Снимок и в самом деле многое рассказал: оказалось, что пуля вошла через рот и застряла у самого мозжечка. Сделали операцию, и когда необычный пациент пришёл в себя, то очень удивился, что лежит в окружении австрийцев.

– Можете назвать себя, кто вы, откуда?

– Из Селенгинского уезда, казак забайкальский. 

Как он оказался в австрийской форме, солдат объяснить не смог, но было нетрудно догадаться, что его, раненного, раздели мародёры, а когда подобрали свои, то и пере-одели в то, что под рукой оказалось. Так и объяснили служилому для его же собственного успокоения. 

– Тогда уже дайте переодеться в своё, что ж я как чужой-то! 

А австрийское обмундирование передали в военную коллекцию Ивана Иннокентьевича Серебренникова, нынешнего распорядителя ВСОИРГО. 

– И очень кстати, – обрадовался тот. – Будет чем оживить австрийский раздел выставки «Война и печать».

Она, кстати, заняла весь верхний зал музея и привлекла внимание чуть более двух с половиной тысяч иркутян. Что по нынешним временам было очень неплохо. К тому же выручка от билетов позволила не только прикупить новые экспонаты, но и перечислить небольшую сумму в пользу пострадавшего населения Сербии и Черногории. Отдельную витрину Серебренников посвятил первому в эту войну Георгиевскому кавалеру – донскому казаку Козьме Крючкову. Его изображения появлялись в Иркутске и на коробках папирос, и на конфетах, и на киноафишах. 

«Пате, который всё видит и знает»

Будь такая возможность, Серебренников приобрёл бы для музея и отдельные выпуски киножурнала «Пате, который всё видит и знает». Действительно, с его помощью можно было посмотреть и осаду Антверпена, и операции российских войск в Галиции. Особенно интересовали Серебренникова лихие ночные вылазки сибирских стрелков с 6 по 8 декабря 1914-го, когда при переправе через Бзуру было уничтожено 

9 немецких батальонов. Несмотря на то что они хорошо подготовились к обороне, все подступы к их позициям освещались ракетами и прожекторами, поэтому наши штурмовые колонны осыпались градом ружейных и шрапнельных пуль. В этих ожесточённых боях русские поражали германцев ближними, штыковыми атаками, и напор был так стремителен и силён, что казалось, будто противник гибнет от ужаса, а не от удара штыком. В Иркутске это признавали и пленные немецкие офицеры.

Зашёл к Серебренникову и вернувшийся из германского плена Яворский:

– Очень хвалят тамошние военачальники наших солдат, а вот о командном составе отзываются плохо. Генерал Гинденбург так и вовсе нам говорил: «С русскими солдатами я давно уже был бы в Киеве, так же как русские солдаты с нашими генералами были бы уж в Берлине».

– А нет ли у вас немецких прокламаций к русским солдатам?

– Одну прихватил, да только ведь они очень смешные все, кроме улыбки ничего и не вызывают. Но берите, коль для истории нужно, – и он вынул из небольшого сака листок с крупно набранным текстом: «Русские солдаты! Сдавайтесь. Берегите своё здоровье для ваших старых родителей, добрых жён и улюблённых детей».

Член ВСОИРГО Боржимский прислал Серебренникову с театра войны осколки бризантного снаряда, разорвавшегося в десяти шагах от него в то время, когда он делал снимок убитых 1-го Читинского полка Забайкальского казачьего войска. Снаряд оглушил двух казаков, бывших возле Боржимского, а у стоявшей рядом лошади лопнули и вылились глаза. Сам подъесаул Боржимский отделался лёгкой контузией и сумел ещё собрать для отправки в Иркутск осколки немецкой бомбы. В посылке была и коротенькая записка о том, что он продолжает вести военные дневники и в случае его смерти они поступят в полное распоряжение ВСОИРГО.

«Мы все адвокаты, но многие защищают только себя»

В центральной части Иркутска с середины осени над домами обывателей начали развеваться флаги. Кто-то крепил древко к фасаду в день проводов из дома призывника, кто-то отмечал таким образом фронтовые успехи, но трепетавшие на вет-ру флаги были очень трогательны и очевидно сближали горожан. Хотя случалось, что городовые требовали их снять, обходя обывателей рано утром. При этом не давая никаких объяснений, но, судя по тому, что снималась и уличная реклама кинотеатров, видимо, краевая администрация получила дурные вести с театра войны. Молчание власти и связанная с ним неопределённость и томили больше всего. Тревожные слухи разносились по городу: говорили, что адвокат Григорий Борисович Патушинский, добровольцем ушедший на фронт, теперь в плену, как и целая батарея местной бригады. Местное юридическое сообщество волновало извес-тие о тяжёлом ранении одного из иркутских присяжных. На этом фоне призыв казанских коллег оборудовать санитарный поезд имени российской адвокатуры и, может быть, войти в его личный состав показался странным и очень, очень несвое-временным. Решили сначала прозондировать почву в других округах. И оказалось, что мнения разнятся: если Петроградский совет присяжных поверенных высказывается категорически против, то Омский и Московский столь же категорически поддержали идею. В Иркутске мнения также разделились, но в конце концов решили «пойти за большинством и участвовать в этой затее, но исключительно финансово». 

– Чтобы сумма от Иркутска получилась достойной, предлагаю не уповать на произвольные взносы, а чётко определиться с процентом подоходного обложения, – настаивал Иван Сергеевич Фатеев. 

Но самые состоятельные адвокаты выразили протест, и после продолжительных прений было решено ограничиться добровольными пожертвованиями. Оставшийся без поддержки «идеалист Фатеев» вынужден был прибавить напоследок: «Всё-таки ничто так не проявляет людей, как война». 

А Иван Иннокентьевич Серебренников записал в своём дневнике: «Каждый день из Иркутска отправляются в поход всё новые и новые маршевые роты. Идут бодро, с песнями. Не знаю, что у солдат на душе, но внешняя выправка их превосходна. Был сегодня на вокзале. Наблюдал, как одна рота отправлялась в поход. Не знаю, как отправлялись другие, но эта рота пошла на святое дело без уныния, бодро. «Ну где же выдержать германцу?» – сказал один из наблюдавших, рассматривая маршировавших молодцов. 

Один окоп, другой окоп, а между ними баня

Казалось, через мобилизацию и происходит отбор настоящих людей. Но при этом и само представление о мобилизации изменилось, расширилось: признанные негодными к строевой службе попадали на передовую по другому, общественному призыву. Сибирское общес-тво помощи раненым и больным воинам при поддержке Всероссийского союза городов снарядило врачебно-питательный отряд, работавший в непосредственной близости от окопов. Газета «Сибирская жизнь» называла его не иначе как передовым, имея в виду и пребывание на позициях, и способность лучше других устроить армейский быт. Сибирский передовой отряд имел и полевой лазарет, где оперировались и лечились тяжелораненые, и два летучих перевязочных пункта с обязательными при них чайными. Но главным отличием стали 15 бань с отделениями для дезинфекции, стирки и починки белья. Особенно поражала баня в землянке, вырытой прямо между окопами. 

Сибирский передовой отряд работал одновременно в расположении четырёх армейских корпусов, и в каждом из них полковые и дивизионные врачи отмечали почти полное отсутствие кожных заболеваний. Добрая молва о банях по-сибирски пошла так далеко, что из других армий приезжали за опытом и, естественно, помыться. 

– Конечно, после такой парной и полковые песни зазвучат по-особенному, – с неприкрытой завистью говорил загостившийся подполковник. – Вот вам и ответ на вопрос, почему Шаляпин заслушался на позициях песнями сибирских стрелков и потребовал, чтобы их для него записали! 

И всё же свинцовая начинка военного времени отяжеляла, замедляла происходившее вокруг. Менялись и привычные связки между людьми – они упрощались и укорачивались. Передавали, что в Варшаве, принимая интендантов, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич сказал только 6 слов: «Если вы, господа, воровать, я – вешать». Всё возраставшее напряжение бросало армейские корпуса, заставляя их то стремительно наступать, то откатываться назад. В марте 1915-го, когда немцы наступали в Восточной Пруссии, а наша 10-я армия собирала последние силы, натянулась и резко оборвалась одна тайная ниточка: штабной переводчик подполковник Мясоедов был схвачен за руку как немецкий шпион. 

Страхи и предубеждения

То, что на фронте виделось короткой цепочкой «выявить-обезвредить-казнить», в глубоком иркутском тылу воспринималось как сенсация и медленно, с чувством пережёвывалось. Сначала передавались робкие слухи о Мясоедове, затем (когда уже не осталось сомнений) гадали, разрешат ли об этом писать. Газета «Сибирь» разразилась редакционной статьёй, но напечатала её только после того, как обо всём уже сообщила столичная пресса. «Народная Сибирь» позволила себе робкую перепечатку, но, в подтверждение самых мрачных прогнозов, номер полностью конфис-ковала полиция, а саму газету приостановили. В адрес местных властей посыпались обвинения, и хотя они не выходили за рамки гостиных и кабинетов, администрация сочла долгом объясниться. То есть заявила, что дело не в Мясоедове, а в статье «Два съезда», «восстанавливающей одну часть населения против другой». 

Опровергнуть же такой аргумент было трудно: доктор Фёдоров, редактировавший газету, действительно охотно прибегал к таким «операциям». Как и многие в Иркутске, любящем разделяться-обособляться и долго, сладостно выяснять отношения. Однажды попавший в «не наши» не мог уже стать своим, даже и осенённый военными подвигами. 10 марта 1915 года армия А.Н. Селиванова, бывшего иркутского генерал-губернатора, взяла австро-венгерскую крепость Перемышль. Даже из Сибири трудно было не увидеть столь ощутимую победу, в результате которой было захвачено более 900 орудий, взято в плен 9 генералов, 93 штаб-офицера, 2204 обер-офицера, 113 890 ниж-них чинов. Андрей Николаевич Селиванов получил за Перемышль второй орден Святого Георгия (первый на русско-японской войне), и сторонние наблюдатели с пиететом писали о том, как, должно быть, непросто далась такая победа 68-летнему генералу, весьма и весьма нездоровому. Его фамилия мелькнула и в Иркутске – на мартовском заседании городской думы. Но приветственную телеграмму решили не посылать, ограничиться поздравлениями Верховному Главнокомандующему. 

– Но почему? – удивился кто-то из непосвящённых.

– Селиванов известен у нас как сторонник правых взглядов и все четыре года в Иркутске имел дурную прессу. Да и местное самоуправление его недолюбливало. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского