Классическую фразу таможенника Верещагина из фильма «Белое солнце пустыни» про державу, за которую ему обидно, от своих собеседников – работников Иркутской таможни – я не услышал. Но отчётливо почувствовал. 

Попетляв кривыми улочками по не первой свежести асфальту, машина остановилась на неопрятном пустыре среди беспорядочно разбросанных штабелей сосновых брёвен. Под ногами – толстый, пружинящий слой мокрой сосновой коры, прикрывающий лужи. Вокруг – каменные руины заброшенных промышленных строений – идеальные декорации для съёмки фильмов про войну и бомбёжки. Посередине – недлинный железнодорожный состав. Поменьше десятка вагонов загружено круглым лесом. Ещё несколько ждут погрузки, но автомобильный кран, задрав в зенит высокую стрелу, стоит без движения. Чуть покачиваются под порывами ветра свободно болтающиеся стропы. В кабине пусто. Наверное, у крановщика обед.

Пустырь выглядел бы совсем мёртвым, если бы не рычащий, урчащий, громыхающий челюстной погрузчик. Он резво бегает по рыхлой подстилке, собирает рассыпанные брёвна и складывает их в ближние штабеля. Его перемещения кажутся хаотичными, суетливыми, бессмысленными, но штабеля древесины между руинами, тем не менее, на удивление быстро приобретают вполне упорядоченный вид. 

– Неужели это бывший Иркутский мелькомбинат? – вслух догадываюсь я, уловив в каменных руинах знакомые очертания былых производственных строений когда-то крупного, процветающего промышленного предприятия. 

– Да, – подтверждает Александр Сурков. – Мне говорили, что вот это, – он показывает на ближние к нам развалины, – когда-то было комбикормовым заводом.

Александр Александрович ответил почти равнодушно, без заметных эмоций. Он привык и к этим, и к другим руинам, расположенным вокруг других железнодорожных тупиков, потому что работает главным государственным таможенным инспектором Иркутского таможенного поста и контролирует в основном экспорт лесопродукции. Насмотрелся. Ещё полтора-два десятка лет назад на разных подъездных путях в вагоны грузилась очень разная продукция. От черемховских безразмерных носков до огромных узлов и деталей крупнейших в мире золотодобывающих драг. Теперь везде… Ну, почти везде, где есть рельсы и куда можно подать вагон, лежит, грузится, отправляется «за бугор» древесина. На многих, может быть, даже на большинстве тупиков так же, как здесь, в работоспособном состоянии остались только железнодорожные пути, окружённые в лучшем случае обветшавшими строениями, в худшем – руинами. 

Впрочем, кое-где в наспех подремонтированных корпусах былых заводов уже организовано, а где-то начинает создаваться и новое производство. Опять же лесопильное. Часто – совсем примитивное. Не столько для реальной переработки круглых лесоматериалов и получения прибавочной стоимости, сколько потому, что пиломатериал за границу продавать проще – бюрократических формальностей и условностей меньше, и вопросы о законности происхождения древесины у контролирующих органов возникают реже.

Перед выездом с инспектором на фактический таможенный конт-роль я спросил Глеба Орноева, начальника отдела таможенного досмотра Иркутского таможенного поста, какая продукция проходит через него на экспорт из Иркутска. Таможеннику не пришлось искать толстые тома с перечислением номенклатуры изделий. Не пришлось морщить лоб, вспоминая, и загибать пальцы, подсчитывая. Ответил легко:

– На экспорт через наш пост уходит, можно сказать, только лес и металлолом. Редко и мало другие сопутствующие товары. Ещё «Янта» иногда немного своей продукции в Монголию отправляет.

– Древесина и металлолом, – говорю, – это сырьё. А готовую, конечную продукцию, изготовленную в нашей области, кто-то, кроме «Янты», продаёт за рубеж? 

Этот вопрос оказался сложнее, «на раз» не ответишь. Глеб Владиславович задумался. 

– Нет, не встречал. Может, что-то когда-то и было случайно, отдельными эпизодами, но не вспомню. Кроме того, я всю номенклатуру не вижу. Некоторые товары могут проходить без формы контроля.

– А что к нам в Иркутск приходит из-за границы? И из каких стран?

– Преобладающие поступления, конечно же, из Китая. Номенклатура товаров разная. Ассортимент очень широкий. От фруктов до нетканого полотна, вот, только что поступило. И до стали. Но в основном, пожалуй, оборудование. 

– Сталь?! Вы сказали, что область отправляет в Китай металлолом, а покупает готовую сталь, что ли?! Неужели мы теперь из собственного металлолома не можем сварить себе нужную сталь?

– Можем или не можем – не знаю. Но покупаем. И мебель тоже покупаем. Может быть, как раз на те деньги, что были выручены от продажи кругляка.

– Наверное, ещё и изготовленную из нашей древесины?

– Вполне. Но мебель к нам поступает не только из Китая. Идёт из разных стран, в том числе из Европы.

Знал, понимал, что дело обстоит именно так. Но очередное подтверждение тому, что наша область, как и вся Россия, остаётся сырьевым придатком индустриального мира, слышать всё равно грустно. Чтобы убедить самого себя в обратном, попытался вспомнить хотя бы один вид продукции… 

Чтобы это было не сырьё и не полуфабрикат, как целлюлоза, а конечный продукт, изготовленный в Иркутской области нашими руками и нашими мозгами. Такой продукт или такие изделия, которыми мог бы гордиться сам и которые у нас с удовольствием покупают разные страны. Не исключаю, что-то такое у нас обязательно должно быть. Во времена СССР мы выпускали много чего хорошего. Правда, больше не для заграницы, а для себя, для Советского Союза. Но теперь я не сумел вспомнить ничего, кроме военных самолётов, которые продаются, конечно же, не эшелонами, а изредка и поштучно. Продадим один-два истребителя в какую-нибудь страну, которую из-за малых размеров на глобусе не отыскать, а потом долго-долго гордимся индустриальной мощью и разглагольствуем под стук колёс эшелонов с прибайкальским лесом, уходящих в Китай, об инновациях и нанотехнологиях. 

– Вы говорили про поступающее к нам импортное оборудование, – обращаюсь к начальнику отдела таможенного досмотра. – Имели в виду производственное?

– Да. К нам завозится очень много оборудования, связанного с переработкой древесины. Распиловочное, сушилки разные. – Глеб Орноев задумался, помолчал. – Конечно, надо нам развивать своё производство. Но пока, видимо, мы не можем конкурировать с Китаем. Там всё-таки дешёвая рабочая сила. Ну и плюс качественное и дешёвое собственное оборудование. Я имею в виду деревообрабатывающее.

Подъездные пути промышленных предприятий превращены в лесные тупики

На железнодорожный тупик, окружённый развалинами некогда процветавшего Иркутского мельничного комбината, таможенный инспектор Александр Сурков выехал, чтобы провести таможенное «визуальное наблюдение» двух вагонов с круглым лесом, подготовленных к отправке в Китай. Это термин такой – визуальное наблюдение. Он обозначает самый простой вид фактического таможенного контроля. Задача инспектора – осмотреть гружёный вагон и прикинуть на глаз, соответствует ли его содержимое тому, что указано в представленной экспортёром декларации. Нет ли в вагоне, к примеру, высококачественного пиловочника вместо указанной в декларации дровяной древесины. Не прячется ли квотируемая сосна под слоем неквотируемой лиственницы. Соответствует ли указанный в декларации объём тому, что на самом деле загружен. При возникновении хотя бы малых сомнений назначается осмотр вагона – более сложный вид фактического таможенного контроля. Это уже не «на глаз». В ход идут рулетки, мерные вилки и другие инструменты для необходимых замеров. По специальным методикам и формулам производятся расчёты. Если и осмотр не развеял сомнений, таможня производит досмотр сомнительного вагона. Это «высшая мера» таможенного контроля. Дело небыстрое, сложное и хлопотное. В этом случае вагон подлежит обязательной разгрузке. Производится тщательный поштучный замер и расчёт объёма каждого отдельного бревна, официально фиксируется его породность и сортность.

– Для составления акта проведённого визуального наблюдения инспектору требуется десять минут, – объяснил мне перед выездом с инспектором на тупики Глеб Орноев. – А составление акта таможенного досмотра занимает много часов. Он выглядит вот так. – Глеб Владиславович берёт со стола недавно сшитую бумажную пачку. 

– Ого! – удивляюсь толщине документа. – Здесь, пожалуй, листов 30, если не больше. 

– Да, примерно так, – соглашается таможенник. – Сам акт досмотра – 11 листов. Приложение – ещё листов 10–15. Плюс сопутствующие документы, всякие пояснения, объяснения. Это ещё листов 10. Один только поштучный перечень брёвен с их полными и точными исходными данными больше трёх страниц занимает. В этом конкретном досмотренном вагоне их, брёвен или сортиментов, как говорят специалисты, поместилось 141. В зависимости от диаметра и длины (4 или 6 метров) сортиментов в вагоне может быть и больше и меньше.

– А нарушения при этом конкретном досмотре выявлены были? – спрашиваю, кивая на свежий акт.

– Да. Было выявлено очевидное несоответствие объёма древесины, указанного в декларации, фактическому объёму леса, загруженного в вагон, – чуть заметно улыбается начальник отдела таможенного досмотра. – Но наверняка не умышленное, не для обмана государства. Здесь экспортёр сам себя «обманул»: древесины в вагоне оказалось на шесть кубометров меньше, чем указано в декларации.

С Александром Сурковым мы идём вдоль состава, стоящего между руинами и штабелями ещё не погруженного леса, отыскивая номера вагонов, указанные в таможенных декларациях. Александр Александрович, быстро перебрасывая взгляд с деклараций на рамы вагонов, успевает осмотреть и профессионально оценить ещё и качество древесины и в загруженных вагонах, и в лежащих поблизости штабелях. 

– Вот, видите, какой мелкий лес грузится? 

– Мелкий по диаметру?

– Да, по диаметру. Пиловочник. Посмотрите, сколько сучков! Он и в вагоны ложится очень неплотно. Кубатура из-за того, что он тонкий, кривой и сучкастый, на вагонах маленькая получается. А вот этот лес, видите, заметно, просто заметно толще. Но опять же у него кора… Чёрная. У комлей толщина, видите, до трёх, четырёх, иногда даже и поболее сантиметров. Этот лес называют местным. Он где-то не очень далеко от Иркутска заготавливался. Тоже не кубатурный лес. В вагон поместится его не очень много. А есть ещё «красный» лес. Его так называют и по качеству, и по цвету тонкой коры.

Таможенный инспектор подходит к вагону, суёт ладонь между брёвнами.

– Видите? Из-за этих сучков получаются вот такие щели, дыры. Это говорит, что укладка – на троечку с минусом. Ну, как грузят – так грузят. Наше дело контролировать не качество погрузки, а чтобы загружалось не больше того, что заявлено в декларации. 

Отступив несколько шагов от «подконтрольного» вагона, Сурков достаёт из портфеля портативный, плоский (пожалуй, не толще того акта досмотра, что показывал мне начальник отдела) фотоаппарат.

– Мы обязательно фотографируем проверенные вагоны. Общий вид (щелчок). С одного торца, чтобы увидеть толщину брёвен и посчитать их (щелчок). И с другого торца (щелчок). Но лес-то, признаться, совсем плохонький. Комлистость. Они теряют в кубатуре. Но они же не качеством берут, а объёмами, наверное…

Хорошего леса рядом с автомобильными и железными дорогами остаётся всё меньше. Он практически выбран. Лесосырьевые базы предельно истощены, но лесозаготовители, чтобы не тратить деньги на создание новой лесной инфраструктуры, продолжают топтаться по «оборышам», забирая последнее. Проблема прибайкальского леса не в том, что его рубят, а в том, что его вырубают бессистемно, безмерно и бездумно, прикрываясь фальшивыми словами о якобы развитии.

В том, что наши лесоэкспортёры «берут прибыль» не созданием прибавочной стоимости за счёт качественной обработки древесины, а большими объёмами экспорта, таможенный инспектор абсолютно прав. Об этом говорилось и на пресс-конференции, которую незадолго до нашей поездки провели для иркутских журналистов первый заместитель начальника Иркутской таможни Андрей Новосельцев и Николай Лагирев, заместитель начальника таможни по правоохранительной работе. Они рассказали, что в прошлом, 2013 году, к примеру, через Иркутскую таможню за границу было вывезено – внимание! – одиннадцать с половиной миллионов кубометров древесины. Далеко не каждый лесной регион России способен даже заготовить столько древесины, сколько из Иркутской области уходит за границу в виде круглых брёвен и пиломатериалов. Всякие фанеры, ДВП, ДСП и прочие «целлюлозы» в эту цифру не входят. Но даже без них массовый экспорт леса, к сожалению местного населения Иркутской области, имеет тенденцию к росту. А самое неприятное, что вывозка необработанных, так называемых круглых лесоматериалов, приносящих стране наименьшую выгоду, вновь растёт заметно быстрее, чем вывозка пиломатериалов, которые в процессе переработки круглого леса создают здесь, у нас на местах, хотя бы маломальскую прибавочную стоимость. 

– Объёмы экспорта круглого леса опять начали возрастать, – сообщил Андрей Новосельцев журналистам, не выдавая собственных эмоций. – Понятно, курс доллара сыграл на руку лесоэкспортёрам. Если мы сравним первый квартал 2014 года и первый квартал 2013-го,

увидим: рост объёмов экспорта круглого леса составил 40, а рост объёма пиломатериалов лишь 18 процентов. Появилась экономическая мотивация к вывозу круглого леса. Это, наверное, не то, что хотел законодатель, когда в России вводили повышенные ставки пошлины, планировали введение вообще запретительных ставок пошлин на вывозку круглого леса. Но ситуация со вступлением в ВТО здесь очень сильно изменила правила игры. 

Кроме официального, законного экспорта леса из Иркутской области, у нас набирает силу и контра­ыбанда древесины. Иркутская таможня борется с преступлениями в этой сфере. Как показывает реальная практика последних лет, она накопила существенный опыт в пресечении попыток особо алчных представителей лесного бизнеса обогатиться незаконно. Коллеги из других лесных регионов России теперь часто звонят им в Иркутск, консультируются. И опыт борьбы с криминалом приезжают перенимать. Но это другая тема, и мы вместе с сотрудниками таможни расскажем о ней в другой раз. А сейчас вернусь к главной и очень неоднозначной цифре. 

Первый заместитель начальника Иркутской таможни Андрей Новосельцев говорит, что массовый экспорт леса имеет тенденцию к росту

Напомню, что в прошлом, 2013 году из Иркутской области за рубеж, преимущественно в Китай, было экспортировано в виде круглого леса и пиломатериалов 11 с половиной миллионов кубометров древесины. Это 58 процентов древесины, вывезенной с территории всего Сибирского федерального округа. Меньшую часть «лишней» древесины (умные люди продают только излишки), отправленной за границу, поделили между собой Красноярский, Забайкальский края, Республика Бурятия и по мелочам несколько субъектов федерации из Западной Сибири. Они отстали от Иркутской области не на проценты, а в разы. 

В среде «лесных» чиновников и представителей частного лесного бизнеса Иркутской области наверняка найдутся люди, у кого эти цифры вызовут гордость: вот, мол, даём! 

Не «даём!», а, я бы сказал, продаём задёшево чужим государствам собственную тайгу, свою среду обитания. В прибыль частному лесозаготовителю, но в убыток местному населению. Жители лесных посёлков и деревень от безудержной вырубки и продажи леса «за бугор» не получают ничего, кроме невозможности заготовить поблизости лес для ремонта собственного дома и дефицита даже дров. Специально для тех, кто считает это достижением, у меня есть информация к размышлению. 

Чтобы обеспечить сегодняшние объёмы экспорта, направленного на развитие лесоперерабатывающей промышленности Китая и некоторых других стран, для обеспечения работой и зарплатой граждан соседних государств, на территории Иркутской области за один только прошлый год было вырублено, пожалуй, что-то в пределах 100 000 (ста тысяч!) гектаров живой тайги. Нынче, судя по тенденциям первого квартала, вырубим больше. 

Те, которые гордятся, говорят, что это экономическое развитие области. А население в бесконечных вереницах лесовозов и железнодорожных эшелонов с древесиной видит разбазаривание. Частный лесной бизнес, научившийся правдой и неправдой снимать пенки со свежих сосновых пней, тоже уверяет, что в безмерной вырубке тайги нет ничего страшного, потому что на месте сегодняшних пеньков потом вырастет новый лес. Не буду спорить. Может, и вырастет. Но не раньше чем через сто лет, не для нынешнего поколения. А в-главных, лес сможет восстановиться лишь при условии, что наши дети окажутся умнее, бережливее и профессиональнее сегодняшних управленцев.