Загадка Бритикова

В Иркутске у солдата появились соседи: средних лет господин с живым, любопытным взглядом, но плохо действующей рукой и два офицера, поручик и прапорщик.

– Секретарь городской думы Серебренников Иван Иннокентьевич, командирован в Москву на совещание по борьбе с дороговизной, – не-много смущённо рекомендовался штатский. – А вы, как я вижу, на фронт.

– Да, уж по третьему кругу, – устало отвечал прапорщик, и солдат с любопытством посмотрел на него. 

На вид ему было немного за тридцать. Роста невеликого, но в плечах широк, а на выпуклой груди ордена Святого Станислава и Анны и четыре Георгия. Солдат даже рот приоткрыл от изумления, но прапорщик его сразу же пригасил:

– Два-то креста ещё с русско-японской, так что ничего необыкновенного.

– Вы с такой лёгкостью говорите об этом, – удивился Серебренников. 

– А как иначе-то? – в свою очередь удивился прапорщик. – Сделанная работа всегда даёт облегчение. 

– Должно быть, вы от природы смелый человек…

– А вот не знаю, смел ли я или просто расчётлив. По моим наблюдениям, трусливые на войне страдают больше. И, наоборот, храбрые долго невредимыми остаются. Вот у меня в роте был один нижний чин – Бритиков, отчаянная голова. Он брался за самые смелые дела, исполнял самые рискованные поручения и с начала германской войны ходил без ранения. Один раз недалеко от него в окопах разорвался снаряд, Бритикова подбросило вверх и перевернуло, а он тут же оправился и кричит этому «чемодану» с бомбами: «Врёшь, шельма, не на того напал!»

Они так и проговорили с Серебренниковым всю дорогу, между тем как солдату очень не терпелось расспросить поручика про предчувствие смерти. То есть узнать, не есть ли это напасть и как от неё избавляться. Не есть ли искушение и какою молитвой от него отрешиться. Только в самый последний день подступился он со своими вопросами, и прапорщик им нисколько не удивился, а отвечал в обычной своей спокойной манере:

– Я тоже знаю, что на этот раз точно убьют. И готов. Единственное обидно: я уже не буду знать, что даст России эта война.

А когда прощались со штатским Серебренниковым, он добавил ещё:

– Вряд ли свидимся, а вы понравились мне. И то, что дневник ведёте с самого начала войны, это тоже, должно быть, хорошо. Так что можете записать: Константинов я, из подгородного села Усть-Куда. 

Серебренников переспросил фамилию: на перроне шумела партия новобранцев. Солдат оглядел их и подумал невольно: «До чего же ещё зелёные! А я к смерти скоро буду совсем готов». 

Юрист празднует труса и завидует ссыльным

На обратном пути Серебренников тоже ехал с военными, но таких задушевных разговоров не случалось уже, казалось, что и люди другие совсем, «не те». А на подъезде к Иркутску у Ивана Иннокентьевича вообще сложилось убеждение, что всё лучшее отзывается к театру военных действий. То есть, в сущности, на убой. «Зачем, к чему эта безумная расточительность людьми?» – повторял он мысленно, а добравшись до Иркутска, записал в своём дневнике. 

Окно его кабинета в управе выходило на главную площадь города, и до самого вечера слышно было, как маршируют запасные. В первые призывы здесь собирали молодой, здоровый народ, которому даже фронт был в охотку; теперь же по Тихвинской топали неуклюжие пожилые бородачи в деревенской одежде и, загребая снег, поднимали то левую, то правую ногу. 

В Иркутске объявили призыв и ратников ополчения 2-го разряда, имевших льготы по семейному положению. Призвали студентов 1897 года рождения и поставили в очередь тех, кому ещё только шёл восемнадцатый. Заново обследовали белобилетников (и Серебренникова, естественно), но тут улов оказался совсем небольшой. И даже комиссия по расследованию злоупотреблений с отсрочками, докатив до Иркутска, немногое сумела нарыть. Всё свелось к разговорам о местном адвокате, затесавшемся в мастерскую артиллерийских снарядов – браковщиком. 

– Как война всё перевернула, Иван Иннокентьевич, – не удержался от обобщения коллега Серебренникова по управе Константин Петрович Турицын. – Ведь вы посмотрите, что делается: юрист со средствами, ещё недавно выбиравший дела, нынче празднует труса и завидует ссыльнопоселенцам, не допускаемым до призыва. 

– И ссылка в ход пойдёт, и на неё при нужде оформят военный заказ, – отвечал Серебренников, но отвечал отстранённо: его мысли были достаточно далеко. Да и сам Турицын лишь ненадолго отвлёкся от хлопот по заготовке армейских сапог.

Чем более отправлялось народу на запад, тем более его требовалось в губернии. Сначала в городскую управу пришёл запрос из Екатеринбурга: сколько и на каких условиях можно будет купить в Иркутске слюды? Не успели повернуться с ответом, как заявки на слюду посыпались отовсюду, телеграммами забросали не только думу, но и губернское управление, так что в короткое время было зарегистрировано почти 200 заказов. Слюда требовалась для изготовления противогазовых очков, и у Иркутской губернии появлялся реальный шанс реанимировать эту отрасль промышленности. Но, увы, ни одно из месторождений не эксплуатировалось. Между тем из Томска пришло предложение устроить в районе Иркутска завод по переработке отходов от боен. К проекту прилагались подробные сметы, чертежи, а вскоре прибыл и профессор Михайленко, большой дока в производстве кислот. Мастерские Байкальской переправы и завод П.К. Щелкунова в Черемхове получили заказы на бомбы, а мастерские промышленного училища – на револьверные станки. У Иркутского металлического завода появилась возможность поправить дела изготовлением колючей проволоки. А производителям валяной обуви гарантировали немедленную оплату 30 тысяч пар валенок. Не менее выгодные условия предлагались и на поставку овчины, щётки, скребницы, шорного товара. И даже поставщики топоров оживились: из главного комитета по снабжению армии пришёл срочный заказ. 

Пал жертвой 900 телеграмм

Местное отделение Союза городов запланировало на лето 1916 года пять поисковых партий для добычи вольфрама и шеелита. Но главными всё-таки оставались заказы на производство гранат и бомб. Ведал этим военно-технический отдел, руководимый Иваном Иннокентьевичем Серебренниковым, и пережитые треволнения, разумеется, отразились в его дневнике. «Получили ещё один заказ на изготовление снарядов к бомбомётам. К сожалению, не удалось сговориться с чугунолитейным заводом П.К. Щелкунова в Черемхове. Мы предлагали ему заказ главного комитета по снабжению армии на изготовление 35 тысяч бомб. Завод не устроила цена 2 рубля за штуку. Он выставлял условием не дешевле 2 рублей 15 копеек. 

…Только мы сдали подрядчику Хейфецу свой заказ на 100 тысяч ручных гранат, как назавтра он получил такой же заказ от центрального военно-промышленного комитета. Потом началась история с материалами (есть один, нет другого), пришлось обратиться в Китай и Японию и там уж достать недостающие жесть, латунь и прочее. Затем непрерывно следовали циркуляры, вносившие изменения в конструкцию гранаты. 

…Вдруг пришла телеграмма: «Считайте аннулированным заказ на 17500 гранат». Если бы не было готовых частей для полного комплекта, только тогда аннуляция имела бы смысл.

…Закупили 10 тысяч квадратных аршин войлока. Боюсь, что не удастся выполнить заказ сполна: спрос моментально породил в городе спекуляцию, началась скупка и перекупка. Спекулянты готовы перегрызть горло друг другу. Противно вести с ними переговоры: кажется, взял бы да и в тюрьму. …Прихожу почти в отчаяние. Помоги Бог вывернуться!»

Ивану Иннокентьевичу Серебренникову, никогда не имевшему дела ни с военным, ни с каким другим производством, пришлось взвалить на себя такой груз просто в силу необходимости – из-за недостатка специалистов. Конечно, тут был риск для дела, а в случае неудачи и личная драма для исполнителя, какие и разыгрывались в ту пору. Так, профессора Томского технологического института Тове уговорили занять место особоуполномоченного по топливу для Сибири. А случилось это как раз в канун угольного кризиса. И кабинетный учёный просто покончил самоубийством, получив в один день 900 телеграмм – требований об отгрузке угля.

Снял шубу и пошёл дальше

К началу войны Серебренниковы снимали две комнаты в первом этаже деревянного дома, а хозяева располагались на втором. Полуночничая за бумагами, Иван Иннокентьевич часто слышал лёгкое постукивание швейной машинки. И однажды спросил у жены:

– Неужто Дарья Ивановна подрабатывает шитьём? 

 – Нет, Дарья Ивановна шьёт солдатам тёплое бельё. А муж ей помогает кроить. Ты ведь знаешь: у него бронь. Так вот он решил отказаться, уходит добровольцем.

 – Хоть бы поговорить напоследок!

– Как раз хотела предупредить тебя, чтобы не брал работу на воскресенье: намечаются проводины.

«Что ж, сделаю исключение. Да, кстати, восполню в ближайший выходной все пробелы в своём дневнике, – прибросил Иван Иннокентьевич. – Надо будет сегодня уточнить, как прошла лотерея Яково-Александринской общины Красного Креста».

Оказалось, за пять часов распродали все 6 тысяч билетов и в результате собрали средства на передвижной лазарет для фронта. И благотворительное гуляние в Александровском сквере дало блестящий результат: собралось не менее 10 тысяч человек. Причём публика была очень пёстрая, вплоть до самой простой (она же и самая щедрая). Слушая об этом, Иван Иннокентьевич припомнил ещё один любопытный эпизод: к фургону, собиравшему вещи для разорённого населения Царства Польского, подошёл случайный прохожий, расспросил, что за дело тут, чуть призадумался да и снял с себя шубу. Глядя на это, и беднейшая из окрестных мещанок пожертвовала что имела: двух петухов и курицу. «Несмотря на обилие сборов, обыватель продолжает жертвовать охотно. Как-никак, а начало ХХ века ознаменовалось большею демократизацией благотворительности», – с удовольствием записал Серебренников у себя в дневнике. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского