Лёгкий вечер

Это был лёгкий, непринужденный вечер в томных и чувственных тонах блюза. На сцене лишь небольшое оформление: старые виниловые пластинки, висящие на шторах цвета бордо, искусственные пальмы, украшенные гирляндами, и два столика в глубине сцены с настольными лампами на фоне сверкающей голубой проекции, с надписью в жанре старого парижского кафе «Blues». 

Первое впечатление заманчиво и втягивает в атмосферу тёплой и тягучей музыки. Жаль, что идея кафе вскоре улетучилась и столики стали лишь местом ожидания артистами своего номера. Ни сюжета, ни маленькой театральной истории, только номера, один за другим, объединённые единым музыкальным стилем. В сопровождении прекрасного джаз-банда артисты театра знакомили зрителей с шедеврами блюза. У каждого артиста была своя особая манера исполнения: томное и чувственное исполнение Натальи Асанкиной; резкое, современное, нахальное Александры Чилин-Гири; обаятельное Кирилла Искратова; холодноватое и аристократичное Семёна Иванова; открытое и искреннее Николая Шрайбера. 

Недостатком спектакля стало отсутствие режиссёрского участия. Без режиссёрских задач артисты иногда просто стояли на фоне задника, временами свободолюбиво пританцовывали в ритме джаза, часто ходили к столикам за бокалом искристого вина и нередко оказывались спиной к зрителю. 

Исполнение же музыкальных композиций было профессиональным и доставило большое удовольствие меломанам и любителям блюза.

Шоковая терапия

Второй театральный вечер в компании Волковского театра был свое­образной проверкой на прочность. 

Спектакль «Цианистый калий… С молоком или без?» по пьесе Хуана Хосе Алонсо Мильяна – спектакль не для всех. Это не только чёрная комедия с мудрёным режиссёрским концептуализмом, но ещё и свое­образная шоковая терапия. С самых первых минут начинает нарастать ощущение физической тошноты и отвращения. Режиссёр и художественный руководитель театра Евгений Марчелли намеренно использует сильные гипертрофированные визуальные формы и образы, тем самым провоцируя зрителя, чтобы он почувствовал себя некомфортно, чтобы заёрзал в своих удобных креслах, чтобы встряхнулся, даже разозлился. 

Армия голых пупсов с пустыми глазницами расставлена на сцене – символ детства выглядит уродливо, неестественно и жутко. Это сразу даёт понимание ненормальности происходящего, душевной искалеченности, сломленности, ущербности. Сверху парят тонкие бумажные белые ангелы, даже в многочисленности своей одинокие и бессильные. Они невесомые духи из иной, трансцендентной системы координат, которую жители этой пьесы вообще не берут в расчёт. И ангелы, к которым никто не призывает, безучастны, они только печально взирают на эти кукольные неразвивающиеся человеческие душонки, тонущие в пороках и смертных грехах. А именно грехи и страсти нашего мира жирным и сальным способом демонстрирует эта чёрная-пречёрная комедия. 

То, что происходит на сцене, это существование на грани безумия. Показывается человечество, утратившее черты человеческого и отпавшее, отвернувшееся от Бога. Персонажи этой пьесы во власти низменных желаний, в плену безудержных дионисических страстей и инстинктов. Не случайно на сцене появляется сатир, мифический персонаж, неизменный спутник Диониса как символ сластолюбия, соблазна, разврата, опьянения и помешательства. В этой комедии маски добропорядочности быстро сдёргиваются, но вновь водружаются для видимой игры и притворства. Всем нравится быть втянутыми в эти двусмысленные безнравственные игры. Всем нравится выдавать ложь за правду и наоборот. Каждый персонаж своим образом демонстрирует обобщённые гиперболизированные пороки и грехи: зависть, ненависть, жестокость, озлобленность, пошлость, ложь, гнев, сребролюбие, развращённость, грубость. 

Действие пронизано болезненностью, абсурдом и сумасшествием. Актёры работают на грани комедии, ужаса, драматизма, при этом играют они весь этот адский бред с отчаянным надрывом и обнажённым натурализмом. Особенно оглушает первая сцена реалистичной чёрной истерикой, где, например, у актрисы Марии Полумогиной вздуваются жилы на шее и она играет судорожные приступы, конвульсивно, словно нервнобольной, загибая кисти рук. Эта антитеатральная патологичная игра ошарашивает и заставляет нервно съёживаться. В какой-то момент начинаешь переживать и за актёров просто как за людей. Актёры, конечно, достойно справляются со способом существования на грани безумия и юмора. И у многих из них получились ёмкие, яркие и сильные образы. 

Странный дуэт персонажей получился у актрис Анастасии Светловой и Марии Полумогиной, играющих безумных мать и дочь, которые корчатся от ненависти и сообща хотят избавиться от умирающего Дона Григорео. При этом делают вид, что скорбят о болезненных муках последнего и изображают неистовые страдания. Но даже со смертью больного их обеих не ждёт ничего хорошего: одна прикована к инвалидной коляске, другая влачит жалкое существование старой девы. От этого они ненавидят всё вокруг, ненависть заполняет их души и доводит до дикого сумасшествия. Они унижают и издеваются над племянницей Хустиной, обманывают её, не дают жить с любимым мужем; они готовы растерзать невесту Энрике Марту оттого, что она красива, счастлива и свободна. Два скорченных, сморщенных, ядовитых существа источают в своей жизни только зловонную разрушительную ненависть. Но как они меняются и преображаются, когда вдруг видят в своей жизни тоннель, через который смогут вырваться к лучшей жизни, к мечте. От пуританской ворчливости и напускной скромности не остаётся и следа, внешне они начинают напоминать женщин лёгкого поведения. Блондинистые парики с красными лентами, ярко-красная помада, обтягивающие фигуру платья. А самое главное – одержимый блеск глаз, который говорит, что ничто не свернёт их с намеченного пути и они любого угостят кофе с цианистым калием, но завладеют заветным чемоданом с деньгами. 

Персонаж Марты болеет иным недугом – страстью к красивой жизни и любовным приключениям. Виктория Мирошникова совмещает в образе Марты гламурную тусовщицу, непосредственную инфантильную болтушку и страстную роковую красавицу. Но весь этот внешний миланский налёт роскошной жизни слетает с Марты, когда она оказывается в доме своих будущих родственников. Её обряжают в наряд из вытянутых коричневых колгот и укладывают спать в гроб, приготовленный для умирающего дедушки, да ещё и гостеприимно подают отравленный кофе. 

Энрике, исполняемый Максимом Подзиным, под стать Марте по родству своих извращённых желаний. Он доходит до убийства, причём вполне так миролюбиво везёт хоронить убитого мужа своей невесты в чемодане и шляпной коробке в место, где ему очень нравилось при жизни. Убийство – это способ достижения желаемых удовольствий и благ. И вроде бы Энрике Максима Подзина мучают угрызения совести, ведь он занял привлекательное место своего учителя и друга, но больше всё же его мучают страх и желание избавиться от тела, а также скрыть правду от Марты. Когда Марта и Энрике впервые заваливаются в дом, они вносят с собой шлейф и ритмы своей недавней жизни. Энрике и Марта одеты так, словно сошли с подиума Недели моды в Милане. Яркие, безумные, страстные, они кажутся свободными и счастливыми. Но вместе с клубными ритмами в головах у Энрике и Марты клокочут страхи и навязчивые идеи. 

Из всех персонажей этой чёрной комедии только Хустина, которую исполнила Анна Ткачёва, не извращена в своих чувствах и непосредственных суждениях. И Хустинина нормальность, открытость, детскость, правдивость на фоне искорёженного безобразного общества выглядит аномальной, с оттенками болезненности и отсталости. Она – дурочка среди этих пустопорожних и мнимо многозначительных людей. Она привыкает к этому обществу, к его нормам и законам. К крику, к издевательствам, к разговорам об убийстве, да и само убийство становится обыденным и нормальным. И она искренне не понимает, почему ей хотят отрезать язык, если она рассказывает о готовящемся убийстве дедушки. Ведь все только об этом и говорят. И Хустина наивно, невинно и щедро, словно сахар, насыпает всем цианистого калия и весело раздаёт чашечки с кофе. Ведь всем подают кофе с цианистым калием… 

Аллегорией становится громадный надувной пупс, который поглощает Хустину, обхватывает её и зажимает в объятиях. В этой образной жуткой картине детская душа, не распознающая зла, гибнет и тонет в кошмарных реалиях безобразной жизни. Есть ли спасение? Ангелы вздрагивают и резко спускаются к земле, колышутся, словно возвещают и трубят об исходе мира.

Да, Евгений Марчелли не иллюстрирует зрителю комедию положений ради смеха. Идеи этой чёрной комедии страшны, они возводятся в мифологемы мира перед концом света и гибелью человечества. 

Комедия с королевским happy end’ом

«Тартюф» – спектакль очаровательный, стильный,
лёгкий, смешной, современный

Третьим спектаклем гастрольного репертуара театра имени Фёдора Волкова стал классический «Тартюф» по пьесе Жана-Батиста Мольера в режиссуре Александра Кузина. Спектакль очаровательный, стильный, лёгкий, смешной, современный. 

На сцене натянуто огромное белое полотно с принтом внутренней отделки дома в стиле барокко (художник-постановщик Кирилл Данилов). В полотне множество оконных и дверных проемов, сквозь них всё время носятся домочадцы: подслушивают, подглядывают, мелькают, убегают, прячутся. От домашней круговерти вся эта навесная ткань ходит ходуном, словно стены раскачиваются и приплясывают в такт закручивающегося ритма комедии. Красиво выстроен свет (работа Евгения Гинзбурга), который то отражается в белизне стен и ослепляет, то приглушается таким образом, что по стенам начинают ползти и расти волнообразные тени мебели и очертания фигур. Замечательно показал сценограф идею неустойчивости монументального дома Оргона и призрачности всего жизненного уклада семейства. Так, уходящие в высоту стены дома покачиваются от любого движения, а в финале и вовсе эффектно падают к ногам стенающего Оргона и его семьи. Был великолепный дом, и нет дома, жил уважаемый всеми человек, и нет человека. 

Какое-то собирательное понятие всепоглощающего обмана и коварства предстало на сцене в образе обманщика Тартюфа, роль которого исполнил Владимир Майзингер. И исполняет он эту роль как-то значительно, в слишком серьёзной натуральной манере, не оставляя зазора между маской добродетели, которую он на себя надевает, и действительным лицом обманщика. Он серьёзно добродетелен и серьёзно коварен. В этом образе нет места лёгкой комической игре масок, надувательство не обыгрывается, лжец не хихикает и не выглядывает из-за маски. Здесь Тартюф не одурачивает мелко и ничтожно, он масштабно представляет некий образ преступного зла, который воплощает с равнодушием к жертвам обмана и тайным наслаждением. Он словно дьявол, плетущий сети для Оргона. Притворство и обман приняли здесь вид добродетели и невинности. 

И Оргон ослеплён, он «с радостью обманываться рад», творя себе святого из Тартюфа. Прекрасно сыграл это ослепление Сергей Куценко. Он делает это восторженно, бездумно и безудержно, с остервенелой настойчивостью вверяясь лживым чарам, явленным в святом великолепье. И, конечно же, он смешон в своём безумном фанатизме! Он сам словно возвышается от своей веры в святого человека и в добродетель, раздувается и смотрит на своих домочадцев как на муравьёв, которые всё время мешают, докучают, раздражают его в его праведных порывах. Он опьянён, влюблён в образ Тартюфа, который сам дорисовывает и приукрашивает в своей голове. Тартюф лишь свет, всё остальное мрак. «А что Тартюф?» – всё спрашивает он Дорину, пропуская мимо ушей все остальные новости, которые настойчиво наговаривает ему горничная. 

Ирина Сидорова сделала горничную Дорину эдакой «занозой» для Оргона. Она не наигранно любит семью, да и сама давно стала частью семьи, а потому, и ещё по простоте душевной, совсем не может молчать, когда один из членов семьи вдруг сходит с ума. Она проста в выражении своих эмоций: может огреть по голове Валера, вырвать шпагу у буйного Дамиса, шлёпнуть Мариану, разозлить Оргона, ляпнуть что-нибудь невпопад перед госпожой Пернель или задрать юбку перед мнимым праведником Тартюфом. Дорина Ирины Сидоровой не стесняется и не робеет. Она непосредственна и простодушна, но вместе с тем по-женски хитра и проницательна. 

На её фоне совсем иначе выглядит Мариана Ирины Наумкиной. Она сыграла её несмышлёной глупышкой, влюблённой капризной дурочкой и безоружно послушной папенькиной дочкой. Умилительны сцена ссоры и сцена примирения Марианы и Валера. Николай Штайбер сыграл на контрасте своего внушительного мужественного внешнего вида и непосредственной открытой детскости, трогательной обидчивости и нежной влюблённости. Эдакий верзила с душой годовалого ребёнка. В противоположность Валеру сделан образ Дамиса Виталием Даушевым. Он был похож на человека, который хочет прыгнуть выше головы. В нём словно клокотал фонтан неукротимой молодости, соединяясь ещё и с норовистым темпераментом, унаследованным явно от отца, и с абсолютным отсутствием чувства такта. Он не ходил, он всё время бегал по сцене, как буйный зверь в клетке, размахивая шпагой из стороны в сторону.

Эльмира в исполнении Анастасии Светловой предстала элегантной роскошной хозяйкой дома, введённой в замешательство оскорбительным и сумасбродным поведением мужа. Грубой насмешкой, с холодным равнодушием она отвергла пылкие признания сердце­еда-обманщика Тартюфа. А затем, превозмогая отвращение, актриса именно сыграла сцену соблазнения через преодоление этого отвращения, доказывая мужу его безумие. Перед замершим словно истукан Тартюфом актриса пустила в ход специально наигранное кокетство, лукавство, забавные нелепые кривляния и вздохи. Тартюф стал пунцовым от этих признаний, его как будто изнутри разрывало накатывающееся чувство победы. И он словно голубь стал аккуратно и самодовольно обхаживать свою голубку, добиваясь обладания. Комизм сцены усиливался, конечно, и благодаря спрятанному под столом мужу, до которого Анастасия Светлова то и дело старалась достучаться, ожидая спасения. Когда же актриса подняла скатерть, под столом сидел паралично застывший Оргон с распахнутым, как у рыбы, ртом и вытаращенными глазами. 

Красоту и стильность спектаклю придали качественно проработанные костюмы. Стилизованные под одеяния времён Мольера, они в то же время были очень современны и модны. Это настоящая большая авторская работа художницы по костюмам Виктории Хархалуп. Интересно было рассматривать всё: и игру фиолетовых оттенков в париках, и тонкие детали кружев на кринолине горничной, и помпончики на скатерти, и струящиеся волны плаща Дамиса, и кокетливый бантик на пышной юбке Марианы, и шикарное красное платье с аксессуарами, которое вдруг улетучивалось и превращалось в новый розовый наряд. А что сказать про грандиозный костюм Короля-Солнца?! Ослепительный, сияющий, королевский. 

Этот финальный аккорд с появлением Короля-Солнца как некоего высшего существа был неожиданным и поразительным. Кто это был? Высший разум, Будда, король Людовик XIV или президент? Какая разница… Ведь он пришёл и был милостив к обманутым и суров к обманщику. 

Военная тема в бардовских мотивах

Завершили «волковцы» гастроли музыкальной композицией «Он не вернулся из боя…» режиссёра Дениса Азарова, в которую были включены бардовские песни на тему Великой Отечественной войны.

В темноте выстраиваются актёры в длинный ровный ряд на фоне проекционного экрана, словно строй солдат, которые когда-то не вернулись из боя. Чтец Владимир Майзингер сухо читает цифры и факты той жесточайшей войны: численность погибших, раненых, истреблённых, пропавших без вести… На протяжении всего спектакля между песен так и будут звучать эти цифры и факты. На большом экране-проекторе в красно-чёрно-белых тонах, прерываясь и вновь возникая, как на старых киносъёмках, скакали странные аппликации: то красная звезда складывается из бумаги, то она разрывается и угол её летит вниз как осколок снаряда; то мельтешат красные, словно начерченные кровью, галочки, будто бы отмечая новые смерти людей, отрядов, батальонов, городов; то вырисовывается облик солдата, пустой и безымянный, вырезанный из жизни войной; а затем плывут целым потоком такие же призрачные кораблики с солдатиками, их тоже уносит из жизни буйная кровавая война. Иногда экран остаётся пустым, словно авторы дают возможность дорисовать нашему воображению звучащие в песнях сюжеты. 

На сцене возникают атрибуты и символы войны: жестяные кружки и тарелки, солдатские сапоги, брошенная кукла, оружие… Всё это вёдрами засыпают землёй. Всё это ушло, засыпано, поросло травой и почти забыто. Но чтобы помнили, и поставлен этот простой и душевный спектакль. Все актёры одеты одинаково – в чёрные футболки и джинсы, чтобы не отвлекать внимание от главного. На сцене – современные молодые люди, как написано в аннотации к спектаклю, именно такие и уходили на войну. Молодые люди, вспоминающие тех, молодых. Песни Высоцкого, Окуджавы, Визбора, Городецкого звучат из тишины сурово и пронзительно. Тематика такова, что трудно остаться безучастным и равнодушным. Конечно, подкатывает ком к горлу и отзывается болью и памятью в сердце. Концерт быстро заканчивается, по-моему, даже слишком быстро. Вечер получился душевный, и песни исполнялись ребятами замечательно, но как-то чувствуется невысказанность и «недораскрытость». Просится что-то настоящее и серьёзное на данную тему. Но в театрах почему-то не значится…