Это уж как кому угодно

– Вот именно потому, что такие, как вы, Сеницкий, спускают невеж­дам, они и объявляют до времени, будто новый век вошёл в наши жилища. Для них ведь и очевидное неочевидно просто в силу недостаточной просвещённости и нерасположенности к прогрессу. Не могу представить, чтобы сто лет спустя кто-нибудь усомнился, что 2000 год – последний во втором тысячелетии, а вовсе не начало третьего, – Быстрицкий швырнул газету с ненавистной ему публикацией в угол. И Сеницкий счёл за лучшее предложить ему прогуляться.

Публика, посещавшая открытые заседания в окружном военном суде, очень любила Быстрицкого за его нервный, страстный стиль защиты, сразу дававший ощущение своеобразного родства с подсудимыми. Быстрицкому и дела отдавались ясные, простые, когда и преступник и преступление были налицо. 

У Сеницкого же в военной адвокатуре была репутация безусловно блестящего, но очень уж сложного господина. Его речи, замечательно выстроенные, исключали какие-либо натяжки, при этом всегда ощущалась тончайшая философская подкладка. Каждый аргумент обвинения он раскладывал на мельчайшие составляющие и неспешно исследовал, оставляя лишь незыблемые доказательства и осязаемые улики. И всегда добирался до «закоулков», которые не освещал однобокий прокурорский фонарь, и выставлял заграждения перед пропастью судебных ошибок. Он мог бы показаться и дерзким, этот Сеницкий, когда бы не не затушёвывал так старательно собственную персону. Да, он был неподражаемо скромен и нигде, кроме как на судебных заседаниях, не защищал свою точку зрения. По пустякам же и вовсе не спорил никогда. Он и теперь, прогуливаясь с Быстрицким, просто молча слушал, пока капитан окончательно не растратил весь свой пыл. И только по возвращении на прямой вопрос: «Вы-то сами как всё представляете?» – задумчиво отвечал:

– Последний год старого века или первый год нового – это уж как кому угодно. Столетия, тысячелетия – суть деления очень условные, природа в вечном своём движении явно не замечает их. Так же для неё неважны и придуманные людьми параллели-меридианы, полюса, градусы широты-долготы. Да и мы придумали эти фикции только лишь для того, чтобы удобнее было ориентироваться в пространстве.

– Не думал, что смена веков вас совершенно не занимает…

– Да не то чтобы не занимает… Для меня тут другое важно: что из века в век беспрепятственно переходит насилие. Вот и теперь ведь англичане льют свою и чужую кровь – и всего лишь за какую-то высоту, удерживаемую бурами. Германский император истово призывает «точить мечи», а американцы без тени сомнения отжимают соки из филиппинцев. Что уж говорить о нашем ссыльно-каторжном крае! 

– Да, после праздников просто страшно читать уголовную хронику: то в Тулуне на заимке обнаружат вырезанную семью, то в Лисихе наткнутся на отрубленную голову, то в самом центре Иркутска найдут ограбленных и убитых супругов… 

– Дело о недавнем убийстве Собасского и Мельниковой начали разбирать в военном суде 29 декабря прошлого, 1899 года, а закончили 1 января 1900-го. Представьте, мы и не заметили, как перешагнули в новый год.

– Кстати, примите мой респект, капитан: никак не думал, что вам удастся доказать непричастность к этому преступлению супругов Витковских, всё-таки несколько фигурантов на них указывали. Неужто вы в самом деле были уверены в их невиновности?

– Витковский чрезвычайно подвержен всяческим искушениям, но с недавних пор он испытывал два противоположных влияния: с одной стороны – преступной среды, а с другой – супруги, пошедшей за ним в Сибирь. И у меня изначально было чувство, что Витковская взяла верх в этот раз и, быть может, в последний момент, но отвела слабого от беды. У неё есть способность к умиротворению и потребность в умиротворении. И у неё даже слёзы особенные, очищающие от злого умысла, перед её слезами даже кое-кто из прожжённых преступников не устоял.

Все всё понимают, но не имеют силы произнести вслух

– Да вы, Сеницкий, знаток женской психологии! Марию Литовченко стали бы защищать?

– Нет, ни под каким видом. Именно потому, что понимаю её. Понимаю и боюсь. Она, если хотите, полный антипод Витковской: жестокая, расчётливая, не способная не только на жалость, но и просто на волнение. Она может лишь изображать волнение. Весь её артистизм и внешнее очарование – только инструменты для обольщения жертв. 

– Говорят, от неё страшно много энергии? 

– Остывшей, нерастраченной. От такой энергии всё цепенело вокруг. Вы только представьте, капитан: средь бела дня в центре Нижнеудинска вырезается купеческое семейство, вывозятся все товары, и никто – от ближайших соседей до исправника – не задаётся вопросами. Преступники открыто разгуливают по улицам, не скрываясь, сбывают награбленное – и все делают вид, что ничего не замечают. Все и всё понимают, но не имеют силы произнести это вслух. Литов­ченко и теперь спокойно подаёт апелляции, словно не сомневается в конечном успехе. Вы обратили внимание, как смотрела она на своих подельников во всё время судебных заседаний?

– Как сильный смотрит на слабых – с презрением.

– А мне подумалось, что это взгляд из будущего…

– Ну вы хватили, Сеницкий! 

– Ни в коей мере ни на чём не настаиваю. И разыгравшееся во­ображение вовсе не исключаю. Но если у нас в военном суде раз за разом судят гражданских – и всё по законам военного времени, то невольно задумаешься и спросишь себя, что же будет дальше. 

Хозяин и работник встретились в одной камере

– А по мне так наоборот: грядут хорошие перемены в наступающем двадцатом веке. Ведь и сейчас уж стираются границы между сословиями, богатый и бедный, начальник и подчинённый могут на равных встретиться у мирового. Для европейских государств это, может, и норма, но на Сибирь она только распространяется. И распространится по-настоящему широко именно в наступающем двадцатом веке. Знаков этого много, и я с удовольствием их констатирую. Нет, вы только представьте себе, Сеницкий: в иркутском тюремном замке в одной камере сошлись недавно приисковый рабочий и известный золотопромышленник, когда-то нанимавший его! Мало того, пролетарий предъявляет капиталисту иск в 10 рублей, когда-то неуплаченных за работу! Ну признайтесь, признайтесь, что этакое было просто невозможно лет десять-пятнадцать назад! А теперь возможно! И не суть важно, что дело невыигрышное, что расчётной книжки у рабочего нет, а свидетели за полторы тысячи вёрст. Важно, что пролетарий желает разоблачить бывшего хозяина, показать, что его обман лишил необходимых средств и в конечном счёте толкнул на скамью подсудимых. «Когда хозяева не расплачиваются за работу, пусть не обижаются, если к ним придут и отберут у них всё!» – эту фразу рабочий несколько раз повторил у мирового судьи. А потом ещё плюнул золотопромышленнику в лицо. 

– Надо полагать, что составлен протокол об оскорблении действием?

– Конечно, обиженный капиталист потребовал немедля оформить бумагу и тут же вынести пролетарию наказание, но судья подумал и… Посоветовал жаловаться конвойным. Молодец!

– Думаю, судья понимает или просто чувствует, что наступающий век несёт уже новую расстановку сил и, страшно сказать, новое правосудие, – Сеницкий помолчал. – Покуда же мы свободны ещё. Даже и в военном суде, даже и под прессом генерал-губернатора.

– Сеницкий, я ведь говорил вам, что не вмешиваюсь в политику! – резко вскинулся Быстрицкий. – 

И вам тоже не советую!

– Да я и сам ведь аполитичен, – спокойно улыбнулся Сеницкий, – и не только как служилый, государственный человек, но и просто из неприязни к бузотёрам-социалистам. Я и генерал-губернатору только сочувствую. Потому как вижу его беспомощность перед страшной силой, которую можно ещё задавить, но уже невозможно сдерживать. В Сибири с её концентрацией уголовного элемента слишком уж вольготно таким, как Мария Литовченко. Я их боюсь.

– Экий вы мрачный господин, капитан, – в голосе у Быстрицкого появилась настороженность. – А кто бы мог подумать: всегда так спокойны, взвешенны и невозмутимы. 

– Разве ж я сегодня вышел из обыч­ного тона? 

– Ничуть. Но уж лучше бы вы накричали на меня, обвинили в чём-нибудь, но при этом не отрезали от счастливого будущего. Должно быть, у вас очень много силы, капитан, если вы нисколько не обольщаетесь будущим. А я хочу обольститься! Мне ужасов жизни с избытком хватает при подготовке к процессам. Да и просто в окружающей жизни. Недавно тюремный смотритель рассказал, что надзиратели приторговывают верёвками с виселицы: картёжники считают за счастье получить хоть кусок и платят, сколько потребуют. Вы скажете, обыкновенные суеверия, а я и не спорю ведь, но всё одно неприятно. Какая-то тёмная полоса пошла. Вот и в судебной палате, кажется, перемена: старшему председателю дали орден и сенатора – верный знак скорого переезда в столицу. А жаль: на редкость приличный человек. Присяжные поверенные и нотариусы объединились (в кои-то веки!) и ходили свидетельствовать почтение. Заодно и с новым орденом поздравляли – тоже ведь знак окончания сибирской службы. Правда, прокурор Коваленский требовал не верить слухам, а касательно ордена даже заметил, что вся палата отмечена за два года беспримерных трудов…

Ром остановил его на пороге

– А ведь и правда: две Анны на шею главам департаментов иркутской судебной палаты плюс ещё ордена Станислава и Владимира.

– Но председатель палаты-то всё одно уехал, и не один, а с семейством: я об этом сужу по тому, что сукачёвская-то квартира, где он проживал, отдаётся в аренду. Сам объявление видел в свежей газете, – Быстрицкий поискал на столе и протянул Сеницкому номер «Восточного обозрения».

– Да, в самом деле, есть объявление на первой странице. Но в разделе хроники можно найти и весьма интересное объяснение: «Старший председатель иркутской судебной палаты сенатор Кастриото-Скандербек-Дрекалович уволен в отпуск внутрь империи и за границу на четыре месяца».

– Хорошая новость. А то мне как раз сейчас недостаёт небольшого заряда оптимизма.

– Тогда и ещё вас порадую, капитан. То есть, собственно, рассмешу: недавно в квартиру ксёндза Рудзи забрался вор (ссыльно-поселенец Сыпко) и выпил весь ром да ещё и немного водки в придачу. После чего забрал мелкие деньги, надел шубу ксёндза и отправился восвояси. Но коварный ром свалил его на пороге и отпустил уже после того, как хозяин перевёз Сыпко в часть. Без шубы, разумеется. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского