– Уже прошло некоторое время с тех пор, как вы получили звание, была возможность это осознать. Вы к этому относитесь как к заслуженной награде, оценке вашего труда, чему-то само собой разумеющемуся или как к тому, что к творчеству вообще никакого отношения не имеет? 

– Всё, что связано с социумом, к творчеству имеет прямое отношение! Для меня получение звания – это признание того, что ты отдал театру 22 года, что люди относятся к твоему творчеству положительно, когда думаешь, что, наверное, правильно выбрал профессию… А то, что так должно быть, сложно сказать: я бы всем, кто проработал в театре десять лет, звание давал автоматически, потому что это служение! Но здесь не военная служба: есть актёры, которые десятки лет служат театру, но звания не получают… Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что это всё-таки признание. И оно самоценно! 

– Применительно к актёрской профессии часто фигурирует такое понятие, как «удача». Считаете ли вы, что вам повезло в профессии, или всё-таки в большей мере всё зависит от самого актёра?

– Конечно, удача присутствует в жизни актёра: с теми людьми свела судьба или не с теми, в то учебное заведение поступил или не в то… Бывает так, что есть призвание, талант и желание работать, но и встретиться с нужным человеком вовремя тоже необходимо. Я считаю, что на моём жизненном пути с самого начала встречались очень хорошие люди, которые привили мне любовь к этой профессии. В театре есть актёры, которые являются замечательными профессионалами, но роль «не идёт» в нужное время: сыграй он что-то значимое вовремя – может, по-другому бы сложилась судьба. А бывает так, что человек пришёл в театр – и сразу нужные роли, нужные люди, и всё складывается, и есть желание работать. Самое главное в этой профессии – не потерять веру, когда думаешь: сидишь десять лет, и уже ничего не изменится. Поэтому каждый актёр всегда верит в удачу, но и от его личных качеств многое зависит. Скажем так: всё остальное, что кроме удачи!

– Какие роли на протяжении творческого пути стали для вас наиболее значимыми?

– Мне повезло, что в моей жизни было больше значимых ролей, чем незначимых. Конечно, были роли, за которые не то чтобы стыдно, но кажется, что лучше бы их не было. Бывают роли, которые выписаны так, что ты просто помогаешь партнёрам по спектаклю, например лорд Чендос в «Марии Тюдор». Такие роли я не могу назвать важными, хотя это тоже часть профессии, службы. Сыграл две главные роли – будь любезен, сыграй несколько «вспомогательных»… 

Самые ценные роли – это те, где проявляется внутренняя сущность художественного образа, поэтому они и интересны. Много подобных образов в русской классике! Среди таких ролей у меня были Тригорин, Астров… Большой удачей и подарком моих педагогов была возможность сыграть Зилова… С благоговением я до сих пор вспоминаю своего педагога Валентину Александровну Дулову и тот спектакль. Значимые роли – это когда у актёра есть возможность сыграть какую-то жизнь, которой хочется сопереживать. Из зарубежной драматургии для меня это «Двое на качелях», «Трамвай «Желание»… Если честно, в моём багаже уже, наверное, больше 40–45 довольно хороших ролей…

– Бывало такое, что вы чувствовали: «Вот это по-настоящему моя роль!», а она вам всё же не доставалась? И вообще, жалеете ли о каких-то несыгранных ролях?

– Сейчас уже считаю, что нет смысла жалеть. А в своё время, конечно, было это чувство зависти, особенно когда приходит молодой актёр и получает роль, которая, казалось бы, мне ближе и по духу, и по темпераменту, и по возрасту. Ушли и не были сыграны и Гамлет и Ромео (улыбается). Хотя я считаю, что некий «список» ролей, которые актёру нужно сыграть – это стереотип. Но вот был Островский, «Без вины виноватые», где я почему-то играл совсем другую роль, не ту, которую хотел сыграть, и она тоже прошла не как серьёзная, а как «одна из»… И таких ролей было очень много, но сейчас я об этом не жалею. Видимо, так должно было случиться. 

– Как говорится, успех превращает неудачи в тонкий умысел…

– Да, не было бы счастья, да несчастье помогло! Может, и хорошо, что не сыграл – сыграл бы раньше, может быть, стало бы неинтересно работать. Я смотрю сейчас на молодых артистов, которые приходят и играют изначально то, для чего другим приходилось лет десять поработать, чтобы получить хотя бы самую маленькую роль в этой пьесе! У ребят порой быстро наступает пресыщение. Сталкиваясь с небольшой ролью, такой актёр говорит: «Здесь же вообще нечего играть!» А ведь бывают эпизоды, в которых ты можешь проявиться полностью, с мощной динамикой: другого же материала нет, и за короткий срок тебе нужно передать все ощущения. Это довольно сложно, поэтому и есть актёры, которых называют королями эпизода, они так точно это делают, что за несколько минут на сцене происходит много интересного…

– Но лично вам интереснее играть роли, которые «тащат» на себе весь спектакль?

– Честно говоря, да… Бывают такие роли, когда «сидишь-сидишь-сидишь» и только в конце спектакля выходишь – ну очень долго ждать! Я устаю от таких спектаклей намного сильнее, чем когда играю с самого начала и до самого конца, как бы «тащу», вы правильно сказали. Когда я «тащу», меньше устаю и получаю больше удовольствия. И вообще, артисту интереснее на сцене быть постоянно, и чем больше, тем лучше!

– Педагоги Иркутского театрального училища, вспоминая вас, утверждают, что вы человек чувствительный и ранимый. При этом на сцене чаще «эксплуатируются» ваша воля, сила, мужественность… Действительно ли вы на сцене совсем не такой, как в жизни, или просто за эти годы вы очень изменились? Не кажется ли вам, что для какой-то части вашей души просто не нашлось места на сцене? Хотелось бы вам поиграть лирических героев, неврастеников, ранимых людей? Таких, как Медведенко из «Чайки», Карандышев из «Бесприданницы» или даже Башмачкин из «Шинели»…

– Ну, не настолько я, конечно, чувствительный и ранимый! Хотя и изменился тоже, потому что так устроено в жизни: люди обязательно меняются и должны меняться. Но мне очень приятно, что педагоги так обо мне говорят, потому что действительно эти качества во мне есть… Возникают такие роли, когда идёт слом сильного человека и он вдруг оказывается очень уязвимым..

Используют ли меня как героя? Да, а почему нет?! Во мне это есть – только «покопать»… И восприимчивость тоже есть, и иногда дают это «попробовать» и поиграть. Что касается неврастеников, то, если честно, ни Медведенко, ни Карандышева мне никогда не хотелось сыграть. Хотя я знаю, что могу это играть, но есть ведь ещё и законы восприятия, от которых никуда не денешься. И режиссёры, как ни крути, используют типаж…

– То есть хоть мы и говорим, что нынче «на театре» нет такого понятия, как «амплуа», но всё равно так или иначе оно есть?

– Конечно, есть! Один из приглашённых режиссёров, который приезжал к нам ставить «Чайку», мне как-то сказал: «У вас внешность социального героя, и ваше время уже прошло – вам бы играть директоров колхозов, комсомольских деятелей, а сейчас нужны другие герои…» Поэтому бывает порой обидно, когда режиссёры «пляшут от типажа», видят определённую фактуру, какие-то волевые качества и, может быть, не всегда пытаются разглядеть ранимость и тонкость. Я думаю, что во мне присутствует и то и другое, как и в каждом человеке… 

– Были времена, когда в театре самым значимым явлением был актёр: на сцене – какая-нибудь убогая декорация, а вся режиссура целиком сосредоточена на актёре… Сейчас критики отмечают, что мы живём во время режиссёрского театра, когда актёр только исполняет режиссёрскую волю… Как у вас складывались и складываются отношения с режиссёрами? 

– Отношения с режиссёрами у меня всегда складывались хорошо. На людей в жизни везло и на режиссёров везло. В начале творческого пути у меня была Валентина Дулова, потом Сергей Болдырев, Борис Деркач – и это были люди не нового поколения, которые ставили так, что «актёры умирали в режиссёрах», они пытались «искать актёра». 

Действительно, сейчас есть такая тенденция, когда на сцене порой более важна форма, чем внутреннее содержание, внутренняя жизнь и психология конкретного актёра. Сейчас, в принципе, что мне очень не нравится в современном театре, любого артиста можно заменить, он стал таким «расходным материалом». Например, актёр заболел – быстренько вводим другого и играем спектакль! Я за такой театр, когда, если по каким-то причинам уходит конкретный артист, то и спектакль снимается, потому что на него этот спектакль поставлен и другой это не сыграет. 

Но сейчас, мне кажется, режиссёры всё-таки начинают понимать, что самый главный компонент спектакля – это актёр! Да и что может быть интереснее на сцене, чем живая актёрская психика?!

– Чего ещё ждёте от сцены?

– Профессия у нас неблагодарная, и всё, что связано с возрастом, для актёра не очень хорошо, потому что вместе с мастерством порой приходят и болезни и невостребованность… Я жду какой-то жизни, чтобы она была и сквозь пальцы не протекла. Ну и чтобы не забыли меня в родном театре!

– А что в личном плане приносит вам радость? 

– Нравится заниматься любимым делом. Пять лет назад я получил права и вдруг понял, что мне нравится водить машину. Ещё сейчас стало нравиться «ковыряться» на даче: не посадки делать, а что-нибудь мастерить… 

Но в первую очередь, конечно, общение со своей семьёй – любимой женой, детьми. Это счастье! Жаль только, что детям не всегда удаётся уделять времени столько, сколько хочется… Благодаря ребёнку, чтобы «не ограждать его от мира», мы завели много животных: собаку, кошку, двух попугаев… И они все вместе прямо с утра меня забавляют. Или, к примеру, приходишь домой, а собака бежит навстречу – и вдруг подумаешь, что это существо любит тебя беззаветно… Вот такие простые радости!