Оба сыновья, а какие разные!

Патушинский-старший помолчал и ответил с задумчивою улыбкой:

– А я и сам удивляюсь, Иван Александрович. Может, жизнь так переменилась, а мы не заметили? Дети другие совсем, это точно, – он хотел сказать «выломившиеся», но слово было неприятно ему. Потому и неприятно, что точно. 

Солидным купцам, сумевшим и нажить, и удержать капитал, дать ему достойное применение, конечно, хотелось, чтобы сыновья пошли дальше и возвысились-таки над треть­им сословием. Оба сына Бориса Григорьевича Патушинского окончили юридический факультет, но если младший, Осип, двигался осторожно, наверняка (по-купечески), то старшему, Григорию, достался характер размашистый. Он мог, конечно, сдерживать природную раздражительность, но после она вырывалась с удвоенной силой. Григорий даже и ассигнации любил крупные, всегда их имел при себе, и, глядя, как он сорит деньгами на благотворительных вечерах, Борис Григорьевич думал: это хорошо ещё, что он выбрал юриспруденцию – не разорится. 

Старший шёл ну очень уж сложным путём. Не в пример Осипу, который около двух лет просидел в окружном суде и в подходящий момент определился помощником присяжного, чтобы опять-таки в подходящий момент стать полноправным членом сословия адвокатов. А Григорий примерил уже и «доспехи» следователя, и цепь мирового судьи. Два года назад, в 1901-м, стало очень опасно на Мысовой – там скопилось так много отпетых элементов, что редкий день обходился без убийства. Окружной суд постановил выделить Мысовую в отдельный участок, и, разумеется, сын немедленно оказался там! К началу зимы того же, 1901, года скопилась масса дел в Кабанском – и туда, естественно, переместился Григорий! Он и домой в эту пору почти не писал, так что приходилось узнавать о нём главным образом из газет. К примеру, «Восточное обозрение» извещало, что получило 100 рублей из Кабанского для передачи семьям погибших на Байкале. А это значило, что Григорий склонил истца и ответчика к мировой  и к тому, чтобы отметить это благо­творительным взносом. 

И не жандарм, и не при исполнении, а просто человек по фамилии Лебедев

«Настоящий, прирождённый законник!» – отзывался о старшем Мыльников. И хоть было приятно, сам-то Борис Григорьевич думал иначе. Его взгляд шёл на то, что Григорий как бы и не законник вовсе. Ведь законники, они жизнь под параграф подводят, а Григорий всё время твердит, что никакие параграфы не поспевают за жизнью. Может, он и прав, но какая же это дурная привычка – непременно вставать поперёк общепринятого и обо всём иметь своё собственное суждение! Вот проводил он, к примеру, следствие по убийству жандарма Лебедева – и так на это дело взглянул, будто Лебедев и не жандарм был, и не при исполнении, а просто живший среди людей человек. И вышло, что этот Лебедев был очень скверный человек, натурально возбуждавший к себе ненависть. Естественно, что Григория постарались услать подальше. 

В апреле 1903-го, когда Григорий Борисович собирался в Канский уезд, вдруг обнаружилось, что с его счёта в Русско-Китайском банке исчезли три с половиной тысячи рублей. Они были получены по подложному чеку неизвестными злоумышленниками, и эта неожиданная интрига задержала Патушинского в городе. К концу июня мошенников удалось изловить и даже вернуть часть денег, так что вскоре «Восточное обозрение» сообщило о новой дате отъезда «ссыльного» – 6 июля. Однако 7 июля Иван Александрович Мыльников обнаружил Григория на ужине в «Метрополе», даваемом в честь артистов Малого театра. Удивился, конечно же, но с удовольствием выслушал его спич, как всегда блестящий и неожиданный. 

В ноябрьских выпусках «Восточного обозрения» мелькнуло, что гласные выдвигали его на должность иркутского городского головы и члена управы. «Они ведут себя так, будто бы Патушинский никуда не уехал или вот-вот вернётся», – опять удивился Мыльников. И действительно, 13 ноября местная газета дала короткое сообщение о добровольной отставке Григория, а ещё через день он выступил на очень интерес­ном процессе – о пленении семью русскими разбойниками китайского города Бодунэ в ночь со 2 на 3 октября 1902 года.

Как опознать, если все русские на одно лицо?

Дело слушалось в Иркутской судебной палате по апелляции прокурора Владивостокского окружного суда, обескураженного оправдательным приговором коллег. А Патушинского обескуражил сам прокурор: трудно было и представить, что семеро малограмотных ссыльных (четыре черкеса, один еврей и двое русских) взяли в плен хорошо охраняемый тридцатипятитысячный город и, найдя там сторонников, выступили против правящего режима. «Вся эта фантасмагория сплелась в голове прокурора, должно быть, от растерянности перед диким востоком, неизбежной для приезжего европейца», – решил Григорий Борисович. 

Семь русских подданных в самом деле отметились в Бодунэ, но в составе отряда воинствующих хунхузов. Как именно они попали туда и велика ли их вина, об этом судить было непросто: свидетели-китайцы представляли их чуть ли не вожаками банды, а свидетели-русские в один голос доказывали, что обвиняемые – исключительно мирные люди, обманом завлечённые в шайку. В показаниях обеих сторон смущала способность детально воспроизвести события годовой давности и при этом совершенно не разойтись с другими свидетелями. К тому же китайцы, как ни старались, не смогли никого опознать – потому что «у русских физиономии на один лад».

Предварительное следствие велось обеими сторонами, как и требовалось по Тяньцзинскому договору 1858 года. Российскую группу возглавлял чиновник Городецкий, специально командированный министерством иностранных дел. Но при всём усердии многое так и осталось для него непонятным. К примеру, он долго выяснял, почему вместо трёх хунхузов, привлечённых по делу, доставили только их показания:

– Я хотел бы поговорить с ними лично, задать вопросы, на которые нет ответа в бумагах, – настаивал он. 

– Лучше бумаги, чем ничего, – таинственно улыбались китайцы.

– Но я должен получить необходимые сведения! 

– Вы не сможете получить никаких других сведений.

– Да отчего же?! – терял терпение Городецкий.

– Оттого, что всех троих уже обезглавили. 

– Но ведь не было никакого суда и даже предварительное следствие не окончено…

– Таково решение китайских властей.

И всё-таки в этом восточном деле ужасное переплеталось с откровенно курьёзным. Начать с того, что сотня хунхузов взяла защищённый город без боя, просто бросившись к воротам с мощным русским «ура!». Будь дело днём, гарнизонные командиры, возможно, не растерялись бы, но хунхузы намеренно атаковали среди ночи, и китайцы предпочли открыть городские ворота, чем выказать неповиновение регулярным русским войскам. Они ведь не забыли, как прошлой зимой окрестности Бодунэ превратились в укрепрайон нашего отряда численностью более 600 человек под началом командира Забайкальского артиллерийского дивизиона полковника Ирмана. Были в этом отряде и конные охотники 2-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, и две сотни Аргунского казачьего полка, два взвода 1-й  и 2-й батарей Забайкальского дивизиона с шестью артиллерийскими орудиями. А вскоре к ним подоспело и подкрепление из 18-го полка.

Русские имели целью хунхузов, осевших на зимовку в 175 верстах от Бодунэ. Там был хорошо укреплённый лагерь, да и число бандитов более чем втрое превышало пришедший отряд. Однако эффект внезапности, артподдержка и казачья отвага решили исход дела, и потрёпанные хунхузы ушли на юг. Это весьма и весьма впечатлило военный гарнизон Бодунэ, и в ночь со 2 на 3 октября 1903 года он испытал явное смятение. 

Бывают и четвероногие хунхузы

Войдя в город, хунхузы первым делом ограбили и сожгли несколько магазинов, а затем отправились к дому губернатора (фудутуна). Когда хозяина привязали к столбу посреди улицы и у него на глазах вынесли все ценности, никто и не сомневался уже в скорой казни. Тем более что в один из прошлых набегов хунхузов на Бодунэ фудутун обезглавил их главаря. Но странные бандиты лишь потребовали от фудутуна… зачислить их вместе с семью русскими подданными в регулярную китайскую армию. Губернатор пообещал и, освободившись, уже не препятствовал грабежам. Возможно, он просто ждал удобной минуты, но всё решил один проезжий купец: добравшись до Харбина, он рассказал ротмистру Кнауту о взятии Бодунэ… семью русскими. Ротмистр пошёл докладывать по начальству, а в Харбине находился в ту пору министр финансов России Витте, и именно в этот день, 8 октября, он проверял пограничную стражу. И так вошёл  в образ, что скомандовал Кнауту: «Немедленно освободите от хищников мирное население Бодунэ!» Очень, очень увлёкся Сергей Юльевич, так что даже и позабыл: Бодунэ – не русский уездный городок, а сидящий там фудутун – не капитан-исправник, да и о помощи он совсем не просил.

Может, Витте и спохватился потом, но Кнаут уже подходил к Бодунэ, ведя сотню стражников и артиллерийскую батарею, а тыл ему прикрывал отряд сапёров под началом поручика Полуектова. В ночь на 11 октября ставку русских посетил китайский полковник и очень убедительно попросил не торопиться со штурмом. Кнаут обещал, но поставил условием выдачу семи русских. В назначенный час никого, однако, не привели, и на рассвете заработала наша артиллерия. В  стене образовался пролом, штурмовики ворвались в город и с изумлением обнаружили, что он никем не охраняется. Да, ни хунхузов, ни регулярных китайских войск в Бодунэ решительно не было.  

–  В городе есть другие ворота, – вежливо пояснил владелец одного разбитого снарядом дома и, помолчав, добавил: – Но ваших хунхузы не взяли с собой, ваши в кумирне прячутся. 

Так оно и было, правда, один черкес оказал отчаянное сопротивление и ранил поручика Полуектова. Черкесский след вообще очень чётко обозначался на сопредельной территории. Харбинскую уголовную хронику наполняли дерзкие преступления кавказцев, совершаемые средь бела дня в густонаселённых местах. Чем глубже Россия оседала в Маньчжурии, тем явственнее проявлялись здесь её многочисленные сообщества, в том числе и преступные, привлечённые блеском золотых миражей и хунхузской вольницей. В России хунхузами называли собранных в шайки китайцев, но те, кто общался с бандитами непосредственно (жители Бодунэ, например), встречали среди них и изгоев-маньчжуров, и бывших жителей Российской империи. В Иркутске (возможно, благодаря многочисленным перепечаткам из дальневосточных газет) хорошо понимали именно бандитскую, а не национальную сущность хунхузничества. О его проникновении в местный быт можно было судить, например, по заметке в «Восточном обозрении» от 28 сентября 1903 года: «В доме № 45 по 5-й Солдатской улице проживают две милые, быть может, хозяйскому сердцу собачки – беленькая и буренькая. Но для ног прохожих совсем не милые. Собачки намётаны на охоту за людьми: одна забегает спереди, а другая сзади человека, и начинают обхаживать его ноги. Это проделывается ими без лишней торопливости и лая, по всем правилам собачьей стратегии. Нам пришлось 25 сентября наблюдать, как указанные собачки терзали икры разносчика. Только вмешательство публики избавило его от серьёзных последствий нападения четвероногих хунхузов».

А за ширмами много чего

По делу о вливании семи подданных Российской империи в хунхузский отряд и совместном нападении на город Бодунэ было два адвоката: Патушинский шёл в паре с опытнейшим присяжным поверенным Германом Моисеевичем Берковым. Ещё только увидев его входящим в судебный зал, Григорий Борисович по­думал, что этой льющейся через край энергии хватит на защиту всех семерых обвиняемых – и предложил ему выступить первым. 

Это было, конечно, показательное выступление с демонстрацией всех возможных приёмов защиты и убеждения. Герман Моисеевич прекрасно изучил все проходившие по процессу документы, поднял целую литературу о Дальнем Востоке и время от времени  открывал тетрадку со своими конспектами, дабы процитировать кого-то из авторитетов. Но всё это не имело бы ошеломляющего эффекта, если бы не сдабривалось природным берковским остроумием. Судьи сделали немало усилий, дабы всё-таки устоять и воздать преступникам должное, «командировав» их на каторжные работы сроком по шесть лет каждому. 

В категоричности, с какой адвокаты защищали бандитскую семёрку, был, может быть, скрытый от окружающих, но явный для них обоих политический смысл. И Григорий Борисович, и  Герман Моисеевич прекрасно понимали, что этих отпетых используют как ширму для прикрытия незаконных вылазок на чужую территорию. О некоторых вторжениях сообщалось в местных изданиях, таких как «Приамурские губернские ведомости». При этом пояснялось, к примеру, что депутация монгольских князей просила обуздать распоясавшихся хунхузов. Или же просто писалось, что военные хотят защитить мирных жителей Бодунэсского фудутунства. Как относились к такой защите сами мирные жители, корреспонденты умалчивали, или же это не попадало в печать. А вот о потерях  сообщалось, как правило, и «Восточное обозрение» регулярно перепечатывало эти сведения из дальневосточных газет. Так что адвокаты Берков и Патушинский были очень удивлены, что добытые следствием материалы объявили секретными и попросили «никак не касаться высоких персон». 

– Члены нашей судебной палаты думают, что откроют страшную тайну, дозволив свидетелям разговориться, – съязвил Патушинский. 

 – А почему бы им действительно не открыть кое-что?! – сверкнул глазом Берков. 

Что же именно это значило, стало ясно в конце процесса, когда оба адвоката натурально смешали с грязью и ротмистра Кнаута, и пострадавшего в перестрелке поручика Полуектова. Возмущённый прокурор не выдержал :

– Да ведь они же не своей волей переступили границу, им Витте приказал! 

Что, собственно, и требовалось услышать. 

– Заметьте: не мы с Берковым это сказали, а вы сами проговорились, – картинно развёл руками Патушинский после процесса, подойдя к председателю судебной палаты. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».