ГДР. Пионерия как луна: просто была

«В 1988 году я стал  юным пионером – это первая ступень, – вспоминает Штефан Бирбаум. – Стать пионером-тельмановцем  я просто не успел: когда мне было 10 лет, уже не было ГДР. Но всё-таки  юным пионером я был и, стоя в белой блузе и голубом галстуке, вместе с другими отвечал на «Пионер, будь готов!»: «Всегда готов!» 

По словам Штефана, даже в 1988-м система была невероятно жёсткой, так что пройти мимо пионерии было проблематично. Впрочем, и желания сопротивляться не было. «Мне кажется, люди воспринимали пионерию как луну: она просто существовала. У каждого человека было два лица – публичное и частное. На 1 Мая все ходили на демонстрации,  были носителями идеи, а в обычной жизни мало интересовались всеми этими доктринами. Вот и к пионерии относились спокойно: ни враждебно, ни по-дружески.  Я сам, будучи ребёнком, чувствовал себя совершенно нормально, это были мои одноклассники и всего лишь. Но сейчас  с трудом представляю, что подобная система  могла бы существовать,  несмотря на то что рос в Восточной  Германии. Фокус на дисциплину, никакой индивидуальности… Наверное, я слишком мало прожил в той стране», – улыбается он. 

Мама Штефана Ханнелоре родилась в 1957-м и в Восточной Германии  прожила более чем достаточно.  «Вступление в пионеры было обязательным, но не было принудительным. Чувствуете разницу? – говорит она. – Я была пионером с первого класса, настоящим пионером – обожала пионерские песни, с удовольствием получила свой значок на построении. И потом, мы были такие милые – голубые галстуки, синие юбки, белые блузы и гольфы».

Пионерскую организацию  Ханнелоре вспоминает с чувством уважения: туда, пусть и из политических соображений, попадали лучшие: «Там не было слабых учеников. Слабым или глупым никто бы не повесил галстук на шею. В ГДР галстук был символом связи с советской системой». Советский Союз вообще был образцом для подражания:  «русские» праздники были введены и в ГДР. Иногда это вызывало смешанные чувства: даже если между нацистской Германией и новым социалистическим государством проводят жирную черту в головах, праздновать 9 Мая в Германии сложно. 

«Отношение к пионерии в моём кругу было дружелюбным, – вспоминает Ханнелоре, – но дети пасторов, конечно, наблюдали всё это со стороны. Церковь была подавлена коммунистическим режимом, и они, конечно, в Союз немецкой молодёжи не вступали. И всё-таки я до сих пор считаю, что пионерия была очень полезна. Конечно, там имелась политическая составляющая, но это было не так уж плохо. Всегда что-то торжественное, красивая одежда, флаги, награды за достижения, похвала.  Мы были детьми, мы не думали о давлении и политике, просто чувствовали, что  пионерская организация нас объединяет. И потом, настоящее влияние на нас всегда оказывали родители, то, что происходило дома. Этому никакая политика не могла противостоять».

Чехословакия. Гордость, радость, страх

Паулина Де Лос Рейс в 1983 году была шестилетней словацкой девочкой, дававшей клятву искорок  у развевающегося советского флага. Как и советские октябрята, их чехословацкие сверстники были одеты в тёмно-синие костюмы, на которых красовались значки. Социализм пришёл в Чехословакию после войны, и режим хотел взять под свой контроль всё, в том числе детей. Впрочем, в шесть лет об этом думать не приходилось. 

Паулина помнит лишь еженедельные октябрятские занятия: «На час-полтора наш класс оставался после школы, мы что-то мастерили вместе с пионерами, а если погода баловала, просто бегали на улице. Когда я стала пионером, сама в течение года занималась с искорками. Вообще-то это было неплохо – бесплатные занятия для детей и дополнительное время для родителей», – оценивает она теперь тот период.

В четвёртом классе Паулина дала пионерскую клятву. Торжественно одетые, искорки ехали на автобусах на границу Словакии и Польши. Там, на Дуклинском перевале, где велись бои во время обеих мировых войн, расположен монумент в память о павших воинах. «Там мы давали наши клятвы, там нам повязали ярко-красные галстуки и выдали новые значки. Я была горда, что стала пионером. Я думаю, что мы все тогда гордились: всё было очень красиво и только для нас», – рассказывает она.

Но не все праздники были одинаково приятными. «Конечно, нам прививалась идея, что мир разделён пополам, что всё плохое – это США, а Советский Союз – единственный путь к светлому будущему. 8 мая, когда Европа празднует капитуляцию Германии, нас загоняли в кинотеатр и заставляли смотреть ужасные фильмы про мир, уничтоженный США во время третьей мировой войны, – вспоминает Паулина. –  Например, такой. В бункере после атомных бомбардировок выжили несколько взрослых и шестеро детей. Через некоторое время все взрослые умерли от инфекций, а дети, похоронив их, решили выйти на улицу и искать других выживших. В финальной сцене они идут через развалины какого-то города в противогазах. Несколько месяцев после просмотра у меня были кошмары, и я спрашивала маму, скоро ли мы умрём. 

Помимо этих фильмов, в школе раз в месяц были учения: по школьному радио передавали, что началась атака. Услышав свистки и удары в рельсу, класс должен был отправиться на склад и получить противогазы. Затем мы выбегали на улицу и должны были по карте и компасу найти путь через задымлённое с помощью дымовых патронов поле и суметь помочь раненым. С одной стороны, это было довольно весело, но в то же время страшно: вдруг что-то подобное произойдёт на самом деле».

Двойственность ощущений присутствовала везде. «Например, мы все учили русский язык – с первого класса и до окончания школы. Выбора не было. Лично я всегда считала русский красивым, мне нравится, как он звучит, но давление не нравится никому», – говорит Паулина. Конечно, с изучением русского было связано многое, в частности переписка с  детьми из Советского Союза. «Адреса советских мальчиков и девочек нам принёс учитель. Я переписывалась с девочкой из Москвы. Но я отлично помню, что для нас  в этом был двойной интерес: под прикрытием идей социализма мы  на-деялись когда-нибудь  съездить в Советский Союз. Ещё у нас был «Памятник Пушкину» – что-то вроде конкурса чтецов между учениками разных школ, который, кстати, существует до сих пор.  Были недели русской книги, когда каждый класс должен был купить хотя бы одну русскую книжку и прочитать её на уроке, или недели русской кухни, где мы готовили борщ и пельмени, – здесь Паулина начинает довольно улыбаться. – Но лучше всего были пионерские лагеря. Это был настоящий праздник! – её глаза загораются. – Мы с братом ездили в лагеря дважды. Первый раз в  Словакию, а во второй на три недели в Венгрию. Это было безумно здорово: жизнь без родителей, каждое утро поднятие флага, расписание на день, походы. Мы научились разжигать огонь, пользоваться компасом, строить укрытия. Это было похоже на жизнь разведчиков, разве можно было это не полюбить! Я помню, как к нам с братом сумел вырваться кто-то из родителей, но мы были слишком заняты своими делами», – смеётся Паулина. 

Ещё одной радостью было Первое мая. «Мы тренировались на футбольном поле, кричали: «С Советским Союзом навсегда!» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В общем-то это тоже был праздник, вся страна выходила на улицы: дети вместе  с родителями, часы ожидания своей очереди, и наконец мы проходим перед заполненными трибунами. Мы очень уставали, но в конце  нас всегда ждал поход в булочную, где мы с братом получали долгожданные сладости». 

37-летняя Паулина на мгновение замолкает, а потом говорит, что о своей чехословацкой жизни помнит  и другое: запрет на посещение церквей, страх высказывать то, что думаешь, невозможность путешествовать за пределы соцлагеря и то, что её беспартийные родители всегда были против режима. Сейчас прежняя  жизнь кажется ей далёкой и нереальной: у неё трое детей, вместе с ними и мужем она живёт в США, той самой империи зла и атомных бомб. Но  режимное детство всё равно вспоминает с улыбкой и считает, что кое-что тогда было лучше, чем теперь: «Я отлично помню первый день в школе: на парте меня ждали новые книжки, тетрадки, линейки, карандаши… Я шла домой с рюкзаком, наполненным доверху. И так было каждый год: мы находили всё, что нам нужно, на наших столах. Это было здорово. После 1989 года вместо этого получают список вещей, которые нужно принести в школу». 

Венгрия.  Хорошо, если хочется

«Когда мой сын сказал, что он подумывает о том, чтобы стать пионером, я была несколько ошарашена, – смеётся  Каталин Марти. Ей 42, и её пионерская жизнь помнится ей довольно безрадостной. –  Сама я не любила всю эту пропаганду, потому что дома слышала совершенно другое.  Помню, что говорили мои родители. Мне было сложно как-то сопоставить это с тем, чему нас учили в школе и после неё, когда мы собирались на встречах пионеров. Кстати, пионером я была плохим – не любила маршировать, стеснялась петь, училась так себе. Хотя теперь думаю, что дело было не только в социализме. Просто я не очень-то ладила с детьми и боялась большого скопления людей».

В семь лет Каталин, как и большинство её сверстников, стала «маленьким барабанщиком» (аналог октябрят), затем пионером. Она говорит, что в детстве больше всего хотела, чтобы её оставили в покое. «Если бы мне сейчас разрешили вернуться и предоставили выбор, я бы предпочла быть сама по себе. Без того, что у вас называлось политинформацией, без кружков и занятий, куда нельзя было не ходить: что-то всё равно нужно было выбирать, – Каталин усмехается. – С другой стороны, может быть, тогда я вообще перестала бы общаться с людьми».

Женщина говорит, что, будучи взрослой, не раз обсуждала социалистическую Венгрию с друзьями и коллегами. «Многие в стране не довольны той жизнью, которая есть сейчас. Прямо как у вас, да? – она подмигивает мне и продолжает: – Низкие зарплаты, такой же уровень жизни,  большинство стремится уехать из страны, другие тоскуют по старым временам. Говорят, тогда  богатства не было почти ни у кого, но все были вместе». 

Я спрашиваю, хотела бы Каталин вернуться назад,  в Будапешт её детства. Она мотает головой: «Как бы ни было плохо теперь,  мне этот мир ближе. Я вообще ни о чём не жалею и не хочу возвращаться. В моём пионерском детстве осталась только одна нереализованная мечта: я хотела работать на детской железной дороге в Будапеште. Она меня завораживала. Но туда попадали лучшие из лучших, то есть не я. Но знаете, что интересно? Я начала об этом говорить: мой сын, ему семь, недавно сказал, что, может быть, хочет стать пионером (организация всё ещё существует, хотя теперь там нет политики и вообще посвободнее). Я сначала не очень обрадовалась такому желанию, но потом подумала: почему бы нет? В конце концов, в пионерии нет  ничего плохого. Если только ты сам этого хочешь».