Водевиль с плюхами как средство от безработицы

– А что за дело-то?

– Представьте: содержатель дома терпимости возжелал приписаться к цеховому сословию: «Я, говорит, шапочник по профессии, и хотел бы им числиться». То есть распространять проституцию под прикрытием цеховика. Нет, я в таких делах не пособник! За этим разве что к господину Карелину: он ведь у нас совершенно небрезглив. 

– Да, настолько, что может за­явить: «Иск на лечение обезображенного ребёнка следует отклонить, потому что иск имеет в виду повреждения лица, а врачебное заключение говорит нам о травме черепа. И вообще: ребёнок в таком состоянии, что может и умереть, и тогда уж ему не понадобится никакое лечение». Да… – Мечислав Станиславович помолчал. – И всё-таки, всё-таки с Карелиным случай особый, исключительный, а в стремлении сутенёра несколько приподняться и пообчиститься можно ведь и нечто хорошее усмотреть. Так что, думаю я, ходатай для него непременно найдётся. И обставит всё наилучшим образом, уж поверьте. 

– Не сомневаюсь. Не исключаю и известного юридического вдохновения. Но на суде-то ведь всё одно выяснится настоящий род занятий этого шапочника! 

– Разумеется, и для истца это станет уроком. Поводом задуматься о настоящей и мнимой добропорядочности. И адвокату польза: заработанный гонорар несколько утешит его в пору нынешней безработицы. 

– Разве она не временная, не сезонная?

– Да, конечно, конечно. И даже в такую жару за каждым парадным что-нибудь да происходит. – Мечи­слав Станиславович припомнил что-то и увлечённо продолжил: – Вот возьмём, к примеру, нашу гостиницу «Метрополь». Она исправно даёт приют проезжающим, превосходно кормит, поит, но и «развлекает» ведь: недавно служащие подрались прямо на глазах многочисленных постояльцев. Естественно, следующий акт водевиля с плюхами разыграется уже в камере мирового судьи. А потом, вероятно, пойдут апелляции к окружному суду. – Стравинский лукаво улыбнулся. – Но вас-то как адвоката постараюся обойти.

Последняя фраза прозвучала шутливо, но всё-таки задела Боголюбова:

– Уж не хотите ли вы сказать…

– Не хочу, – упредил почтенный присяжный поверенный и добродушно рассмеялся. – Однако даю понять, что при взгляде на вас ещё очень чувствуется недавний товарищ прокурора окружного суда.

– Это что же, неистребимо, по-вашему?

– Это оставляет печать, и она не так быстро сходит, увы…

И словно бы в подтверждение этому чья-то голова, показавшись в двери, тотчас же и исчезла. 

Оба присяжных поверенных улыбнулись, но, конечно, по-разному: Боголюбов несколько растерянно, а Стравинский несколько иронично, так что даже смутился и тотчас перевёл разговор:

– А ведь это Камов был, кажется. Тот, который владелец французской кондитерской. Он без дела не зайдёт.

Если вы порядочный, почему вы против «Восточного обозрения»?

Нынешнее лето выдалось неудачным для кондитерской Камова. Только-только завезли из Москвы свежие конфеты фабрики Абрикосова – и первая же коробка стоила кассирше дневной выручки: Хаим Гринберг, из постоянных клиентов, расплатился сторублёвой кредиткой, а сдачу взял золотыми, да так ловко, что и вернул свои деньги, и «облегчил» кондитерскую на пятьдесят рублей. А незадолго до этого фельетонист «Восточного обозрения» Золин нарисовал мрачную картину жизни камовских продавщиц. Особенно возмутило репортёра, что двум отделениям кондитерской приходилось открываться по воскресень­ям, вопреки запрету местного самоуправления. Это ещё можно было понять, но Камов решительно не мог объяснить, зачем корреспонденту понадобилось почти вдвое уменьшить действительную зарплату работниц. Равно как и умолчать, что они обеспечены бесплатным питанием и жильём, включая отопление и освещение. Не посчитал фельетонист и общего числа продавщиц, а то бы он понял несомненно, что, если четыре торговые точки обслуживают десять человек, они могут не только сменять друг друга в течение дня, но и брать выходной в удобное время, по договорённости, а также отлучаться для экстренных дел. В пылу разоблачительства Золин приписал владельцу кондитерской и винную лавку на Кругобайкальской железной дороге. Хотя, наверное, было нетрудно выяснить, что торгует там брат, Исай, и не водкой, а бакалеей. 

Конечно, Камову не терпелось съездить в редакцию, но он ведь и понимал, что может погорячиться, а значит, и подтолкнуть неутомимого Золина к новому фельетону. Природная осторожность подсказывала, что уж лучше составить толковое опровержение, и действительно: в какие-то полчаса он исписал четыре листа «о выморочной защите человека труда от эксплуататора». Самое же главное, что за это время улеглась и досада и по­думалось на спокойную уже голову: «Вечером можно будет и перечесть, убрать лишнее и вообще почистить, а утром набело переписать – и в редакцию!»

Однако новый день начался с ощущения, что «при нынешних настроениях, в особенности в редакциях, это будет только началом длительной обороны, и надо бы позаботиться о союзниках. На купеческую поддержку рассчитывать не приходится, а вот нанять поверенного было бы неплохо: как юрист он сразу поставит дело на законное основание. Но, конечно, это должен быть человек с безукоризненной репутацией, а вот тут-то может быть и загвоздка: в Иркутске давно уже укрепилось мнение, что все благородные люди непременно сотрудничают или просто дружат с «Восточным обозрением». Присяжный поверенный Фатеев, известный защитник всех угнетённых, даже и подписывается за редактора, когда тот в отъезде. Что уж надеяться на начинающих адвокатов, откровенно кокетничающих с судебными хроникёрами? Нет, надо искать опору в независимом присяжном поверенном, умудрённом и житейским опытом, и солидной юридической практикой. Может, поговорить со Стравинским?» 

В этот день Мечислав Станиславович занят был на процессе, но кучер подсказал, что ближе к пяти хозяин собирался к Боголюбову, и в начале шестого Камов добрался до судебной палаты. Недавний товарищ прокурора его мало интересовал, и, увидев в кабинете Стравинского, Камов решил подождать его в коридоре. Но Мечислав Станиславович тотчас обрисовался в дверном проёме:

– А вы проходите, проходите! Вижу ведь, что по делу, а вот вам и классный юрист – присяжный поверенный Павел Дмитриевич Боголюбов, – Стравинский сделал приятный акцент на фамилии и неожиданно быстро откланялся, так что Камову ничего не осталось уже, как выкладывать бумаги на стол.

«Ладно, пусть почитает, – обречённо подумал он, – может, и посоветует что-то дельное. А в редакцию я уж завтра тогда, всё одно ведь там сейчас неприсутственные часы», – и он повернулся к распахнутому окну, уже выстраивая очерёдность дел на сегодняшний вечер.

Прошло, может быть, пять минут, и Камов ощутил некое движение воздуха. И, обернувшись к хозяину кабинета, удивился перемене в лице: привычно строгое выражение сменилось благородным негодованием. «С чего бы это? – только и подумал Камов. – Из какого личного интереса?»

Сами о себе «позаботились»

А личный интерес действительно был. Как и у всякого, кто не свыкся с глупым местным запретом торговли по воскресеньям и праздничным дням. Боголюбов столкнулся с ним сразу же по приезде в Иркутск, то есть в первое же воскресенье: в парикмахерскую его впустили через чёрный вход, усадили подальше от окна, а сам мастер всё время тревожно поглядывал по сторонам, словно бы затеял некое незаконное действо. А в кондитерскую Ходкевича Павел Дмитриевич и вообще не попал, хоть она и работала: из форточки доносились голоса и запах свежей выпечки.

– Извините, после четырёх часов не имеем права никого принимать. Исполняем думское решение, – ответил хозяин через дверь. 

Оказалось, речь шла о давнем теперь уж постановлении, принятом по случаю одного из чудесных избавлений царствующей семьи от угрожавшей ей гибели. Судя по всему, дума находилась тогда в состоянии полной эйфории: большинство гласных представляли купеческое сословие, а ведь торговля всегда подпитывалась выходными, воскресными днями. Кроме того, в Иркутске и тогда было много работников 

иудейского вероисповедания, нуждавшихся в субботнем отдыхе и, напротив, готовых трудиться по воскресеньям. «Вообще, отчего такая упёртость в воскресенье?! – недо­умевал Павел Дмитриевич. – Суть ведь не в воскресном отдыхе, а в отдыхе как таковом, и он обеспечивается дополнительными, сменными сотрудниками. Работодатель либо заводит их, либо нет, и только по этому признаку должно судить о нём, а вовсе не по закрытым дверям магазина или парикмахерской». 

И вот перед ним сидит практик-единомышленник, и он может ему помочь! Боголюбов прямо так и сказал:

– Я сочувствую вам и готов помочь. Хотелось бы знать, в какой именно помощи вы нуждаетесь. 

– Я хотел бы, чтобы вы как законник подправили это опровержение, – Камов чуть помедлил. – И, возможно, подписали его как моё доверенное лицо.

Много позже, перечитывая эту публикацию, Павел Дмитриевич разглядел её главный изъян – прокурорскую, обвинительную интонацию. Фельетониста следовало бить его собственным и любимым оружием – смехом. Матёрые адвокаты именно так и поступали, выезжая на смешном коньке-горбунке и из безнадёжнейших ситуаций. «А я принялся отчитывать, наставлять – ну и заработал плюху в постскриптуме! – беспощадно признал Боголюбов. Но тут же и успокоил себя: – Впрочем, какая же это плюха: ну, покривлялся фельетонист по привычке, попередёргивал, а по двум-то пунктам всё-таки признал, что ошибся!»

Камов тоже был доволен – главным образом тем, что опытным путём обнаружил: союзники могут быть не только по родству и знакомству, но и по общему представлению о здравом смысле. 

Случилось то, что и должно было случиться

Для юриста Павла Дмитриевича Боголюбова 1903-й стал годом больших перемен

Следующее дело показалось Боголюбову продолжением первого, хотя на этот раз подзащитный был не коммерсант, а рядовой чиновник иркутской почтово-телеграфной конторы Максимилиан Протопопов. В ночь на 22 мая он, как 

обычно, принял корреспонденцию с двух поездов, московского и забайкальского. Далее по инструкции должно было передать её временному помощнику начальника почтовой конторы Зубову. Но по ночам тот предпочитал оставаться у себя на 2-й Иерусалимской и потому сделал устное распоряжение запирать всё полученное в станционной кладовой. А ключ передавать на хранение дежурному почтальону. Это было рискованно, потому что по инструкции почтальон не нёс никакой ответственности за кладовую, но Зубов возражений решительно не терпел, и Протопопов не решился его ослушаться. В общем, случилось то, что и должно было случиться: утром 22 мая в кладовой обнаружилась крупная недостача. 

Пристрелянным прокурорским взглядом Боголюбов сразу же разглядел в Протопопове жертву и без труда представил, как фигуранты поведут себя на процессе: Зубов будет нагло отказываться от сделанного им устного распоряжения и уповать на письменную инструкцию, «неоднократно нарушенную обвиняемым». Почтальон станет упирать на незнание либо просто подтверждать всё, что скажет помощник начальника почтовой конторы. «В общем, будет очень непросто отвести Протопопова от тюрьмы», – резюмировал Павел Дмитриевич и решил взглянуть на будущую защиту со стороны обвинения. Это помогло: сразу стало ясно, какие из аргументов расценят просто как публицистику, а какие примут в расчёт. В результате пришлось отказаться от накипевшего и сфокусироваться на странных «порядках» в иркутской почтово-теле­графной конторе:

– Изучая дело, неизбежно приходишь к заключению, что ответственность должна падать не на одного Протопопова, а в равной степени и на других лиц почтовой конторы, занимающих куда более значительное служебное положение. Я уж не говорю о том, что следствием вовсе не установлено причинно-следственной связи между действиями Протопопова и вменяемым ему преступлением!

По уголовной части окружной суд ограничился строгим выговором обвиняемому (и это было настоящей победой для Боголюбова), гражданский же иск на сумму свыше 4 тысяч рублей решили удовлетворить. 

– Возможно, этот денежный меч над головой избавит вас от страха перед начальством, –пожелал Боголюбов своему подзащитному. Но Павел Дмитриевич знал наверное, что и для него самого это дело будет памятно – просто как одно из первых. А последующие (как бы ни были важны) просто побегут своей чередой. 

С осени 1903-го вообще всё как-то ускорилось, заговорили о переменах, а в адвокатских кругах с особенной живостью обсуждали недавний отказ от тягчайших телесных наказаний.

– Вот ведь как иногда спасительна наша судебная проволочка, – замечал Боголюбову Стравинский. – Девять человек ожидали по приговору окружного суда наказаний плетьми (от 20 до 70 ударов), но медлительность исполнителей освободила их от этого наказания. Вот уж действительно спасительная не­ожиданность. – Он с видимым удовольствием рассмеялся. 

Глядя на него, и Боголюбов улыбнулся. Да, хорошие новости были очень кстати: за последнее время иркутское юридическое сообщество понесло неожиданные потери: вдруг и как бы без причины умер следователь окружного суда Пётр Михайлович Ливанский, а затем скоропостижно скончался член Иркутской судебной палаты действительный статский советник Николай Владимирович Костенский. За последним Боголюбов наблюдал с интересом, но издали, а с Ливанским он в бытность свою товарищем прокурора очень сблизился, подружился и сильно переживал его смерть. 

«Для прокурорского (А Боголюбов ещё долго останется прокурорским) лучший способ уйти от депрессии – рассердиться», – мудро рассудил Стравинский. И при первой возможности разразился:

– Вот вам картинка нравов нашей юридической корпорации: вечером, ещё засветло, выезжает на Спасо-Лютеранскую целая кавалькада всадников. Впереди черкес с двумя сворами борзых, за ним некто в охотничьем костюме, а замыкающим и тоже в окружении борзых – господин в мундире министерства юстиции. Так вот, когда черкес поравнялся с домом соборного причта, караульный (известный всем слабоумный Васька Гусев) ухватился за лошадиный хвост и поскакал вприпрыжку. Всадник в мундире министерства юстиции так разгневался, что дал команду бить провинившегося арапником. Что и было проделано с полным усердием на глазах двух десятков ребятишек. Неизвестно бы, чем и кончилось, если бы не соборный служитель, не стушевавшийся перед мундиром. 

Лицо Боголюбова украсилось благородным негодованием, а Стравинский подумал: «Ну вот, всё-таки помогло…»

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского. 

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».