Какие побои?! Всего лишь 7 раз прикоснулся к его щекам

Внушение и в самом деле было очень серьёзное. Но и вполне ожидаемое: с начала мая нынешнего, 1902 года, в Иркутске наблюдалась своеобразная уголовная аномалия: какой-то неведомой силой преступные умыслы концентрировались на одной из центральных улиц – Троицкой. Самые дерзкие кражи здесь сменяли одна другую, наконец, среди бела дня в густо населённом доме зверски убили целую семью вместе с прислугой.

Чуть раньше волна несчастий накрыла главную площадь города. Началось с того, что разбились четверо работавших на возведении цирка Стракая – временной, сезонной постройки. В Иркутске редкое строение выше двух этажей возводилось без жертв, но, кажется, ещё не было случая, чтобы несколько человек в одночасье сделались инвалидами. Поползли слухи, начали вы­двигаться предположения, в том числе и самые фантастические, и хроникёр «Восточного обозрения» просто счёл своим долгом осмотреть место происшествия. Несколько доброхотов составили ему компанию, так что в конце концов пришли к общему заключению, что несчастье просто не могло не произойти. Потому что работы явно не отвечают нормам и правилам Строительного устава. 

Нарисованная картина была так удручающа и так явно указывала на грядущие беды, что 24 мая городской архитектор Кузнецов вместе с инженером Васильевым тщательно проверили возводимое здание. А для пущей объективности (особенности в глазах губернатора, взявшего это дело под личный контроль) попросили в состав комиссии и губернского архитектора Штерн-Гвяздовского. Тот с готовностью согласился, придирчиво всё осмотрел, но сделал неожиданный для газетчиков вывод: строение прочно и полностью соответствует утверждённому проекту, равно как и Строительному уставу. 

Вот тогда-то и произнёс пристав 1-й части характерную фразу: «Ну, ежели без причины упали, значит, волна такая пошла. И пока не пройдёт она, так и будут падать на этой площади». И ведь точно: на первом же представлении трижды сорвалась с лошади маленькая наездница – девочка лет двенадцати, и это стало лишь началом непрекраща­ющихся падений детей. Затем ни с того ни с сего оборвалась проволока под опытнейшим акробатом Леопольдом Матеусом, и даже  любившая острые ощущения публика теперь то и дело кричала «довольно!» «Восточное обозрение» расслышало «хряст костей» (!) и заключало язвительно: «Вообще цирк удачно функционирует в Иркутске: изувечив несколько человек рабочих при постройке здания, он продолжает увечить и детей». Единственной причиной несчастий, по усмотрению местной прессы, была излишняя сложность номеров, в самом же цирке недоумевали, потому что на репетициях всё проходило благополучно.

«Хоть бы уж поскорее закончился этот сезон, –  с тоскою думал владелец труппы господин Стракай, – а то как ни номер «Восточного обозрения», так и новое обвинение. Я и жестокий тиран, и безжалостный стяжатель, и детоненавистник, и, в сущности, убийца нескольких человек. По-хорошему, надо бы уже выставить иск, и по нескольким сразу статьям, но завалится касса, да и ничего не добиться ведь: по нынешним временам разве кто-то примет сторону владельца, хозяина? Не-ет, нынче это рискованно: сразу прослывёт ретроградом. А то и вовсе выпадет из списка порядочных людей». 

Однако взрывчатый темперамент и застарелая барская привычка не выбирать выражений подводили и весьма просвещённых господ, выпускников юридических факультетов. Мировой судья Мейслер, только-только прибыв к месту службы в Куйтун, надавал пощёчин  мальчику-ямщику, не дождавшемуся его на станции. Действо имело быть рядом с сельской управой, и на отчаянный крик подростка выскочили встревоженные мужики. Мейслеру пришлось пойти на попятную, по­обещать, что «ежели вы для меня будете хороши, то и я для вас буду хорош». И даже отсыпать обиженному сорок копеек. Самое же досадное, что и это не помогло, и после этого мужичьё не отказалось от иска, и товарищу прокурора вручили свидетельства о побоях. А «Восточное обозрение», то и дальше пошло, написав о расправе, будто бы учинённой судьёй. В то время как в трактовке самого Мейслера всё выглядело куда как интеллигентней: «Семь раз прикоснулся рукой к его щекам».

Кажется, у Маркузенов нет будущего

– А вы замечаете, господа: у нас в юридической консультации дня не проходит без жалоб наёмных работников  на их хозяев? – Михаил Маркович Дубенский, помощник присяжного поверенного, внимательно посмотрел на коллег, составлявших обеденную компанию. И, поддержанный лёгким киваньем голов, продолжал. – Вот только самые свежие выписки. Девочка-прислуга из Кимильтея тащит к суду хозяйку – учительницу Симагину, вменяя ей в вину оскорбление действием и незаконное удержание заработка. Прислуга же выставляет иск статскому советнику Страшкевичу, имея в виду сразу четыре статьи уложения о наказаниях. Типографский рабочий Тарлецкий затевает тяжбу с   управляющим Маркузеном. Куйтунский крестьянин в разгар страды отправляется в Иркутск, чтобы начать дело против мирового.  Наконец, некто Соловьёва начинает процесс против своей бывшей работодательницы госпожи Якобсон.

– Что же тут удивительного? – отозвался присяжный поверенный Александр Борисович Виноград. – Процесс саморегулируемый. И саморазвивающийся – вот что важно. Если эта самая Соловьёва отсудит свои недоплаченных три рубля жалования и десять рублей издержек по иску, это будет дело поважней многотысячного. Потому что в победной эйфории и свидетельница Соловьёвой (из бывшей прислуги) тоже выставит иск. Ибо и у неё найдутся свои претензии к Якобсон. И она, всего вероятнее, выиграет. Ведь главный аргумент у нас – слабая доказательная база, а домашнюю-то прислугу уличить очень трудно. Так же, как и работника небольшого предприятия. Вот вы упомянули, Михаил Маркович, об иске служащего Тарлецкого к его начальнику, управляющему типографией Маркузену. А это дело недавно слушалось и, между прочим, показало, что у Маркузена были все основания подозревать пьющего Тарлецкого в воровстве. Но не пойман – не вор, и Тарлецкому удаётся уволиться без суда. Мало того, удаётся обеспечить Маркузену недельное  заключение. Он, Тарлецкий, действует наверняка, потому что уверен: разгневанный, убеждённый в своей правоте Маркузен и на суде скажет о нём всё, что думает. То есть назовёт прохвостом и вором и таким образом подведёт себя под статью об оскорблении на словах.

– Да, привычные всем нам ре­алии меняются прямо на глазах, – как ­обычно суховато констатировал присяжный поверенный Валериан Александрович Харламов. – Каких-нибудь десять лет назад девушка, нанимаясь в богатую семью няней, понимала: нагрузят и другой домашней работой всё за те же обещанные 7–10 рублей. И кучер был готов величаться мазуриком, лодырем и вором. Теперь же кучера пропадают на скамейках для публики в камере мирового судьи. И отлично знают про «оскорбление на словах». Няни тоже продвинулись в осознании своих прав и не желают уже убирать за хозяевами. Даже и под угрозой быть выставленными на ночь глядя. Положим, опасность быть выставленными существовала всегда, но прежняя-то прислуга притулялась где-нибудь во дворе и в ожидании, что горячка пройдёт и хозяева смило­сти-

­вятся. А нынешние обиженные отправляются прямо в полицейскую часть. И, знаете, весьма рады попасть  в хронику происшествий, а значит, на страницы газет. Вместе с обесславленными хозяевами.  

– Потому что они знают наверное: корреспонденты примут их сторону, – подхватил Александр Борисович Виноград. – То есть продемонстрируют свою приверженность «передовому направлению». И не надо иронических усмешек, коллеги! Мне тоже мало что симпатично в этом направлении, но есть ощущение, что оно надолго. Может статься, мы только в зародыше будущего процесса, ведь то, что складывалось веками, и разрушаться будет долго. И дай Господь, чтобы дольше, как можно дольше.  Дабы работодатели имели время осознать (именно осознать!), что с наёмными  следует заключать договоры, а принимая залог, выдавать квитанции. Ибо пролетарии в самом деле объединяются. В судах пролетарии свидетельствуют один в пользу другого, и все наши кассации и передачи дел в высшие инстанции только пустая трата сил. 

– Возможно, вы и правы, – Харламов помолчал. – Но покуда обе стороны демонстрируют  нетерпение. 

– В особенности – работодатели, – стремительно прибавил Дубенский. – Их объяснения на процессах замечательны тем, что самый факт подачи прислугой иска расценивается как невозможная дерзость. Они как бы не верят происходящему и настолько изумлены, что публично грозят сгноить «негодяев» в тюрьме или того хуже – убить. В гневе они даже и полицейских гонят из дома, когда те сопровождают прислугу. Должно быть, все слышали, как недавно отличилась госпожа Якобсон? Наживают опаснейшего врага из союзника. В блюстителях порядка  пробуждают  сочувствие  беспорядкам.

– Да уж, – усмехнулся Тарасов,  – таким обращением с полицейскими можно и их, защитников существующего режима, в сторону революции развернуть. 

А не погубит ли нас эффект безобидности?

– Мы тоже немало способствуем этому опаснейшему процессу, – холодно заметил Харламов.

– А мы в очень непростом положении, – резко среагировал Дубенский. – Пресса так и толкает нас на защиту «обездоленных», даже и помимо воли самих «обездоленных»; у «Восточного обозрения» вообще любимый пассаж: отчего бы консультации присяжных поверенных не прийти на помощь к тем-то и тем-то?

– Согласен, мы, действительно, в очень непростом положении, – подхватил Виноград. – Уже потому, что мы живые, способные чувствовать люди, а многие представители низших классов вызывают сострадание. Кроме того, есть ещё ведь и эффект безобидности. Внешней и часто ложной. К примеру, когда судья представляет обвиняемую, а вы видите маленькую девочку, всего-то одиннадцати лет от роду, худенькую, в слезах, в вас зарождается чувство протеста. И вот вы уже дума­ете: да как можно на ребёнка составлять полицейский протокол?! Как можно из-за какого-то там стекляруса и корзинки выставлять ребёнка преступником и дело на него заводить! И уж не только адвокат и судья, но и сам потерпевший итальянец Донателло чувствуют себя крайне неловко. Что до судебного хроникёра, то он мечет такие стрелы вокруг, что совершенно ясно уже, какой выйдет репортаж в следующем номере. 

Действительно, корреспондент «Восточного обозрения» выкатил на газетную полосу настоящую слёзовыжималку: «Тяжело было присутствовать при этой сцене. Чувствовалась какая-то фальшь… Ребёнок – и на суде! А сколько до суда перенесла она, эта маленькая преступница, запротоколированная «по долгу службы» усердным полисменом! Нечего и говорить, что Раиса Янченко была оправдана мировым судьёй. Публика, наполнившая камеру мирового судьи, сочувственным взглядом проводила оправданную преступницу, когда она выходила со своею матерью из зала суда». 

Кстати, о матери. Она и не спо­хватилась, что ребёнка нет дома, покуда девочку (уже в одиннадцатом часу ночи) не доставили полицейские. И стеклярус она, судя по показаниям, срезала не для игр, а по заказу тёти, причём украденное хранилось дома и никого решительно не смущало. Напротив, взрослые подсказали, что выгоднее говорить на суде, как держаться, и она очень ловко провела свою роль. 

– Могу представить, на какое будущее мы благословили её общими усилиями и под прекрасным лозунгом защиты слабого, – резюмировал перед десертом Дубенский. 

И под мороженое с сиропами адвокаты пустились в пространные рассуждения о том, что защита слабых стала чрезвычайно растяжимым понятием. И что совершенно беспочвенно считать слабым просто человека низкого звания, малообразованного и недостаточно обеспеченного материально. И что если бесконечно защищать его и прибавлять ему прав, он забудет и об обязанностях. 

– Опасная, чрезвычайно опасная тенденция, – заключил Харламов, расплачиваясь. 

Официант искоса посмотрел на него. Или только показалось?

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».