С миру по нитке – беженцу рубаха?

При этом женщины начинали плакать, а значит, наступал подходящий момент рассказать, что в общественной школе при семинарии детей будут кормить хорошими завт­раками, что Красный Крест уже приготовил для них тёплую одежду и обувь, а вести уроки приглашена госпожа Колодезникова, лучшая в городе учительница. Тогда беженки снова начинали плакали, но теперь от умиления, и семинарским казалось уже, что дело сделано, ребёнка запишут в их школу. Но в назначенный день его не приводили, а повторный визит в убежище не давал ничего: родители объявляли, что очень скоро уезжают, «уже и билет заказали у губернатора».

Тем не менее вместо запланированных сорока человек в школу при семинарии набрали вдвое больше учеников, и 10 ноября 1915 года прошли первые занятия. В младший класс попали разновозрастные ребятишки, а объединила их полная, совершенная неграмотность. Семинарский фельдшер констатировал и их общую слабость: 

– Да и слабые они все, – предупредил он. – Не знаю даже, смогут ли учиться.

Тем не менее к середине мая следующего, 1916 года ребятишки читали, писали да и считали неплохо. Все радовались, но вперёд никто не заглядывал: школа-то содержалась на отчисления из жалований семинарских преподавателей. Прошедшей зимой недостающие средства заработали благотворительным концертом, а купец Николай Фёдорович Поднебесных прикупил бумагу, карандаши, классную доску да к тому же отмерил 270 аршин ситца. Но обеспечить всех он, конечно, не мог.

О беженцах в Иркутске заговорили в конце августа 1915 года, когда пришли сообщения о прибытии первой партии в несколько сотен человек. Иркутский комитет Союза городов сразу принял их на своё попечение, обеспечил работой, а в расчёте на будущее основал и отдельное Бюро труда. Местная промышленность в эту пору как раз начала развиваться, и многим казалось, что спрос на рабочие руки ещё долго будет превышать предложение. Тем не менее решили подстраховаться и затеяли благотворительное гуляние в Александровском саду с неизменной в таких случаях лотереей аллегри. Обыватели охотно отозвались, выложили на благое дело свои невеликие сбережения. 

До конца сентября 1915-го беженцы продолжали прибывать небольшими партиями, и каждую удавалось пристроить к делу, особенным спросом пользовались высококвалифицированные рабочие. Буряты Кахинской и Боханской волостей отвели 36 квартир с бесплатным отоп­лением, обещали и тёплую одежду (конечно, в расчёте на ответную помощь по хозяйству). Чуть позже ещё несколько волостей заявили, что готовы принять новых жителей. При этом не имелись в виду женщины с маленькими детьми и старики – они заведомо оставлялись в Иркутске, где могли обращаться не только в комитет Союза городов, но и в губернское управление, в специально созданный комитет. Но к середине октября 1915-го людские волны с запада так усилились, что беженцев регистрировали уже не вагонами – целыми поездами, а все бараки на переселенческом пункте переполнились. Вновь прибывающие и жили теперь в поездах на станции Иннокентьевская, в самом же Иркутске всё что можно было уже реквизировано, беженцами заселили местные иллюзионы, общественные строения, многие домовладельцы передали под приюты для них свои доходные дома, а по городу уже снова носились слухи об огромной партии, якобы отправленной из Красноярска. Казалось, если накроет очередная волна, Иркутск просто не выдержит, разразится какая-нибудь повальная эпидемия, но к началу декабря наплыв всё-таки прекратился. Город чуть вздохнул и принялся за обустройство уже имеющейся колонии.

Косит их не щадя

Ещё в начале войны, предвидя неизбежность миграций, иркутский комитет Союза российских городов собрал представителей национальных диаспор и предложил не только создать комитеты, но и заранее озаботиться сбором пожертвований. Армяне сделали добровольное обложение и с первого же круга собрали 200 рублей, латыши сделали ставку на благотворительные лотереи в пользу не только беженцев, но и раненых латышских стрелков. Местный отдел польского Общества помощи жертвам войны открыл пансион для интеллигентных беженцев, а господин Полонский передал свою дачу на «Звёздочке» для раненых и больных всех национальностей. Но больше всего о несчастных позаботилась природа: зима с 1915 на 1916 год выдалась на редкость тёплой. «Кто называет эту зиму сиротской, кто солдатской, кто говорит, что Сибирь не хочет нынче морозить беженцев», – записал в своём дневнике городской секретарь Иван Иннокентьевич Серебренников. Он же отметил, что эпидемии удивительным образом не касаются иркутян, но беспощадно косят беженцев: «Чуть ли не каждый день в приютах находят трупы. Происходит что-то ужасное, судьба добивает несчастных страдальцев… В Иркутске сейчас уполномоченный особого совещания о беженцах генерал-майор Мейер, бывший варшавский обер-полицмейстер. Сегодня он вместе с доктором Фёдоровым объездил несколько местных приютов. И вынес благоприятное в сравнении с другими городами впечатление». 

На 110 иркутских приютов смог­ли выделить только четырёх докторов, но они каким-то непостижимым образом гасили все вспыхивавшие очаги сыпного тифа. Их подручные дезинфекторы стреми­тельно переключались с приюта на Адмиралтейской на убежище по Малой Русиновской, ставили карантинный замок, и, кажется, не было случая, чтобы кто-то его нарушил. По-настоящему испугались только раз, когда заболели поляк и еврей, работавшие на строительстве кадетского корпуса среди многих и многих иркутских обывателей. К счастью, горожан опять пронесло, а вот смертность беженцев не уменьшилась: только в январе 1916-го умерло свыше тридцати человек, главным образом подростков. В отчаянии матери хватали ещё оставшихся в живых ребятишек и прорывались в вагоны, отправлявшиеся на запад. В губернском управлении, где выдавались документы на бесплатный проезд, их предупреждали, конечно, что это будет совсем уж другое существование, на обломках прошлого, но надежда на возвращение оставалась последним, что ещё придавало беженцам сил. И потому целые толпы осаждали канцелярию местного комитета Союза городов, сотнями посылались запросы о возможно выживших родственниках. Но даже если о них не было сведений, беженцы всё равно устремлялись в родные места сразу после их освобождения от неприятеля. Увиденное там окончательно добивало их, а по губерниям рассылалось очередное уведомление: нежелательно и опасно возвращаться на родину вплоть до особого распоряжения военных властей. Да и после него желательно предварительное согласование с губернаторами освобождаемых территорий. Что же до возмещения понесённых жителями убытков, то положение о нём ещё не разработано министерством финансов.

– Вот, делают с нами всё, что хотят, а пожаловаться некому! – в сердцах бросила полька с малышом на руках.

– Отчего же? – самым мирным тоном отвечал ей канцелярский служитель местного комитета Союза городов. – Мы как раз поджидаем сейчас команду ревизоров из Пет­рограда – будут проверять распределение пайков и одежды. 

– А вы как будто даже и довольны? – удивилась пани.

– Естественно, мы радуемся: пусть приедут и посмотрят, можно ли пережить сибирскую зиму в предписанных ими лаптях и онучах. 

Да-да, вздорожание материалов навело петроградских патронов на мысль вообще отказаться от заготовки для беженцев валенок и сапог.

Гостеприимство тоже имеет свой срок

К лету 1916-го городскую управу забросали ходатайствами об освобождении реквизированных помещений: война затягивалась, а срок, отводимый в сознании большинства для гостеприимства, давно уж истёк. Директорша Сиропитательного дома Е. Медведниковой просила освободить дачные постройки под предлогом, что основному зданию требуется срочный капремонт, а переселяться решительно некуда. Свои резоны находили и остальные домовладельцы – в общем, всё сводилось к тому, что беженцев надо расселять по уездам и нагружать по возможности полевыми работами. В марте 1916-го уполномоченный иркутского комитета Союза городов выехал по маршруту Шерагул – Куйтун – Кимильтей – Ашехабатская волость. Выехал не один, а с девятью представителями беженцев, дабы развеять их страхи перед губернской нивой. Для этого в каждом пунк­те предполагалось четырёхдневное проживание с возможностью заглянуть в любые углы. И в конце экскурсии уполномоченному показалось, что цель достигнута. Так он и доложил председателю комитета. Действительно, всю последующую неделю приходили желающие «записаться». Но только-только составили списки и передали их уездным властям, как началось движение вспять. Наблюдавший его Иван Иннокентьевич Серебренников заметил у себя в дневнике: «Вопрос о беженцах остаётся по-прежнему неурегулированным. А между тем тяжкое ничегонеделание развращает их. Убежища грозят превратиться в притоны разврата. Разбираться во всём этом ужас берёт. Беженцы потеряли на родине всё. По дороге они потеряли друг друга. Добравшись до новых мест, они теряли детей, смертность которых была потрясающей. Теперь их жёны и дочери теряют стыд и совесть, они продаются… Решено принять принудительные меры к выселению беженцев в сельские местности. Кажется, и наши Маниловы, которые не давали ветерку пахнуть на беженцев, теперь не прочь отказаться от своей тактики».

Пошедший снизу протест подкреплялся и движением наверху: в Петрограде председатель особого совещания по устройству беженцев В. Энгельгардт распорядился снять с довольствия всех трудоспособных, уклоняющихся от работ. А вот побывавший в Иркутске корреспондент томской «Сибирской жизни» сделал вывод, что «общест­венная помощь беженцам прекращается в Красноярске». Иркутским подписчикам издания, конечно, обидно было об этом читать, но кое в чём с журналистом приходилось и согласиться. К примеру, он справедливо заметил, что «филантропический иркутский Дамский кружок, согласно уставу своему, может оказывать помощь только раненым и больным воинам», хотя средства имеет весьма и весьма немалые. Действительно, супруга начальника края Мария Николаевна Князева в полной мере воспользовалась собственным высоким статусом и обаянием: за полтора года от начала войны иркутский комитет по оказанию помощи семьям нижних чинов и ратников ополчения принял из её рук 200 тысяч рублей. Но эти средства пошли исключительно на заготовку белья для раненых, и первые дамы города и губернии, как и в русско-японскую, сели за выкройки, а потом и за швейные машинки. Всё пошло по старым методикам – к огромной пользе фронтовиков. Но беженцам вряд ли было от этого легче, им хотелось бы, чтобы свободные средства Дамского кружка сослужили пользу и им. Вопреки устаревшему, на их взгляд, уставу. Да, реалии были иные уже, чем в недавнюю русско-японскую, и под них были созданы новые структуры. К сожалению, не столь успешные, как Дамский кружок. 

Однако было б несправедливо умолчать и о вынужденных переселенцах, оставшихся весьма довольными Иркутской губернией. 5 июля 1916 года газета «Иркутская жизнь» сообщила, что пятеро административно высланных (три барона и два пастора) освобождены от надзора и обязательства проживать в Сибири. Однако ж все они предпочли остаться в Нижнеудинске. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского