В прямом смысле гулять по Иркутску с анекдотами – дело бессмысленное, считает Станислав Гольдфарб, городские истории больше привязаны не к топографии, а к персоналиям. Любители иркутской старины встретились в минувший вторник в 130 квартале, поскольку сам он, как пошутил организатор «Прогулок…» Алексей Петров, очень напоминает анекдот.

Для начала лектор предложил определиться с понятиями. 

– Если вы думаете, что я расскажу пару сальных баек, это совсем не так. Гарантирую приз, если кто-то скажет, что общего между анекдотом и балетом? – обратился к публике профессор Гольдфарб.

– Ничего, – отозвался один юноша и не угадал.

– На всякий случай напомню, – продолжил ведущий. – В Большом энциклопедическом словаре «анекдот» трактуется как «короткий рассказ об историческом лице или происшествии, жанр городского фольклора». Если возьмём словарь Даля, то в нём это слово означает «сжатый в изложении рассказ о замечательном или забавном случае, байка». В анекдоте должно быть некое острие, которое в переводе на французский звучит как «пуант». Как вы знаете, балерины танцуют на пуантах. Так были ли в Иркутске анекдоты?

Тираны и благодетели

В руках лектора появились потрёпанные, выцветшие листки. 

– Я держу в руках газету «Иркутская незабудка». Основателем её был известный иркутский журналист конца 19 – начала 20 века Зорин. Это был сатирический журнал. Должен сказать, что Иркутск никогда не был пролетарским городом, это был город мещанский. В нём жили учителя, врачи, чиновники, офицеры и так далее. Анекдоты как раз идут из этих слоёв населения. 

И сейчас и тогда все были чем-то недовольны: властью, обслуживанием, тем, что подают в ресторанах… Сейчас вам прочитаю, как в 1915 году шутили иркутяне. «На улице главной есть магазин преисправный. Зашли в его подвал невпопад и открыли там целый винный склад. Хозяин говорит: «Моя хата с краю, я на то ответственного приказчика нанимаю». И приписка: «Чей это магазин?» Судя по всему, иркутяне знали хозяина.

А вот про иркутского городского голову: «Бобровский задумчиво в своём кабинете: «Я тот, чей взор надежду губит, едва надежда расцветёт, я тот, которого не любят и всё живущее клянёт».

В мещанском Иркутске было много удивительного. Не шутка и не вымысел: в конце 18 века граф Нарышкин сколотил шайку и из Нерчинска, вооружившись пушками и пистолями, отправился брать Иркутск приступом. 

Гражданский губернатор Трескин мог ночью отпилить кусок здания. За одну или две ночи в Иркутске были прорублены «першпективные» улицы. Он, как нормальный чиновник, сказал: «Значит, так. Если, пацаны, через два-три дня дома не приведёте в порядок, кирдык вам». Никто как-то не придал значения этим словам, и в одну ночь все проснулись от страшного грохота. Инвалидная команда с пилами, ломами и другими инструментами просто отпиливала куски домов и делала «першпективы». Калашников, наш земляк и первый иркутский романист, дал очень образную характеристику правлению Трескина:  «Дух раболепства и обогащения пронизал весь их состав. Для них ничего не существовало священного, кроме воли начальства, как бы эта воля не противоречила общей пользе и даже постановлениям правительства. Слов «правда» и «честь» не было в их лексиконе. Это была туча саранчи, которая истребляла всё достояние губернии и наконец повергла её в безнадёжность и отчаяние. Все думали, что не будет конца страданиям». 

Трескин установил так называемый хрящевой сбор. Каждый человек был обязан привезти в город телегу мелкого камня – хряща. Сделано это было из хороших побуждений – хрящом засыпали лужи. Фигура Трескина неоднозначна – историки спорят, больше хорошего или плохого он сделал в Иркутске.  

В 1731 году была введена должность вице-губернатора. Первым стал Жёлобов. За три года он награбил столько, что стал одним из самых богатых людей России. Тех, кто возражал, Жёлобов жёг и бил. Так случилось с иркутским купцом Литвинцевым, о чём сообщала летопись: «Жёлобов приказал разуть его, без сапог привести в канцелярию и бить палками по два дня кряду». Когда же Жёлобов прибыл в канцелярию, встал на рундук крыльца, Литвинцев крикнул знаменитое «слово и дело». В российской истории это было магическое заклинание – так назывались доносы о государственных преступлениях. «Жёлобов, встреченный неожиданно такими дерзкими и поносными для его чести словами, совершенно пришёл в бешенство, сбросил с себя епанчу, кинулся на Литвинцева с тростью, проломал ему во многих местах голову, потом приказал отвести в застенок и предать пыткам». 

– Друзья, это 1731 год, не так уж и далеко, – уточнил Станислав Гольдфарб. – В конце концов Жёлобова казнили. Появился новый вице-губернатор, небезызвестный Плещеев. Вообще, Иркутску в те годы не очень везло на начальников, они вытворяли здесь всё, что хотели. Плещеев был полковником, причём он любил поесть, я бы даже сказал, пожрать любил. Он забрал всё, что у купцов вообще осталось после Жёлобова. Сгубила его не жадность и не любовь к яствам, а противостояние с епископом Иннокентием Неруновичем. Дело дошло до того, что Плещеев вызвал Неруновича на дуэль, что само по себе забавно. Но как они сражались на дуэли! Один стоял на левом берегу Ангары, другой на правом, стреляли из пушек. История умалчивает, чем всё кончилось. Плещеева потом отстранили от должности и арестовали, а Нерунович умер где-то под Братском в несогласии с официальной церковью.

Дальше ещё хлеще было. Был такой прокурор – Глебов. Между прочим, обер-прокурор Сената. Этот человек от лица государства курировал церковь. И вот Глебов получил откупы на торговлю алкоголем. Чем этот чудила занимался, удивительно. Начать с того, что он снял герб с въездной башни и повесил свой, женился на одной из первых красавиц Иркутска, он пытал, он казнил. Долго иркутянам не удавалось пробраться в столицу и рассказать о тех «чудесах», которые он творил, – город был опоясан казаками. Но тайга есть тайга, несколько человек всё же сумели попасть в столицу, «слово и дело» было крикнуто. Глебова отстранили от должности. Думали, что его казнят, но, поскольку дело уже шло к закату 18 века, он остался жив. Более того, он ещё несколько раз появлялся на небосклоне российской истории по разным поводам. Во время процесса над декабристами Глебов был одним из следователей.

Историческая сумасбродица с любовным треугольником

Ещё один анекдот связан уже с декабристами. 

– Я лично вообще считаю, что бренд Иркутска – это не Байкал и не бабр, а декабристы. Не очень модно говорить, что брендом города являются политические ссыльные, которые пытались свергнуть власть, но лучше говорить об этом правду. Излишнего флёра романтики тоже следует избегать. Однажды я нашёл письмо в архиве, где говорилось, сколько денег получали здесь жёны декабристов. Конечно, это величайший подвиг, они приехали сюда, бросив всё. Но здесь они нашли общество, не только медведи по улицам ходили. В месяц Мария Волконская получала до 30–40 тысяч рублей. Нам с вами даже не стоит переводить эти деньги на современный курс.

Многих декабристов заключили в Петропавловской крепости, в это же время там находился сын бывшего содержателя московских императорских театров Роман Медокс. Это удивительный авантюрист. Когда началась война 1812 года, он поехал на Кавказ с подорожной о том, что является чиновником особых поручений и имеет миссию собрать ополчение. Местные меценаты скинулись, собралось достаточно приличное конное ополчение, и Медокс пошёл воевать с французом. Поймали его уже чуть ли не на передовых. В своё оправдание он говорил, что руководствовался высокой целью.

В Петропавловской крепости он превзошёл сам себя. Познакомившись с декабристами, Медокс понял, что это его звёздный час. Он пишет всесильному Бенкендорфу, сообщая, что стал участником нового заговора. Бенкендорф должен был доложить об этом Николаю I, который панически боялся всего, что связано с декабристами. Император сразу же поверил в новый заговор.

Тут случилось ещё одно несчастье – Медокс влюбился в Варвару Шаховскую, невесту одного из декабристов. Так ко всей исторической сумасбродице добавился любовный треугольник. Медокса четыре раза возили в Петербург, он имел личную аудиенцию у Николая, несколько раз встречался с Бенкендорфом. Всё кончилось печально – его вывели на чистую воду. Умер он в заключении. 

Телячий Обморок и Жена-мериносица

Финал второго сезона «Прогулок по старому Иркутску» собрал немало молодёжи

– Хочу зачитать вам вот что, – продолжил лектор. – В старину между сибирскими купцами было принято называть друг друга прозвищами, а не по имени, отчеству и фамилии. И это не считалось зазорным, даже наоборот – прозвище было признаком особого внимания к персоне. При первом знакомстве купцы нередко называли одно прозвище, иногда называли настоящую фамилию, но при этом добавляли: 

«А по улице – Кубышка». 

Вот прозвища иркутских купцов второй половины 19 столетия. Иннокентий Петрович Тропин носил кличку Деревянный Апостол, которую ему дали будто бы за богомольность. Мирона Дмитриевича Кулакова почему-то называли Железной Просвирой. Не совсем понятно прозвище Павла Налётова – Телячий Обморок. Братья Шишаковы были известны как Братья-разбойники. 

Про двух купцов, Дмитрия Гагарина и Василия Казарина, существовала даже своего рода поговорка: «Нет выше плутов, как Васька Казарин да Митька Гагарин». Один раз Дмитрий Гагарин на Нижегородской ярмарке набрал в кредит товара на очень крупную сумму. Товар был упакован и отправлен в Иркутск, но вексели Гагарин ещё не подписал. Кредиторы долго ожидали его для подписи векселей, наконец решили навести справки в Иркутске, куда незадолго до того явился беглец. На запрос кредиторов Гагарин ответил, что иркутский первой гильдии купец Дмитрий Гагарин скончался тогда-то, что дело его ликвидировано, а вырученные суммы пошли целиком на уплату долгов.

Старую деву Аграфену Андреевну Литвинцеву, сестру миллионера Литвинцева, обыкновенно называли Женой-мериносицей. Жили они с братом вместе и старались перещеголять друг друга в скупости. Жена-мериносица не имела своей отдельной спальной комнаты, которую ей заменяла передняя. Деревянные доски, покрытые тонким войлоком, который когда-то был новым, потрёпанное одеяло, подушка, набитая куриными перьями, от времени превратившимися в довольно твёрдую массу – это ложе миллионерши. Обувью служили невысокие ботинки, из которых постоянно торчали голые пятки и ноги, так как чулки были все старые и сильно рваные. 

В престольные праздники у Литвинцевых было обыкновение приглашать на обед местного архиерея. Трапеза всегда была постная и необыкновенно скромная. Сначала предлагались солёные грибы с хлебом без масла, дальше тёртая редька с квасом, потом ржаной пирог с омулем. Радушная хозяйка то и дело угощала владыку: «Кушайте, Ваше преосвященство, не взыщите – чем богаты, тем и рады». После такого обеда Аграфена Андреевна рассказывала знакомым: «У нас владыка-то большой постник и подвижник. Чем он это жив? У нас за обедом съел только один солёный рыжичек, ложечки две хлебнул редечки с кваском да скушал маленький кусочек омулёвого пирожка, вот и всё». Самого Литвинцева называли Омулёвой Пасхой, так как он в первый день Пасхи разговлялся только омулёвым пирогом, ни о куличах, ни о яйцах, винах, окороке, гусе не могло быть и речи.