Сегодня перед рассветом он наконец выбрался из него и мягко покатился по лесу, то и дело ныряя в невидимые пустоты в снегу. Разумеется, он не знал, что я подглядываю за ним, он просто делал то же, что и всегда: добывал себе пищу, а я шёл по его подмёрзшему следу. Попробуйте поймать лесную мышь или полёвку, не имея ловушек! Я уверен – не поймать, а ему, маленькому, гибкому, в белой шубке хищнику, приходится ловить их по нескольку штук в сутки, потому что это – основной корм зимой.

…Какая-то чересчур уж осторожная полёвка глубокой ночью робко выбралась из-под коряги, чтобы перебежать открытую лесную поляну. Там, на опушке, она знала это, стоит маленький стожок сена, возле которого можно найти что-нибудь съестное. Просидев у входа в своё подземелье, она сделала несколько прыжков по снегу и вдруг села, трусливо прислушиваясь к звонким лесным шорохам. Её одолели сомнения, те непреодолимые сомнения, которые рождают смутную тревогу. Ничего не поняв, но что-то почувствовав, она стремительно кинулась к своему убежищу, раздираемая паническим страхом, от которого отставали ноги.

Я смотрю на её следы: в одну сторону робкие, трусливые, обратно – большие, в панике спасающие хозяина от какой-то, может быть, несуществующей опасности, и мне почему-то приходит в голову старинная мудрость: «Сомнение – источник истины». Так вот и будет жить эта трусливая полёвка, всего боящаяся, во всём отказывающая себе, беспричинно дрожащая за свою жизнь – маленькую и серенькую. Ничего не сумеет она понять и увидеть в жизни, лишь изредка глубокой ночью, когда всем порядочным обитателям лесной поляны положено спать, появляясь на пороге своего скучного тёмного убежища…

А на другом конце поляны, у подножия крутой горы, с которой ещё в прошлом году мощные лесовозы вывезли целые штабеля леса, живёт дружное семейство больших смелых лесных мышей. Днём они всё же боятся появляться на свет и сидят под корягой. Зато с наступлением сумерек смелеют и всю морозную ночь до рассвета с громким писком носятся по поляне, расшивая её бисерными следами во всех направлениях.

Поймать их не так-то просто. Для этого ему приходилось бесшумно прокладывать длинные туннели в снегу, чтобы подобраться на верный прыжок. Зато какие они были вкусные, эти лесные мыши! Не то что трусливые, раздражающе-осторожные полёвки.

Я смотрю на многочисленные следы мышей, со всех сторон сбегающиеся под валежину, и вспоминаю где-то прочитанное: «Все дороги ведут в Мекку».

Здесь мой охотник надолго скрылся под валежиной, и я подумал, что он так и остался под ней, но нет, вон там, у другого конца упавшего дерева, снова вижу ровную двухчётку его маленьких следов. Пробежав несколько метров, он поднялся на задние лапки, поставил передние на снег, чуть касаясь его поверхности, и вдруг, резко изменив направление, кинулся к толстому трухлявому пню. Но, сделав десяток прыжков, снова остановился, прислушиваясь, и снова изменил направление. Так он повторил несколько раз. Глядя на следы, я вспомнил фразу из прочитанной в детстве книжки «В лесу первое дело – уши, глаза – второе». И он хорошо знал это. Опредёленно, первостепенное значение он придавал тому, что слышали его крошечные уши, спрятанные в густом белом меху на длинной острой мордочке. И верил им, иначе не изменил бы направления от старого трухлявого пня, где, на первый взгляд, наверняка хоронились лесные мыши.

Тонкий знакомый писк слышался из-под незаметной, заваленной снегом валежины. Он сделал несколько каких-то особенно мягких пружинистых прыжков и, пролетев больше метра, бесшумно упал в снег. Вероятно, он ещё в полёте понял, что сделал глупость: сейчас вспугнёт добычу – писк прекратился. Там, под валежиной, несколько пар чутких маленьких ушей уловили непонятный, но тревожащий шум. Он так и остался лежать в снегу, застыл, как кусочек снега, сброшенный ветром с кроны стоящего рядом могучего кедра. Мало ли падает зимой таких комочков снега – кухты с деревьев под порывами февральских ветров! И писк вскоре возобновился, но такой тихий, короткий и прислушивающийся.

Два маленьких горящих голубовато-зелёным фосфорическим светом глаза, не моргая, смотрели в точку, откуда доносился этот писк. В глазах светилась охотничья, хищная страсть.

Ведь, если бы он не хотел так сильно, страстно поймать добычу, он не поймал бы её никогда. Зверёк решил правильно – он сделал тактический ход: тихо поднялся, совершил два прыжка влево, а потом маленькими, абсолютно бесшумными прыжками, как тень, мелькнул вдоль валежины и скрылся под ней.

…Я обошёл вокруг валежины, откуда на рассвете, когда здесь появились маленькие следы хищника, слышался мышиный писк, и не нашёл выходного следа. Хищник остался там, потому что восток окрасился в бледно-розовый свет, потянул утренний хиусок и внизу, у подножия горы, в рабочем посёлке заработали бульдозеры, расчищая лесовозам путь в снегах.

Теперь он будет спать до вечерних сумерек, потому что сыт. А это главное, главное потому, что он живёт только для того, чтобы съесть. И здесь он так ловок и умён, что вызывает восхищение.

О крошечном отрезке его жизни правдиво рассказали мне его следы. Его самого я не видел, но знаю, что это горностай. На редкость по-движный, грациозный, с красивым белым мехом хищник, наш друг, неумолимый истребитель маленьких серых вредителей.