Это был единственный в городе маляр-живописец, и «упаси вас Боже назвать его просто «маляр, – предупреждали близко знавшие Гутермана, – наживёте врага до скончания жизни». В последнее время он брал подряд на работы в скетинг-палласе, где не только обновил стены, но и сам трек довёл до совершенного блеска. На треке-то и «споткнулся»: трудоёмкая, но не художественная работа оскорбляла его творческую натуру, и в порыве раздражения художник-маляр вышел из товарищества с Юдковским. На вольные, как говорится, хлеба. И, увидев его в управском коридоре, Бобровский сразу понял: «Заказов нет, но на поклон к Юдковскому не пойдёт ни при каких обстоятельствах. А зря, совсем не ко времени этакие фендибобры. Мастер он, конечно, отменный, я и сам бы охотно его подрядил, но, известное дело, нет сейчас свободных денег. Хоть признаваться в этом и не хочется». 

Вероятно, в лице Иннокентия Михайловича проявилось сочувственное выражение, потому что, увидев его в коридоре, Гутерман так и подался навстречу. Но неожиданно для себя голова выпустил скептическую улыбочку: много-де вас, маляров, работу просят, а настоящих мастеров не найдёшь. Бобровский тотчас и стушевался от этого финта, хотел исправить, но когда он оглянулся, Гутермана уже не было. 

Концы с концами свести – высочайшее из искусств, господа!

Вот уже много месяцев голова смотрел на Иркутск исключительно под углом финансовой экономии. Доходная часть бюджета на нынешний, 1916 год, предполагала поступления на общую сумму чуть более двух с половиной миллионов рублей. Причём более миллиона должны были составить пособия и так называемые возвратные деньги, которые задолжали министерства. Но в условиях продолжающейся войны это были очень проблематичные цифры. Для сбалансирования бюджета пришлось отказаться даже и от кредита на замощение улиц, однако и этого оказалось недостаточно, пришлось вписать «Разные поступления – 19.600 руб.» Хоть никто не знал, будут ли они и откуда. И теперь, открывая по утрам кабинет, Бобровников часто думал: «Глас­ным что: проголосовали и разошлись, а мне думать тут денно и нощно, кого бы «подвести под статью». 

Стародумцы, не попавшие в действующий состав, при встрече с новым городским головой посчитали долгом указать, что налоги от торговли и промыслов непростительно отстают от обложений недвижимого имущества. Бобровский отмалчивался, как правило, но порою язвительно замечал, что «тенденция не нова и в вашу бытность в думе была уже очевидной». Но это так, чтобы не зарывались очень, а вообще-то Иннокентий Михайлович теперь очень понимал своих предшественников и часто думал, как бы дотянуть ему эту лямку пристойно. «Тут уж не до большого, а хотя бы концы с концами свести. Вот на встречу Великого князя Георгия Михайловича пришлось потратить 534 руб., да ещё 135 руб. 40 коп. отдать на проводы бывшего генерал-губернатора Князева. А уж во сколько городу обойдётся 25-летие посещения ныне царствующим монархом, страшно и по-думать. Конечно, игнорировать это было решительно невозможно, и дума сделала широкий жест, сложив все недоимки с домовладельцев. Но очень уж велики они, эти недоимки, и больно, очень больно ударят по будущему бюджету! А тут ещё кто-то из управских намудрил с землёй инженера Крутикова: на бумаге прирезали дополнительный участок, а землемера не проконтролировали. Зато не забыли выписать счёт. Инженер его оплатил, но подал иск, в результате которого город потерял тысячу рублей. А как она пригодилась бы для какого-нибудь училища! В нынешнем году запланировали 23 начальных школы, а помещения удалось подобрать только лишь для 12, остальные совсем не подходят, а строить собственные денег нет. Да и из тех, что окончат первые классы, только немногие смогут продолжить образование, опять-таки из-за нехватки мест в высших начальных училищах. Вот если министерство одобрит кредит, можно будет хоть отчасти закрыть эту брешь в следующем году. Конечно, если опять не случится чего-нибудь непредвиденного, а то ведь у нас сплошные неожиданности. Вот хотя бы Ивано-Матрёнинская детская больница: прислала бюджетную смету почти на восемь тысяч рублей большую, чем в прошлом году. Конечно, жизнь вздорожала, кто же с этим спорит, но, господа, восемь тысяч рублей это как-то уж слишком», – и голова начал тут же и обмозговывать, «что в этой смете подрезать, да так чтобы без вреда». В результате сэкономил две с половиной тысячи и был чрезвычайно доволен. 

Взял и начал менять своё русло…

– Представьте: все расквартированные в Иркутске войска будто по команде требуют плодородную землю под огороды, – вместо приветствия обратился к Бобровскому председатель комиссии по заведыванию городскими угодьями. 

– А команда определённо была – в губернском управлении мне показывали несколько телеграмм из Петрограда. И во всех специально оговаривается, что арендная плата военным должна быть символической – вот что возмутительно. 

– А хотя бы и четверть копейки назначили – разницы нет никакой, потому что и свободной плодородной земли у нас просто нет, – расхохотался заведующий угодьями.

– Но всё же давайте отпишем им и цену обозначим как следует, чтобы не вызывать огонь по пустякам. А губернатору я прямо сегодня доложу, сразу, как закончу приём.

Первым к городскому голове вошёл фронтовик Егор Щербаков, только-только вернувшийся с театра войны. До мобилизации он служил в городской Медведниковской больнице машинистом водокачки, но после тяжёлых ранений такая работа стала для него неподъёмной. Больничный совет, посоветовавшись с управой, предложил работу истопника. Но, видимо, не нашли нужных слов, и Щербаков обиделся, надел награды и «окопался» в приёмной у губернатора. Конечно, губернатор немедленно отзвонил Бобровскому и решительно предложил «всё решить, вынести, если нужно, на думу такой важный вопрос». И теперь, слушая Щербакова, городской голова прибрасывал: «На будущее мы, естественно, обезопасимся, добавим несколько уточняющих строк в думское постановление о льготах для фронтовиков. Но сейчас-то как мне быть?!» – и он спросил, глядя Щербакову в глаза:

– А если мы тут немного подумаем, посоветуемся? А? 

Неизвестно, что ответил бы голове Щербаков, но в приёмной зашумели, и кабинет наполнили встревоженные солдатки. Оказалось, все живут на другом берегу Ангары и сегодня утром переправились за пособием. Получили, но не знают, как вернуться домой: шуга такая пошла, что не только понтонный мост разобрали, но и пароходы не ходят уже.

За два года мэрства Иннокентий Михайлович научился не только терпению, но и умению распознавать, когда люди кричат от страха и неуверенности – чтобы, прокричавшись, успокоиться. В таких случаях он просто кивал, вставлял вежливые вопросы, а, почувствовав спад, направлял остатки энергии в нужную сторону. Он и сегодня, улучив подходящий момент, ловко вставил: 

– Там, на вокзале, сейчас маются офицеры и солдатики, прибывшие в краткосрочные отпуска. Ваших-то ребят соседи приветят и накормят, послезавтра и сами дома будете, а фронтовики-то, опасаюсь, уедут, не повидавшись с семьёй… Я не говорю уж о том, что весь город теперь будет без почты и продукты в магазины не подвезти. Ангара, она наших жалоб не слышит, – тут в голосе у Бобровского зазвучало неподдельное недоумение, даже и обида. – А Иркут, тот и вовсе повёл себя возмутительно! – и хотя он больше ничего не сказал, было видно, как сильно он огорчён.

Да, именно в бытность Иннокентия Михайловича Бобровского городским головой Иркут вздумал вдруг менять русло и летом 1916-го начал двигаться по направлению к Малой протоке. Изумлённые гласные от растерянности не сразу определились, какой из комиссий этим должно заняться. Наконец, решили, что всего сподручнее удержать Иркут в прежнем русле комиссии по благоустройству улиц, садов, площадей и бульваров. 

– Ну а как не удержим? – с некоторым вызовом поинтересовался председатель комиссии. – Случай-то, как понимаю я, беспрецедентный.

Повисла пауза, и городской голова попробовал улыбнуться:

– Значит, будет теперь прецедент. И что, собственно, может произойти, господа? Да ничего страшного. Ведь Иркут по-прежнему будет впадать в Ангару, а напротив ли нынешнего Собора Богоявления или напротив Знаменского монастыря, не так уж и важно, я полагаю. На мой взгляд, сейчас большей заботы требует Ангара. Вот о чём стоит думать и что защищать от происков Кузнецовской больницы!

Просто нам так удобней…

Обилие объявлений о коровах в иркутской прессе показывало,
кто составляет реальное большинство населения

Городская больница, в отличие от многих других учреждений, не прибегала к услугам ассенизационного обоза. Несмотря на большое количество ванн и крупный банно-прачечный корпус. Когда-то на совете больницы решили, что проще и дешевле устроить поглощающие колодцы, благо территория у больницы большая, а местная власть когда-нибудь да устроит общегородскую канализацию. Однако время шло, планы отодвигались, и к началу 1916-го больничная территория оказалась совершенно изрытой, колодцы переполнились и грязные воды устремились в больничные корпуса из-под фундаментов. На больничном совете посчитали расходы на откачку и вывозку и пришли к выводу, что куда как дешевле просто бросить трубу в протоку Ангары. 

Как только простота и изящество этого варианта овладели сердцами членов совета, и в умах их произошла мгновенная перемена: все уверовали, что в быстрой, холодной ангарской воде ни при каких вливаниях не заведётся ничего опасного для живого. В порыве вдохновения были подобраны факты из опубликованных «Гидротехнических материалов», выстроены подобающим образом результаты анализов 1915 года и выведено заключение, что спуски грязных вод в Ангару позволят ей оставаться идеалом питьевой воды. Но вот незадача: в городском медико-санитарном бюро отнюдь не разделили такого вывода. Зато губернская врачебная часть разделила вполне. И даже вызвалась хлопотать в Петрограде и заручиться поддержкой главного врачебного инспектора. Ему и выслали постановление совета Кузнецовской больницы, обставленное кустистыми фразами о кристально чистой ангарской воде, «далеко превосходящей требования гигиенистов». Ответ надеялись получить телеграфом и в ожидании радостного события решили известить о нём горожан – в редакцию «Иркутской жизни» поступила статья, разъясняющая, что побудило больницу пойти в обход городского самоуправления. 

Первым этот пассаж, ещё в гранках, прочитал гласный городской думы Южаков, случайно заскочивший в редакцию:

– Кажется, такого не бывало ещё, чтобы городская больница да пошла против города, – вырвалось у него.

– Ну, то ли мы увидим ещё, – не без грусти отвечал издатель газеты Посохин. – Всё так спуталось в последние годы, что инстинкты, инстинкты выступают на первый план, каждый делает так, как удобней ему самому, пусть даже и ценой интересов целого города, – он болезненно усмехнулся. – Но это удача, что Вы заехали, ведь завтра заседание думы, будет время ещё собраться с мыслями. А городскому голове я с утра отзвонил, и, думаю, он связался уже с санитарными врачами. 

27 июля «Иркутская жизнь» рассказала о заседании городского медико-санитарного совета. Главный санитарный врач Иркутска господин Яхимович сделал исчерпывающий доклад, после которого подавляющим большинством голосов запрещено делать спуск в Ангару грязных вод Кузнецовской больницы.

– Вы, конечно, подробно всё осветили, но как инженер я бы сделал акцент на другом, – заметил при встрече с Посохиным Южаков. – Санитарный врач Яхимович человек весьма трезвый, и он понимает, что в Иркутске ещё долго не будет канализации. Потому и заведомо упреждает: без частичного спуска в Ангару уже в принципе не обойтись. Но он может быть только в устье Ушаковки (ниже водозаборов) и только после биологической очистки, для которой и нужно построить специальную станцию. Коротко говоря, выигран первый раунд, а во втором без уступок не обойтись.

А мы накажем его иначе!

По дороге в управу Бобровский неожиданно встретил бывшего городского секретаря Серебренникова, теперь служившего в комитете Союза городов. Но неожиданнее всего было то, что он Серебренникову обрадовался. Да и сам Иван Иннокентьевич явно оживился: 

– Представляете, узнал вчера, что, оказывается, запретили напрямую писать в тыловые воинские части. Все письма теперь должно адресовать как бы в… действующую армию. То есть, если я пишу на соседнюю станцию Иннокентьевскую, мой конверт пойдёт сначала в Петроград, в распределительный пункт, а уж оттуда его доставят на Иннокентьевскую.

Оба расхохотались, и этот настрой сохранился у Бобровского до самого конца дня. И даже когда напоследок пришёл нудный жалобщик, городской голова убедил его вовсе отказаться от жалобы, а наказать виновного… через газету. И действительно, в свежем номере «Иркутской жизни появилось вот какое «Открытое письмо В.С. Иванову»:

«Милостивый государь! 16 июля я купил у Вас бочку селёдки в количестве 1675 штук, уплатив задаток в 42 руб. 25 коп. и наложенным платежом 80 руб. 6 коп. По вскрытии бочки, как зафиксировано в полицейском протоколе, сельди оказались гнилые, и полицейский надзиратель их постановил уничтожить. Считаю нужным огласить этот факт для сведения покупателей иркутского купца В.С. Иванова. И.К. Ермолин».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского