– Как пришла любовь к древнерусским текстам?

– Этот замечательный язык я полюбил с детства. Забавно, но одной из моих первых книг было «Слово о полку Игореве», которое я, только выучившись складывать буквы, пытался читать по-древнерусски. Конечно, ничего не понимал, но сам процесс мне очень нравился. Ближе со старославянским познакомился в университете, когда изучал литературные труды Николая Лескова. Писатель хорошо знал и любил церковно-славянский язык. И впоследствии жизнь сложилась так, что, когда при поступлении в аспирантуру меня пригласили сдавать экзамены по древнерусской литературе в Пушкинский Дом, я почувствовал себя дома не только в научном смыс­ле, но и просто по-человечески. 

– Вам посчастливилось учиться у академика Дмитрия Лихачёва. Чему самому главному он вас научил? Повлияло общение с ним на ваше сегодняшнее творчество?

– На моё творчество влияет то, что Дмитрий Сергеевич был человеком безупречного вкуса. Когда я что-то пишу, иногда себя спрашиваю: понравилось бы это ему? Когда чувствую, что нет, думаю, как сделать иначе. Лихачёв был для меня учителем не только в научном, но и в человеческом смысле. Он дал мне чувство внутренней свободы – это один из главных уроков для меня. Он не боялся ничего с той ночи, когда ждал смерти в Соловецком конц­лагере: тогда он слышал, как расстреливают людей. В своих воспоминаниях Дмитрий Сергеевич писал, что на утро он вдруг понял, что больше не боится ничего. 

– Для чего современному человеку интересоваться древнерусскими текстами, историческими воспоминаниями?

– Чтобы сделать свою жизнь шире. Можно существовать так, как будто ничего не было до тебя и ничего не будет после, но тогда жизнь становится одномерной, плоской. Другое дело, если ты хочешь разобраться, как мы возникли, стали такими, какие есть. Читая эти тексты, понимаешь, что человек – это звено в бесконечной цепи из прошлого в будущее. Сегодня знание о мире часто сводится только к телевидению или Интернету. При всём кажущемся многообразии современных средств массовой информации они все ужасно однотипны и однобоки. Если мы хотим узнать не просто другую трактовку события или вообще услышать то же самое, только в других словах, если стремимся глубже понять то, что происходит, нужно окунуться в совсем другое измерение. Его и представляют собой средневековые тексты: в них совсем другой взгляд на вещи, вечностный, очень глубокий и умный. До него, к сожалению, не поднимаются ни современные СМИ, ни (за редкими исключениями) даже книги. 

– Когда изучаете текст, у вас создаётся образ человека, который его когда-то писал?

– Да, и то, как я его представляю, отразилось в романе «Лавр». Часто, когда читаешь средневековые тексты, хорошо видишь и автора, и его героев: они очень ярко выражаются. И это несмотря на то что литература средневековой Руси, по словам Дмитрия Лихачёва, «этикетна», то есть повествует не столько о том, что было, сколько о том, как это должно было быть. Есть некоторое противопоставление должного сущему. Но даже при этой «этикетности» в рукописях проявляются живые люди. 

– Как вы думаете, много читателей у этих текстов?

 – Я полагал, что немного, и поэтому не рассчитывал на успех «Лавра», который соткан из таких текстов. Но как раз реакция на этот литературный труд показала, что я, к моей радости, ошибался: таких людей очень даже немало. Потому сейчас важно показать им дорогу к древнерусским рукописям. С одной стороны, мы в Пушкинском Доме это и делаем, готовя тексты, комментируя и переводя их. Но есть и другой путь, литературный. Я хотел показать, как интересен мир средневековой Руси, как прекрасен её язык, – и какой же удивительный и не­ожиданный отклик я увидел!

– Как вы находите сюжеты для своих произведений? 

– Сначала выбираешь того, о ком будешь писать. Потом, когда начинаешь задумываться о герое, выстраиваешь для себя логику его мышления, поступков. В конце концов он начинает действовать сам, уже не столько фантазией автора, сколько своими собственными ресурсами. Недаром некоторые писатели говорили о том, что герои начинают вес­ти себя неожиданно для автора. 

А я думаю, самый важный момент творчества наступает именно тогда, когда герой впервые начинает двигаться самостоятельно. 

До «Лавра» я слышал какие-то рассказы, немного напоминающие историю моего персонажа, читал, конечно, жития. «Соловьёв и Ларионов» – отчасти моя семейная история: я почти ничего не знаю о своём прадеде, кроме того, что он пошёл добровольцем в Белую армию. Этот сюжет меня давно интересовал, так появились генерал и изучающий его жизнь историк. В этой книге заключается одна из важнейших для меня идей: что бы человек ни изучал, он изучает самого себя. Так, историк Соловьёв, изучая жизнь генерала Ларионова, глубже начинает понимать себя, и именно это и выстраивает его жизнь должным образом.

На литературных вечерах в Иркутске будет представлена книга «Пара пьес», в которую войдут драматургические работы «Музей» и «Пародист». Сразу скажу, что пьеса «Музей», как и роман «Лавр», совсем не об истории. Она о людях. Да, главные герои – Сталин и Киров. Мы знаем версию о том, что Сталин каким-то образом причастен к смерти Кирова, и я не могу ни подтвердить её, ни опровергнуть. Но в данном случае действуют не исторические личности, а две воли. Меня интересуют не событийные подробности (я их не касаюсь), а логика развития отношений между этими волями. Однажды читал об одном биологичес­ком исследовании, когда хищных животных оставляют без еды в закрытом пространстве. В конечном счёте они друг друга поедают и остаются две особи, которые часами ходят кругами и смотрят друг на друга, пока одна из них не умирает от разрыва сердца. Люди часто повторяют, к сожалению, такие биологические модели. Есть личности со страшной, мощнейшей энергетикой, способной подавить всё существующее рядом. О феномене такого воздействия и написана эта пьеса. 

«Пародист» совсем другая вещь. Эта история создана на современном материале: в центре действия человек, который зарабатывает, пародируя знаменитостей. Жизнь складывается так, что в конечном счёте ему приходится пародировать самого себя. Если «Музей» рассматривает взаимодействие воль, то «Пародист» посвящён проблеме взаимоотношений настоящего и вторичного, пародийного, ведь пародия – это пример странного умножения сущностей, такой как бы облегчённый вариант настоящего. Пьеса как раз о том, как этот облегчённый вариант бытия становится для героя настоящей драмой. Она несколько пессимистична, но при этом написана с большой долей юмора. 

– Что для вас история? Она свершилась давно, или то, что происходит сейчас, накладывает отпечаток не только на будущее, но и на прошлое?

– Прежде всего, конечно, на прошлое влияет наше понимание прежних событий. То, что было, наверное, имело какой-то объективный вид, но сейчас, по сути, это лишь наши представления о том, что было. И часто эти представления замещают собой ту истину, которую нам никогда не дано полностью узнать. В этом отношении всякое изменение наших представлений о прошедших событиях является изменением этих событий. Но в самом глубоком смысле есть вечность, и мы в какой-то момент придём туда, где нет времени… Если рассуждать с такой позиции, то всё друг с другом связано независимо от расположения в истории. 

– У человека, занимающегося историей, остаётся рубец на серд­це, который болью отзывается на соприкосновение с новой информацией? Или оно закаляется и заключается в «броню»?

– Страшные вещи происходят, к сожалению, и в современности – не реже, чем в древности. Мне кажется, на любое время в истории выпадает примерно одинаковое количест­во зла. Просто распределяется оно по-разному и в одних случаях творится властью, в других – преступностью, вражеской армией…. Я не думаю, что одни века более гуманны, чем другие. В средневековой Руси (вопреки тому, что принято о ней говорить) в каком-то смысле больше ценили человеческую жизнь, чем сейчас. Там не было массовых методичных убийств, таких, какие существовали в XX веке. То страшное, что порой происходило в Средневековье, бьёт по сердцу, но кардинально моё представление о мире не меняет, потому что мироощущение каждый человек черпает из своей современности, а наша современность многообразна, к сожалению, и в смысле трагического. Я воспринимаю любые события как явления, происходящие с человеком, изменяющие его. Как бы мы ни отличались на разных этапах истории, мы всё равно очень похожи: при всех внешних отличиях человек всегда остаётся человеком. Прогресс – это не улучшение людей в нравственном или интеллектуальном отношении. Он является только техническим прорывом. Разве от того, что мы ездим на машинах или пользуемся сотовыми телефонами, человек стал лучше или умнее? 

– Что для вас сейчас ближе: научная работа, создание прозаичес­ких произведений или драматургия?

– Меня привлекает всё в равной степени, и от этого возникает масса сложностей, потому что ни времени, ни сил не хватает. Несмотря ни на что, продолжаю научную деятельность – сейчас готовлю очередную статью. Параллельно пишу роман, не исключаю, что потом займусь пьесой. Кроме того, очень много езжу с выступлениями: в апреле был в Санкт-Петербурге всего три-четыре дня, зато съездил в три страны, не говоря уже о путешествиях по России. И это совершенно изматывает, надо сбавлять обороты. Сейчас пришло понимание того, что надо либо заниматься выступлениями, либо пытаться создавать те тексты, которые я надеялся создать. Поэтому пос­ле июня, когда выполню все обязательства по поездкам и встречам, собираюсь уехать в деревню и писать.

– О чём вам бы хотелось поговорить с иркутянами на литературных вечерах? 

– Самые интересные встречи возникают, если у слушателей много вопросов: ведь вопрос – это не просто попытка человека что-то узнать, он и сам выражается в том, что его интересует. Когда собеседники начинают тебя спрашивать, всё искрится и принимает живые формы, тогда я начинаю что-то понимать о том месте, в которое при­ехал. Таким образом хочется познакомиться и с очень значимым для истории России городом Иркутском, где я никогда ещё не был. Так что жду встречи с иркутянами с волнением и надеждой на многолетнее знакомство.