Многие доклады и сообщения заметно дополнили и расширили наши знания об этой войне, за что отдельное спасибо коллегам из разных стран. Однако из общей канвы докладов, представленных на конференции, выделяется труд японского профессора г-на К. Танака, руководителя японской делегации. 

Г-н Танака озвучил новую, отличную от выдвигаемых ранее, версию о причинах возникновения войны на Халхин-Голе. С середины 1950-х годов японские военные историки вину за возникновение войны на Халхин-Голе целиком и полностью возлагают на Советский Союз, называя Номонханский инцидент советской военной хитростью. В этом наш уважаемый оппонент далеко не новатор. А вот аргументы, которыми г-н профессор обосновывает свои выводы, озвучены впервые. Не будем пересказывать г-на Танака, свою точку зрения он может довести до монгольской и российской общественности самостоятельно. 

По мнению японского учёного, именно Советский Союз целенаправленно не позволил внутренним и внешним монголам полюбовно уладить все разногласия в пограничных вопросах. Якобы давление советского руководства на правительство МНР помешало делегациям Маньчжоу-Го и Внешней Монголии (МНР) заключить договор о добрососедстве в ходе Конференции 1935 года ввиду крайней неуступчивос­ти последней. Провал этих переговоров г-н Танака считает первопричиной, обусловившей дальнейшую цепь событий, закономерно приведших к войне на Халхин-Голе. В частности, из доклада следовало, что Советский Союз безо всяких оснований зимой 1936 г. ввёл части Крас­ной Армии (РККА) в Баин-Тумен (современный г. Чойбалсан). Их присутствие на территории Монголии стало инструментом давления, с помощью которого Советский Союз вынудил правительство МНР подписать 12 марта 1936 года Договор о взаимопомощи. 

Вот так – ни много ни мало. Оказывается, вторжение японо-баргутских войск на территорию Монголии 11 мая 1939 года – это советская военная хитрость. И бомбёжки монгольских пограничных застав японской авиацией также были спровоцированы «коварством» Советского Союза. К сожалению, ссылок на документальную базу, подтверждающую сделанные выводы, в докладе нашего японского коллеги не прозвучало. Надеемся, они будут приведены в его печатной версии, опубликованной в сборнике конференции. 

Современник халхин-гольской войны министр пропаганды фашистской Германии Йозеф Геббельс говорил: «Ложь, повторённая тысячу раз, становится правдой. Мы добиваемся не правды, а эффекта». 

Очевидно, эти слова не утратили актуальности и в настоящее время. Сегодня, когда посредством Интернета любую гипотезу можно выдать за сенсационное разоблачение, оставлять подобные труды без внимания как минимум недальновидно. 

Поэтому мы попробуем разобрать эту историю детально, с опорой на документы и логику. Ради сохранения светлой памяти о монгольских и советских воинах, отдавших жизни за независимость Монголии и неприкосновенность границ своих стран. 

Вторжение в 1931 году в Северный Китай японской армии и оккупация Маньчжурии к концу 1932 года, по мнению военно-политического руководства Японии, были жизненной необходимостью. Об этом совершенно ясно говорится в так называемом «Меморандуме Танака». Справедливости ради отметим, профессор К. Танака неоднократно подчёркивал, что лично он не имеет к этому меморандуму никакого отношения, так как никакого «Меморандума Танака» никогда не существовало. Вне зависимости от подлинности или подложности «Меморандума» стоит отметить, что его положения вполне подтверждались практическими действиями Японии в Маньчжурии и Монголии в период 1931–1941 годов. 

С точки зрения советского военно-политического руководства наиболее важным для понимания континентальной политики Японии был этот фрагмент «Меморандума»: 

«…Красная Россия мешала и будет мешать нашему проникновению в Маньчжурию и особенно в Монголию. Пока мы должны бороться с Россией, прикрываясь Китаем, толкая его на Красную Россию впереди себя и направляя его действия. Конфликт с Россией неизбежен в ближайшем будущем. Россия, находящаяся на КВЖД, стоит на путях нашего наступления в Северную Маньч­журию и Монголию. Линия КВЖД, пересекающая Северную Маньчжурию, наносит величайший ущерб созданию новой метрополии Японии в Маньчжурии. Японии неизбежно придётся иметь ещё одну войну с Россией, которая будет иметь место на обширных Маньчжурских полях из-за Северной Манчьжурии и Монголии». 

Предположим, «Меморандум Танака» – это миф, декларация, которой на самом деле никогда не было, а у Японии в отношении Монголии были исключительно мирные намерения. А вот насколько они были мирными, нам поможет понять анализ причин провала Конференции 1935 года, на которую, собственно, и ссылается наш уважаемый оппонент. 

Предыстория Конференции

24–27 января 1935 года в районе Халхин-Сумэ (спорный участок границы в устье Халхин-Гола) между пограничниками Внутренней и Внешней Монголии произошёл вооружённый конфликт. В скоротечном боестолкновении с обеих сторон погибло по два военнослужащих. Инцидент немедленно вызвал обмен весьма жёсткими заявлениями между монгольской и маньч­журской сторонами. Однако, желая избежать дальнейших столкновений, стороны всё же попытались урегулировать конфликт мирным путём. 

Уважаемый профессор в своём выступлении утверждает, что переговоры на Конференции должны были урегулировать отношения между «внутренними и внешними монголами». Это совершенно не соответствует действительности. 

Во-первых, Внутренняя Монголия территориально входила в состав Маньчжоу-го. «Монгольский фактор» в силу малочисленности монгольского населения играл в жизни этого государства весьма скромную роль. Администрация «Внутренней Монголии» не имела полномочий самостоятельно вести переговоры и заключать международные договоры от имени государства Маньчжоу-го. Это юридический нонсенс. 

Во-вторых, правительство Маньч­жоу-Го полностью контролировалось Штабом Квантунской армии, а на территории Маньчжурии были расквартированы части японской Квантунской армии (на конец 1932 года её численность уже составляла 94000 человек: 4 пехотные дивизии, 2 кавалерийские и 1 танковая бригада (50 танков), 3 авиационных батальона (100 самолётов).

В-третьих, пограничные и другие воинские формирования Внут­ренней Монголии (например войска хошунных князей) с момента их организации входили в состав армии Маньчжоу-го (МЧГ). Командирами большинства частей армии МЧГ были офицеры Квантунской армии, а большинство соединений МЧГ возглавляли японские генералы. Японское командование не только контролировало, но и использовало воинские формирования Внут­ренней Монголии по мере необходимости. Показательно, что одним из убитых при столкновении у Халхин-Сумэ со стороны пограничников Внутренней Монголии оказался японский офицер в звании лейтенанта. 

Если военно-политическое гос­подство Японии в Маньчжурии очевидно, то ситуация во Внешней Монголии была иной. На 1 января 1935 года на всю Монголию едва набиралась сотня советских военных советников и инструкторов. Столь же различной была и степень политического контроля Японии и СССР. Монгольские власти хотя и находились под сильным влиянием идей Коминтерна и ВКП(б) и в изрядной степени зависели от экономической помощи СССР, но в 1934-1935 годах могли действовать гораздо самостоятельнее, чем тот же Пу И, император Маньчжоу-Го. 

Переговоры

1 июня 1935 года на станции Маньчжурия открылась Конференция между представителями Маньч­жоу-Го и Монгольской Народной Рес­публики (МНР). Фактическим главой маньчжурской делегации был японец Канки Сёити. Даже если в составе этой делегации и были этнические монголы (представители Внут­ренней Монголии), то их присутствие никоим образом не влияло на переговорный процесс. Монгольскую делегацию возглавлял Гончигийн Самбу от военного ведомства МНР. Советского представителя не было, но монгольская делегация могла рассчитывать на помощь расположенного здесь же советского консульства «с довольно опытным консулом тов. Смирновым во главе». 

Декларированной задачей конференции было урегулирование пограничных проблем и в первую очередь январского конфликта у Халхин-Сумэ. Советское политбюро ЦК ВКП(б) рекомендовало монгольской делегации ограничиться решением только этих вопросов и не втягиваться в обсуждение других.

Возможно, что Канки Сёити рассчитывал в ходе переговоров добиться от МНР дипломатического признания Маньчжоу-Го, ведь на тот момент это государство было признано помимо Японии лишь Саль­-

­вадором и Ватиканом. Кроме того, ему предоставлялась возможность нащупать в руководстве МНР и МНРП противников советско-монгольского союза, а также сторонников идей пан-монголизма. Именно этим можно объяснить попытки маньчжурских дипломатов склонить руководство МНР к проведению переговоров в Чаньчуне (Синьцзине) или Хайларе, где монгольскую делегацию можно было попытаться вывести из-под советского влияния. Этим же объясняется и жёсткое сопротивление монгольским попыткам вывести из состава маньчжурской делегации Уржума Гармаева. 

Уже в ходе переговоров маньч­журская сторона выдвинула требование развернуть в Тамцак-Булаке (месте дислокации 6-й кавалерийской дивизии МНРА) консульский отдел с прямым телефонным проводом в г. Хайлар. Монгольское правительство в принципе не могло этого допустить. Целесообразность развёртывания консульского отдела в местности, где практически не было гражданского населения и не велось никакой экономической деятельности, оценивалась как весьма сомнительная. Особенно с учётом того обстоятельства, что дипломатические ведомства всех стран активно собирали разведданные. Безусловно, данный консульский отдел должен был выполнять именно эту функцию. В Штабе МНРА прекрасно понимали, насколько присутствие маньчжурского консула (т.е. японского разведчика) осложнит задачу обороны Восточного аймака в случае масштабного военного конфликта. 

В свою очередь, делегация Маньч­жоу-Го игнорировала встречное требование руководства МНР об отводе от линии границы частей японской Квантунской армии. Требование более чем рациональное с учётом подавляющего превосходства вооружённых сил Маньчжоу-Го (усиленных частями японской армии) над МНРА. 

Делегации встречались уже четвёртую неделю, а прогресса в переговорах не намечалось. Очередной инцидент на границе завёл переговоры в тупик. Ещё в апреле, по окончании весеннего таяния снегов, топографический отряд Квантунской армии возобновил плановую съёмку пограничной полосы. Работы японских топографов непосредственно по линии границы были жёстко пресечены 23 июня 1935 года, при этом съёмочная группа из пяти человек была захвачена монгольским кавалерийским разъездом. 

Помимо начальника отряда – «гражданского специалиста по имени Инукаи» – в плен попал его помощник из «белых русских». Двоим пленникам удалось бежать в Ганьч­жур и связаться по телефону со штабом Хайларской кавалерийской группы. Генерал Хасунума направил на место происшествия отряд майора Ямадзаки Такэси и отделения связистов из 1-й кавалерийской бригады генерал-майора Накаяма Сигеру. Однако ни монгольских пограничников, ни группы Инукаи они не нашли. Никаких столкновений за этим не последовало. Инукаи и его людей монголы отпустили в начале осени.

Инцидент с топографическим отрядом Инукаи усилил взаимное недоверие и логично привёл к тому, что «мирные» переговоры окончательно провалились.

Закономерен вопрос: а в чём, собственно, вина СССР? 

В том, что маньчжурскую делегацию на переговорах контролировали офицеры Штаба Квантунской армии? В том, что маньчжурская сторона «из самых дружеских намерений» выдвинула невыполнимые требования? В том, что на монгольских границах слишком часто стали появляться японские воинские части? В том, что командование МНРА реально осознавало угрозу вторжения Квантунской армии в Монголию и не хотело этому потворствовать? Или в инциденте с топографическим отрядом Инукаи, деятельность которого отчасти напоминала пограничную провокацию? 

Российскую научную общественность выводы нашего японского оппонента вряд ли удовлетворят, выглядят они весьма неубедительно. Поэтому крайне интересно узнать мнение наших монгольских и китайских коллег относительно затронутых событий 1935-1936 годов.