Прошла весь кордебалет

Карьера балерины всегда начинается в детстве, это путь длиною в десятки непростых как физически, так и морально лет. Поскольку подходящего учебного заведения в Иркутске не было, Машу отправили в Улан-Удэ – в Бурятское государственное хореографическое училище. Для детей разлука с родителями всегда тяжёлое испытание, но танцевать хотелось так отчаянно и сильно, что домой девочка хоть и плакала, но ехать отказывалась:

– Мы сильно скучали по дому, по папам и мамам. Бывало, родители приедут, я реву, они в ответ: «Собирайся! Домой поедем». А я ни в какую. Потому что это был мой собственный выбор, а не родительский. Поэтому все трудности и сложности – разлука, нагрузки, боль, а без неё в нашем ремесле никак – воспринимались как должное. Я всегда привожу в пример Золушку, точнее, параллели между мультиками отечественным и диснеевским. Советская Золушка – печальная, страдающая девушка. Золушка от Диснея – на позитиве, она в этом выросла и воспринимает свою жизнь как должное: от метлы, от посуды, от бесконечных обязанностей она получает удовольствие. Поэтому я не могу сказать, что всё было плохо. Мы крепко дружили с одноклассницами. Когда выпустились, то на вокзал и в аэропорт каждую всем классом ездили провожать. И я благодарна социальным сетям, я нашла многих своих девчонок, а ведь нас раскидало по всему миру – кто-то в Америке, кто-то работал в Италии с цирком, многие танцуют в театрах страны. 

– Работу вы сразу получили?

– В Иркутский музыкальный театр меня в середине 1990-х приглашал ещё директор Дмитрий Зубенко, я тогда училась на первом курсе. Он предложил дополнительную стипендию в течение трёх лет, с тем чтобы я затем приехала работать в Иркутск. Но я отказалась со словами: «Если мне нужно будет, я вернусь в этот театр. Но пока не хочу никаких обязательств, мало ли что в жизни случится. А вдруг я вообще танцевать не буду?» Но я всё-таки вернулась в Иркутск и пришла работать в наш музтеатр. Были предложения из других театров, но это означало проживание либо в общежитии, либо в гостинице. А я сильно скучала по дому, устала от общежития, хотела в семью – к родным людям, мне были нужны уют, тепло и бытовой комфорт. 

От природы красивые глаза избавляют от необходимости клеить накладные ресницы

– У вас с мамой тёплые и душевные отношения. Хотелось вернуться под родное крыло?

– Если честно, я больше папина дочка, мама всегда была очень занята. И когда я была маленькая и каждому давала в семье какую-то роль, то папа был Мишкой, сестра – Лисичкой, я – Зайкой, а мама – папой Карло. Папа мной много занимался – мы рисовали, лепили, он читал мне вслух, пытался плести косы. Но мама всегда была рядом, и именно благодаря маме наша семья такая крепкая, у нас очень тёплые отношения с сестрой, её сын и мой – как родные братья. Мама сумела такую общую взаимную привязанность выстроить и сохранить. 

– 17 лет в театре – невероятный срок. Какие-то значимые этапы вы можете выделить? Или любимые роли?

– Когда я только пришла в театр, как-то разговорились с одной из солисток, которая работала здесь уже пять лет. У меня был шок: «Как можно так долго работать на одном месте?» Хотя моя мама всю жизнь так прожила – с одной записью в трудовой книжке. Мне казалось, что в театре всё настолько быстротечно и стремительно, что много лет подряд работать просто невозможно. 

Первый год я просто поражалась: актрисы и поют, и говорят, и танцуют, и выглядят до сумасшествия прекрасно. Ахметзарипова, Акулова, Городецкая – я ещё застала ту плеяду. Какой-то перерыв – я сразу бегу за кулисы смотреть, как они работают. Поэтому отдельные периоды выбрать трудно, интересного хватало всегда. Что такое оперный театр? Это традиции, это мировой классический репертуар, это балеты с более чем столетней историей – «Лебединое озеро», «Жизель». Я приехала работать в Иркутск, здесь выпускается по пять спектаклей в год, репертуар очень разнообразный – от классического до современного, включая народный. Редкий симбиоз. И, если честно, я испугалась, что не выдержу такой темпоритм и сорвусь. Год поработаю и просто уеду в оперный театр. 17 лет – это расцвет максимализма и противоречий. Я классику в чистом виде не хотела танцевать, хотелось разнообразия. С другой стороны, этой классики мне не хватало. И я же не сразу солисткой в Иркутск приехала, я прошла весь кордебалет, как положено. Меня швыряло то в одну сторону, то в другую, но затем всё выровнялось, я поняла, что это мой театр, прикипела к нему всем сердцем. 

Хочется иногда потанцевать для души, и театр даёт такую возможность – это эффектные танцы, но физически они не так сложны, как балетные постановки. Поэтому я благодарна и канканам, и полькам, и просто подтанцовкам. Когда актёр работает на сцене, в некоторых спектаклях его окружает балет и рядом подтанцовывает, и такие номера тоже важны и нужны – ведь мы в эти моменты находимся рядом с актёром и учимся актёрской игре. 

– Бывали ли периоды усталости, бессилия?

– Конечно, бывают такие моменты, они необходимы, чтобы человек по-другому взглянул на свою профессию. Просто так остановиться, вздохнуть, передышку сделать, чтобы набраться творческих сил, у нас не получается. Обычно перерывы бывают из-за болезней или травм, и когда ты не можешь танцевать, понимаешь, насколько зависим от профессии, от театра. Я часто задумываюсь и в то же время гоню мысли о скорой пенсии, балеринам для неё необходимо 20 лет стажа, мне осталось каких-то три года. Обычно многие затем уходят в педагогическую деятельность, и она даёт определённый простор для творчества. Но всё равно артисты тщеславны и им всем нужен выход на сцену. Необходимо выплеснуть, отдать то, что накоплено, без этого никак. 

– Как же вы в декрет выбрались при такой занятости?

– Подошёл период, когда я была готова стать мамой. Мне был 21 год. Но я всегда стремилась к материнству, мне нравится возиться с ребятишками. Помню, кукол в ряд рассажу, в банку насыплю пуговиц и таким вот самодельным бубном задаю ритм, при этом командую. Сыну скоро 13 лет. Артёма в полной мере театральным ребёнком не назовёшь, он не рос за кулисами. Но иногда он сидел на репетициях, на классах – ведро лего высыплю ему на ковёр, он собирает, а я танцую. 

50 ударов в минуту

Пуанты – настоящее испытание для ног, иногда они стирают пальцы в кровь

Физические нагрузки танцоров балета вполне сопоставимы со спортивными. Это тяжёлый ежедневный труд, ведь спектакля может не быть, а репетиции – практически каждый день. 

Пульс во время танцев обычно набирает более ста ударов в минуту, давление при нагрузках также может повышаться. 

– Как-то врач мне измерял давление и спросил: «Спортсменка?» Оказывается, обычный пульс спортсмена составляет 50 ударов в минуту. Так задумано природой: пульс спортсмена вне физических нагрузок медленнее пульса обычного человека. Как объяснил врач, у сердцебиений есть жизненный ресурс и он как бы равномерно распределяется по жизни. 

Репетиционный зал с балетным станком – одно из рабочих мест балерины. Растяжки, прыжки, фуэте – непременные составляющие профессии. Мария с лёгкостью касается паркета обеими ладонями, при этом левая нога взлетает перпендикулярно полу. Это обычная для балерин, а также гимнасток и фигуристок степень растяжки, недоступная любому человеку, далёкому от этих профессий. Занятия в балетном классе проходят почти ежедневно, исключения лишь понедельник, законный театральный выходной, и отпуск. 

– В десять утра разогрев в балетном классе, затем репетиции. Во время перерыва обычно готовишься к урокам в детской балетной студии или в театральном училище. Вечером – ещё одна репетиция и спектакль, – описывает Мария свой рабочий день. 

– А когда вы домой после спектакля приходите, кушаете? Или жёсткая диета?

– Конечно. Я только тогда и кушаю. На полный желудок танцевать нельзя, поэтому основная еда идёт на ночь. Если нет спектакля, то ужинаю после репетиции, часов в семь. 

Но даже при еде на ночь лишнего веса у балерин быть не может – слишком велика физическая нагрузка. 

По нашей просьбе Мария демонстрирует пуанты. Поскольку это один из главных рабочих инструментов балерины, пуанты обычно заказывает театр. 

– Вот в этой паре я сейчас работаю, не ужасайтесь, пожалуйста. Когда мы балет «Милый друг» ставили, я за постановку пар шесть-семь пуантов сносила. Они ломались на мне во время репетиций, такая была нагрузка. Особенно быстро стелька разнашивается на прыжке. Перед выходом пуанты надо обязательно размять, в новых никто никогда не пойдёт на сцену, это практически испанский сапог. Пуанты – испытание для ног, частенько пальцы стираются в кровь, поэтому я, например, заранее проклеиваю их лейкопластырем. Мочить и стирать пуанты нельзя, поэтому мы просто пудрой замазываем какие-то потёртости или пятна. Иногда и штопать пуанты приходится, и не только нам. Порой смотришь запись премьеры в Большом театре, стопы балерин показывают крупным планом, приглядываешься: и у них пуанты проштопаны, словно кружевные. 

Главный предмет гримёрки – зеркало. Без него артисту никак: только зеркало, грим, причёска и костюм помогают создать полноценный образ. 

– Гримируюсь я сама и крашусь лишь «жизненной» косметикой, стараюсь избегать жёсткого театрального грима. Сейчас ведь другие текстуры, очень разнообразная косметика, поэтому тональный крем я использую обычный, правда, тени беру поярче, в жизни синими тенями, конечно, никогда не буду мазаться. Тональный крем, пудра, тени, умывалки – вот наши инструменты. Кто-то ресницы накладные клеит, но у меня в них нет нужды. Причёски мы тоже делаем сами, шпильки, невидимки, лак в помощь. Обычно спектакль подразумевает классическую гладкую причёску и грим, но бывает, что волосы нужно практически «прибить» к голове, – шутит Мария. – Например, во время спектакля «Милый друг» надевается парик, потом по ходу действия его нужно снять, при этом голова должна быть абсолютно гладкой. Поэтому часто мы волосы буквально заливаем лаком. Костюмы театральные, как правило, на крючках или на молнии, без помощи не обойтись, одеваться помогает костюмер. 

Театральный брак в помощь

Занятия в балетном классе проходят почти ежедневно

На верхнем этаже раздаётся мужской вокал, идёт репетиция. 

– Муж поёт, – улыбается Маша. 

– Муж ваш, Евгений Алёшин, тоже человек театральный. Это мешает или помогает в семейной жизни?

– Я восхищаюсь союзами, где один член семьи человек творческий, а другой нет. А ведь есть такие, они живут по много лет. Преклоняюсь перед мужьями актрис, ведь мужчины обычно собственники. Представляете, какова степень доверия в таких семьях? Но я бы, наверное, не смогла жить с человеком нетворческой профессии. Я же целыми днями в театре, не каждый мужчина это поймёт. Я полностью отдаюсь спектаклю, только мой муж, ребёнок, мама могут понять, насколько я устаю, и принимают это. Когда у мужа премьеры, тоже вхожу в его положение, поддерживаю как могу. Мы работаем в разных цехах: я в балете, он солист-вокалист, почти не пересекаемся. Иногда бывают совместные спектакли, но не часто. 

– А ревность в таких профессиональных семьях присутствует? Или это чувство у вас атрофировано?

– Конечно, присутствует. Поводов не бывает, но всё равно ревность есть, дурной голове много ли надо? – шутит Маша. – И я не молчу никогда, если сдержусь, это внутри осядет, ещё хуже будет. Надо озвучивать и проговаривать подобные эмоции. Хотя мужа они чаще потешают, а я обижаюсь, что он всерьёз их не воспринимает.

– 17 лет в театре. Магия не меркнет? Не надоели стёртые пальцы, пуанты, растяжки, репетиции, рабочий день с утра до вечера?

– Иногда бывает ощущение, что из душевности и творчества работа переходит просто в ремесло. Не буду врать, что все 17 лет я на взлёте нахожусь. Мы так же, как и все, болеем, имеем финансовые трудности, проблемы с детьми и родителями. Но в таком случае нужно просто поменять вид деятельности – фильм посмотреть, что-то почитать, съездить на природу, чем-то вдохновиться. Не так давно я старый советский фильм «Анна Павлова» посмотрела с удовольствием. В одном из эпизодов Михаил Фокин говорит знаменитой балерине: «Аннушка, лучшее движение человека – это движение вперёд». Лучше и не скажешь. Поэтому будем танцевать дальше.