Когда отец рассказывает не сказки, а жизнь Мейерхольда

– Анна, вы из театральной семьи. Расскажите немного о детстве, которое вы провели за кулисами, репетициях, которые наблюдали ребёнком, обо всей той магии театра, которой вы с юных лет напитались.

– Мой отец – главный режиссёр Драматического театра Северного флота, народный артист России, мама – ведущая актриса театра. До 18 лет я жила в Мурманске, где окончила музыкальное училище, занималась вокалом. В целом всё в моей жизни было ориентировано на то, чтобы я стала профессиональным режиссёром. Я готовилась к поступлению в ГИТИС  лет с 13, наверное. Если ребёнку с детства отец рассказывает не сказки, а жизнь Мейерхольда и Станиславского, иных вариантов пути нет. Либо режиссура, либо актёрская профессия. Я с детства воспитывалась в театре – была на всех читках, на всех застольных периодах, на всех репетициях, а куда было деть ребёнка? 

– С вашей внешностью вы бы вполне могли стать успешной актрисой, всё-таки для женщин это более традиционный и лёгкий путь. 

– Согласна, но мы не ищем лёгких путей. У меня другой характер, другое видение, мне трудно быть внутри постановки, я мыслю абстрактно,  вижу картину в целом. И потому у меня с детства была важная цель – стать режиссёром, причём режиссёром музыкального театра. Мой отец – драматический режиссёр, а меня всегда интересовал музыкальный театр. Я окончила теоретическое отделение музучилища, читаю партитуры, что очень редко делают режиссёры даже в музыкальных театрах, в основном они работают по клавиру. Я хотела приблизить музыкальный театр к драматичес­кому в хорошем плане – всё-таки в музтеатре всегда есть наигрыш, какая-то условность, приблизительность, некая водевильность. Но опереточность я ненавижу, искореняю во всех театрах, где работаю, её не должно быть. Некоторые артисты оперы и оперетты считают, что самое главное – спеть, а всё остальное неважно. Но я ставила в Чебоксарах оперу «Аида» вместе с итальянским дирижёром Клаудио Галлина, это был масштабный статусный проект. И там добивалась от оперных певцов драматической игры. Опыт европейского театра показывает, что оперный певец может и должен уметь и играть, и петь, и танцевать, если это надо, чтобы создать полный и яркий характер. Это была и есть моя задача и один из факторов, из-за которых я пошла именно в режиссуру. Для этого училась и оперному вокалу, у меня поставленный оперный голос, и танцам (я часто работаю как хореограф в спектаклях – и в своих, и не в своих). Конечно, училась и самой режиссуре. И всё это ради единственной задачи – быть профессионалом в своем деле от и до. Отец сказал мне: «Я тебя близко не подпущу к театру, если ты не будешь профессионалом». 

– Отец – абсолютный авторитет для вас?

– Авторитет и деспот, человек очень жёсткий, его в театре боятся. Я мягче, чем он. Хотя тоже могу и кричать и ругаться. Но я всё равно люблю актёров, у меня другое к ним отношение – материнское, несмотря на молодой возраст.

– Как вас отпустили из родного города в столицу?

– Никто не верил, что я поступлю, это было нереально, да это и сейчас нереально. Из провинции на режиссёрском курсе училась я одна, остальные были москвичами. Если честно, талантливому человеку очень трудно пробиться в Москве. Я прожила там семь лет, в том числе и после окончания учёбы, и сегодня говорю это с полной уверенностью – без протекции и без денег пробиться трудно. Поэтому я уехала в провинцию. Хотя у меня есть постановки в Москве, но это разовые акции. Что очень интересно: сейчас, когда я поставила спектакль в Вене, присутствовавший там продюсер из Москвы сказал: «Ой, как здорово! Поставьте у нас спектакль тоже». А где вы были раньше, когда я жила в Москве? Надо было приехать в Вену, чтобы увидели, оценили, заметили. Вот это обидно: у нас не ценят талантливых людей, у нас ценят имя: «Ах! Он ставил в Америке, он хороший режиссёр!». Да это ни о чём не говорит – где что человек ставил, режиссёра всегда видно только по его работам. Обо мне часто думают: «Она женщина, она молодая, ей нет 30 лет, она плохой режиссёр!». Стереотипы эти жутко раздражают. Да, мне нет 30 лет, но на моём счету уже 14 спектаклей, чего нет даже у многих заслуженных и именитых режиссёров. А я эти 14 спектаклей поставила за четыре года. И мой рабочий график расписан на два года вперёд. И даже Москва, которая меня сегодня приглашает, слышит: «В очередь, господа, у меня есть театры, которым я уже обещала постановки, а я человек слова. Если я сказала, что сделаю, я должна сделать. Если вас это устраивает, пожалуйста. Я могу с вами договориться на следующий год». 

– То есть столице вы в каком-то смысле отомстили?

– Да! Это к вопросу о поступлении, становлении в профессии и о восприятии женщины-режиссёра. До сих пор этот стереотип существует, к сожалению, хотя в России и в мире есть известные женщины-режиссёры. Но в моём случае всё становится понятно уже после двух репетиций. Если вначале меня встречают с недоверием, то потом понимают – это человек профессиональный, он знает, что делать, и знает, как делать, так что все вопросы отпадают. 

– В итоге где сегодня ваш дом?

– Не знаю. Официально я состою в труппе Хабаровского музыкального театра, меня туда пригласил художественный руководитель Николай Евсеенко, и он предоставил мне очень хорошие условия, поэтому я и уехала из Москвы. Но фактически я там бываю мало, больше езжу по стране.

– Вас это устраивает? Всё-таки женщины больше тяготеют к домашнему очагу. 

– Я тоже тяготею, надеюсь, что он когда-нибудь появится, но пока вот такой жизненный этап. Пока надо делать карьеру, что называется, и утверждаться в профессии.

Перфекционизм на 200 процентов

– Какие у вас за последние 2-3 года были самые интересные работы?

– Это трудный вопрос, потому что мне все работы интересны. Не потому что я такая хорошая, а потому что я делаю на 200 процентов дело, за которое берусь. Вот такой перфекционизм. У меня такой характер и так во всём. Мне либо идеально, либо никак. Мне не нужен средний, промежуточный вариант.

– С вами сложно, наверное?

– Очень сложно, ну а что делать? Из работ я бы отметила «Аиду», опыт с итальянским маэстро был очень интересным. При этом он не знал английского, а я не знала итальянского, нам приходилось объясняться на пальцах, без переводчика, тем не менее у нас получился очень яркий, интересный спектакль. Постановка в Вене была интересной, премьера состоялась как раз перед поездкой в Иркутск. Тоже новый опыт, в Европе по-другому работают, и, честно сказать, мне не очень близка их манера работы. Всё-таки европейцы довольно холодны, русские артисты существуют и работают на эмоциях, нам проще понять друг друга. Моей давнишней мечтой была «Кармен», я её поставила в Липецке, это музыкально-драматический спектакль, который выдвинут на театральную премию «Золотая маска».

– Вы видели уже много российских городов, театральная публика отличается друг от друга?

– Отличается. Есть несколько городов, где публика падка на пошлятину, а я не делаю пошлятину, я делаю качественный продукт. Как изначально меня отец настроил на качество, так я и работаю. Он говорил мне: «Твоя фамилия должна быть печатью качества. И по-другому никак. Или не суйся вообще в эту профессию». Я привыкла и того же требую от театра, актёров, цехов, дирекции – от всех. А публике не всегда надо это, ей нравятся снятые штаны, пошлые дешёвые шутки, многие воспитаны на сериалах, «мыле», телевизионной пене. И они от театра этого же ждут, а что-то более психологическое, глубокое, изящное, сложное они уже не воспринимают. 

– Как вы творческую энергию восполняете? Или её от природы много дано? Темперамент у вас огненный, это заметно сразу. 

– Я родилась такой. А дополнительно подпитываюсь от природы. В Иркутске я дважды ездила на Байкал, мне это очень помогло, я мгновенно выздоровела, хотя прилетела сюда из Вены с температурой. Я живу в сумасшедшем графике, за последние восемь месяцев я отдыхала всего две недели, постановки идут подряд. И мне это нравится. 

«Я одессит, я из Одессы, здрасьте!»

– Обратимся к Иркутску. Почему «12 стульев»? Это была ваша идея?

– Нет, это была идея руководства театра, дирижёра Евгения Зеленцова. И это очень здорово, потому что произведение культовое и в театрах идёт очень редко. И именно с этой музыкой спектакль сейчас не идёт нигде в России. Есть спектакль в Новосибирске, но там музыка другая. Так что это эксклюзив, поэтому предложение восприняла с большим интересом. К счастью, теперь уже имею возможность выбирать, на что мне соглашаться, а на что нет. Конечно, ехала с опасениями, потому что со-всем не знала труппу Иркутского музыкального театра. И была приятно удивлена – труппа очень профессиональная, умеющая заряжаться и отдавать. И молодая в хорошем смысле этого слова – я говорю не о возрасте, а о живом восприятии нового материала, нового режиссёра, новых идей. В артистах нет косности, апломба. У нас получилась взаимная любовь, я действительно полюбила артистов, мне с ними интересно. И они сами могут какие-то интересные предложения вносить, что тоже нечасто бывает. И стараются максимально выполнить задачу, поставленную режиссёром. 

– Как вы думаете, на сегодняшний день произведение «12 стульев» насколько актуально?

– Очень актуально. Остап Бендер – это деловой человек, который знает, где взять, знает, как обмануть. Посмотрите, что творится кругом: бабушек грабят под видом обмена денег, соцслужбы хитрят и так далее. 

И это повсеместно. Остап – великий комбинатор, не зря ему поставили памятник в пяти городах России и даже за границей. Фигура знаковая во все времена. Да, время немножко поменялось, но все способы отъёма денег остались теми же самыми. 

– Странно, что человек таких низких моральных качеств вызывает симпатию. Почему, как вы думаете?

– Он же не убивает никого, на грубые преступления не идёт, он мошенничает элегантно, он сам говорит о том, что Остап Бендер никогда и ничего ни у кого не крал. Ему отдают добровольно, потому что, как хороший психолог, он находит ключ к каждому человеку. Это талантливый от Бога человека, деловой, он мог бы быть гениальным бизнесменом. Но так сложилось (как я сама для себя решила), что он вырос на улице без отца и без матери, вырос в Одессе. 

А что такое Одесса, тем более Одесса того времени? Мальчик воспитывался на улице, что он мог видеть? Грабежи и разбои. У него вариантов другого пути не было. 

– Кого вы здесь выбрали на роль Остапа?

– Артистов на главные роли определяли без меня. Остапа играют актёры Егор Кириленко и Арсен Митичашвили. Какие-то моменты я в процессе работы корректировала – кого-то переставляла, кого-то убрала вообще. Но распределение было в принципе  очень точным и правильным, все те люди, которые стоят на главных ролях да и на эпизодах тоже, справляются со своей работой великолепно. 

– Остапом вы довольны? Он будет соответствовать нашим зрительским ожиданиям?

– Сразу говорю: он не будет соответствовать вашим ожиданиям. Это не Миронов и не Юрский, я перед артистами изначально ставила задачу: не надо никого копировать. Потому что лично для меня, как для режиссёра, Остапа в фильмах нет, того Бендера, о котором написали Ильф и Петров. Для меня Остап – это тот, кто будет в моём спектакле, тот, кто прописан у авторов. У каждого режиссёра есть своё прочтение произведений, никто у нас этого права не отбирал, и я им воспользуюсь. Я стремилась идти именно от авторов и вложить в спектакль свои представления. Я немного жила в Одессе и видела настоящих одесситов, понимаю, какими они должны быть. Общалась в этой среде, приглядывалась, искала прототипы. Для меня это всегда было важно. Например, перед постановкой «Аиды» специально ездила на пирамиды посмотреть. Для меня очень важно ощутить время, эпоху и страну. 

– А в Одессе вы прицельно наблюдали за местным колоритом? 

Фрагмент репетиции мюзикла «12 стульев»

– Я ещё не знала, что буду ставить в Иркутске «12 стульев», но уже хотела поставить это произведение. Цель уже была что-то отложить, целенаправленно накапливала ощущения, атмосферу. 

– В произведениях много ярких образов, одна мадам Грицацуева чего стоит. Её играет наша прекрасная Анна Рыбникова. Что для вас эта дама? 

– Грицацуева – женщина колоритная и одинокая, вдова, которая давно ждёт, что называется, своего принца. Для меня она именно принца ждёт, который бы соответствовал её идеалам мужчины. Поэтому перед ней стояла трудная задача – показать всю палитру чувств от крайней любви к человеку до такой агрессии и ненависти, когда она готова убить. Для меня вообще было важно, чтобы герои не превратились в фанерных манекенов, когда один образ надевается и актёр существует в нём от начала до конца спектакля. Ни в коем случае! У каждого героя есть точка надлома, и каждый выходит из своей сцены совершенно не таким, каким вошёл в неё. Это была очень важная задача, поставленная перед всеми актёрами. И это прежде всего задача драматического театра.

– Дуэт Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова сложился?

– У нас два дуэта, поскольку в спектакле два актёрских состава. Они разные, но они сложились. И это очень радостно для меня, как для режиссёра, – значит, мы идём в верном направлении. Уже во время репетиций артисты начали чувствовать друг друга, возникло партнёрство. Воробьянинова играют прекрасные актёры – Николай Мальцев и Владимир Яковлев. Я восхищена ими и влюблена в них. Здорово, что театр имеет такое богатство в их лице.

– Работать было интересно, а конфликтов не возникало?

– Нет, никаких конфликтов. Когда идут самые кровавые репетиции, когда всё сращивается, обычно возникают скандалы, у нас этого нет. Кто-то может поворчать, но в целом всё позитивно, с любовью и нежностью. Возникали вопросы, предложения со стороны актёров, уточнения, но это нормальный творческий процесс. Но чтобы кто-то вставал в позу и говорил: «Я так делать не буду!» – такого не было. Смысл спорить? У режиссёра есть определённая концепция, он знает, чего он хочет, знает, как это сделать. Я нахожусь на сцене постоянно. У нас три балетмейстера: главный – Людмила Цветкова, постановщик степа – Игорь Халеев, а вся пластика – моя. Я всё время на сцене, показываю, объясняю, идёт взаимообразный процесс, мы постоянно в связке работаем. 

Это не так, что я командую, а они делают. Я так в принципе не работаю. Мало того: я сама могу сделать всё, о чём прошу артистов. Кувырок? Кувырок! Сальто? Сальто!

– Как вы обыграли финал? Он же трагический.

– Нет, финал отнюдь не трагический, потому что после «12 стульев» идёт «Золотой телёнок». Есть неприятная сцена, но для меня она абсолютно оправдана. Для меня, как для режиссёра, стоял вопрос: как это сделать? В мюзикле главный герой не может умереть, иначе драма получится. И сначала я сама для себя должна была понять и оправдать это всё, а потом донести до актёров и до зрителей. И я оправдала убийство Остапа сном. В конце спектакля и Остап и Ипполит видят сны. Бендер видит город своей мечты, Рио-де-Жанейро. Но почему Рио? Я посчитала, что он от моряков международных рейсов в Одессе слышал, что есть страна нереальной красоты, где все счастливы, все ходят в белом, где много красивых женщин. И для него это рай, его рай на земле. И в финале он видит сон, в котором ему кажется, что он попал в Рио. К Ипполиту же, человеку, одержимому идеей разбогатеть, бывшему игроку, во сне приходит мадам Петухова, даёт бритву и говорит: «Убей его. Тогда все деньги достанутся тебе». И он убивает Остапа, но делает это во сне. И когда они оба просыпаются, то ни Рио нет, ни убийства, они опять на вокзале в Москве без гроша в кармане. Клад найден, и на эти деньги построен Дом железнодорожников. И у каждого своя оценка этого события. Для Ипполита это конец жизни, возможно, у него после случился инфаркт и он умер, поэтому его нет в «Золотом телёнке». А Бендер говорит: «Ничего, Киса. Заседание продолжается!». И в этом он весь – Остап Бендер, великий комбинатор, немеркнущий литературный герой.