась, и, таким образом, голоса  разделились поровну, но Козулин, исполнявший обязанности председателя, объявил об исключении Стрелкова из коллегии и отдал приказ отстранить его от работы.

Развязка оказалась, однако, мнимой: 2 ноября того же, 1957 года, на сцену выступили два новых игрока из административного отдела обкома КПСС. Они в два счёта перенесли акцент со Стрелкова на «коллектив, который должен разделить ответственность», а, значит, и смягчить наказание». И все единогласно проголосовали за то, чтобы ограничиться строгим выговором с предупреждением.

– Я очень удовлетворён, что работники обкома пришли помочь президиуму принять правильное решение, – просиял Шелохов, и вопрос «кто же тот нехороший человек, хлопотавший перед обкомом», отпал сам собой. 

Стрелков обещал не пить и держал слово все десять лет до ухода на пенсию. Одно крошечное дисциплинарное производство, впрочем, на него заводилось: в январе 1964-го он купил в тюремном киоске для своего подзащитного папиросы и колбасу – заключённый недавно перенёс операцию на желудке и нуждался в дробном питании, а папиросы не-много притупляли боль. Да, Стрелков снова выказал неосторожность, но начальник иркутской тюрьмы Дмитриев удовлетворился письмом-извинением от президиума.    

Автор выражает признательность за предоставленный материал Иркутской областной коллегии адвокатов и лично Евгении Дроздовой и Елене Полянчиковой

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».