– Какова демографическая ситуация в регионе? 

– Не так давно меня попросили просчитать короткий прогноз по рождаемости для Иркутска. При анализе данных выяснилось, что за год с 2011 по 2012 рождаемость выросла на  четверть. Если в 2011 году количество новорождённых было 8800, то в 2012-м уже 11 300. Но такого внезапного роста не бывает. Возрастные коэффициенты должны были вырасти минимум на треть. Я посмотрел статистику за этот период: рождаемость по области в целом увеличилась на 4%, по городской местности – на 3%. Мне кажется, что огромный рост рождаемости  в Иркутске – это игры с учётом, когда считают не по «прописке», а по факту рождения. Рожать может кто угодно и где угодно. Все сложные случаи везут в областной перинатальный центр, близлежащие районы в принципе предпочитают рожать в Иркутске. В целом регион достиг свое-образного «плато» – максимума рождаемости, связанного с поколением 1980-х, государственными мерами по стимулированию, но спад, как говорится, уже на пороге.

Естественный прирост в регионе небольшой и практически полностью съеден миграцией. Вымывается молодое трудоспособное население – это старый тренд, который держится более 15 лет. В миграционных потерях преобладает активное население с 23 до 45 лет. Это возраст принятия решений, миграционных возможностей, когда человек уже может, стал, но ещё не прирос. Вторая возрастная группа при потерях – дети. Совершенно понятно, почему эти группы взаимо-связаны. Потери молодого населения плохо влияют на возрастной состав региона. Это корректируется тем, что Иркутск имеет важный сегмент в экономике – образование. Население, приезжающее в областной центр по образовательной миграции, непостоянное. Свежему выпуску устраиваться в Иркутске негде – будет уезжать. Это постоянная ротация. Основные реципиенты из отдалённых – Москва и Петербург с областями, постепенно увеличивает влияние Краснодарский край, из ближних – Красноярск и особенно Новосибирск. 

– Кто среди основных доноров?

– Почти полностью потерян приток из Бурятии, главного донора области. С этим регионом всегда был положительный баланс – приезжало больше, чем уезжало. Сейчас объём миграции из республики не имеет большого значения. По всей видимости, этот миграционный поток переориентирован на Красноярск, Новосибирск и дальше. 

Что касается зарубежной миграции, то это страны Средней Азии: Узбекистан, Таджикистан, Киргизия. Узбекистан лидирует и в постоянной, и во временной трудовой миграции. Из дальнего зарубежья – Китай, но это практически полностью временная трудовая миграция, объём которой не растёт.

Большая часть трансграничных мигрантов, которая приезжает в Иркутскую область, – представители Средней Азии. Они не ориентированы на интеграцию и оседание. Под интеграцией я понимаю натурализацию с принятием гражданства и адаптацией по модели ассимиляции или аккультурации. Преобладающая модель – трансграничный мигрант, который живёт на две страны и не нацелен стать полноценным членом локального сообщества. Большую часть года он живёт здесь и обязательно выезжает на родину, где остались семья или родители. Конечно, есть мигранты, нацеленные на постоянное проживание. Чаще всего это работники торговой сферы, где преобладают граждане Киргизии. Ситуация облегчается наличием соглашения между нашими странами об упрощённом приёме гражданства. Мигранты из Киргизии натурализуются гораздо быстрее: легче получают гражданство, да и трудовая занятость не носит сезонного характера. Ещё одна категория, редко, но всё же высказывающая желание остаться в регионе, – это молодые мужчины.

– Какие возможности по возмещению убывающего населения есть у региона при условии, что основного донора мы уже потеряли?

– На кофейной гуще гадать бессмысленно, тем более на гуще растворимого кофе. Возмещать нечем – не существует реальных внутрироссийских источников, из которых мы можем брать. У Иркутской области сейчас нет тех факторов, которые могут перетянуть миграционные потоки на себя. Нет конкурентных преимуществ – мы не можем соперничать с регионами, расположенными к западу от нас, за мигрантов из регионов, расположенных к востоку. Мы проиграли борьбу нашим западным соседям. 

– По каким позициям наш регион проигрывает?

– Прежде всего – по динамике развития. Получается очень интересная зависимость: в годы кризисов потери области по межрегиональной миграции падают. Как только кризис заканчивается, начинается подъём – отток из Иркутской области по межрегиональной миграции значительно увеличивается. Я не могу сказать, что Приангарье не развивается, негде работать. Развитие есть, но в темпах мы значительно проигрываем. Другие регионы могут предложить более привлекательные условия для жизни, иное качество городской среды. Во многом, конечно, работают стереотипы. Например, Иркутск считается грязным городом, где комфорт городской средой очень низок. По моему мнению, Новосибирск гораздо грязнее, особенно весной и осенью. 

– У Иркутской области есть уникальные механизмы по привлечению, удержанию населения? 

– За последние годы мероприятий или программ, которые могут выделить Приангарье, сделать его более привлекательным для мигрантов, чего-то нового и яркого я не припомню. Региональная миграционная политика реализуется строго в рамках законодательства, без каких-либо инноваций и креативных идей. Это нежелание выбиваться из федерального поля и целенаправленно работать на привлечение в область человеческих ресурсов. Делают то, что должны, и не более того. Ведётся работа по программе возвращения соотечественников, выполняются требования федерального законодательства по трудовым мигрантам – обучение языку и экзамены, но результат невелик. На самом деле это никому не нужно, и в первую очередь мигрантам. Трудовые мигранты не ориентированы на постоянное проживание, оседание, не заинтересованы в изучении языка и всего остального. Это общероссийская проблема, даже мировая. В Томске пробовали обучать мигрантов  русскому языку. С огромным трудом, при помощи НКО удалось загнать на занятия три-четыре десятка людей, которые после работы в течение часа мужественно боролись со сном. В итоге уровень знания языка не улучшился. 

– Некоммерческие организации помогают в адаптации мигрантов?

– Организации, которые условно называют «диаспорами», безусловно, работают с соотечественниками, но это больше похоже на кризисный центр. Мигранты обращаются туда, когда возникают проблемы. Эти примеры видно всегда, они часто не выплёскиваются в публичную сферу, но в кулуарах существуют. Даже в работе общественно-консультативного совета при ФМС такие вопросы возникают. Представители организаций сами отмечают, что заставить прибывающих  прийти к ним не может никто. Иногда доходит до смешных просьб обязать мигрантов регистрироваться не только в ФМС, но и в соответствующей диаспоре. Это невозможно да и не нужно. Мигранты приезжают сюда работать, и если не возникает проблем, зачем им лишняя морока? НКО с точки зрения регистрации и формальных вещей не сможет подменить государственный орган ни в силу правомочности, ни в силу масштабов. Это символично и значимо, но некоммерческая организация не справится  с содержанием и объёмом такой деятельности. 

– Не так давно были сокращены квоты на иностранную рабочую силу. Как это повлияет на ситуацию в регионе?

– Напрямую квоты на количество мигрантов не влияют. Это механизм регулирования не количества мигрантов, а соотношения легальных и нелегальных мигрантов. Чем меньше квота, тем выше нелегальная занятость. От сокращения квот количество мигрантов не уменьшится, только если это совпадёт с кризисом – тогда да, их число пойдёт на спад. Но скорее кризис экономики повлияет на численность, чем квоты. Квота – это инструмент «нерегулирования» миграции. 

– Часто Иркутскую область позиционируют как полиэтническое, поликультурное  пространство, где уровень ксенофобии не так высок. Так ли это?

– Мне кажется, что здесь есть два уровня проблемы или отношения к мигрантам. Есть личностный, бытовой уровень – повседневность, когда мигрант, с которым осуществляется взаимодействие, не вызывает отторжения. Нет табу или запрета, который не позволяет покупать продукты на рынке, использовать их труд на стройке или в ремонте. Не всегда устраивает качество работ, но это не влияет на факт использования труда мигрантов. Как только начинает формироваться и озвучиваться оценка – независимо от того, в посиделках на кухне или официальном опросе, – отношение к мигрантам становится негативным. Причина – подмена личного опыта стереотипами, которые бытуют в обществе. Личная и публичная оценка всегда расходятся. Очень часто в интервью респонденты приводят псевдоэкономические аргументы: мигранты забирают рабочие места, сбивают цену на работу, но тут же говорится, что услуги мигрантов неимоверно дорого стоят. В их понимании противоречий нет, просто они из разных миров. Одно дело, когда я сам нанимаю мигранта поставить забор и это дико дорого. Другое – когда мигранта нанимает «буржуй»-работодатель, которому выгоднее платить меньше: мигрант сбивает уровень заработной платы, забирает рабочее место. В целом, мне кажется, уровень ксенофобии соответствует общероссийским тенденциям.

– Стереотип – это попытка упорядочить картину мира или защитный инструмент?

– Я предполагаю, что это один из инструментов оставаться «своим». Как только ты начинаешь говорить о проблеме не так, как это принято, противопоставляешь себя сообществу. Становишься белой вороной, жирафом – кем угодно. Стереотип – массовый и принятый, его использование – включение себя в сообщество. Поэтому, возможно, и возникает разрыв в оценках личностного опыта и оценках вообще. 

– Каковы основные тренды внутренней миграции в регионе? 

– Как тренды сформировались 10 лет назад, так и держатся. Можно сказать, что в Иркутской области существует двухуровневая система миграции. Главный центр стягивания населения – это Иркутск, Шелехов, Ангарск – Иркутская агломерация. Второй уровень – крупные города области: Братск, Усть-Илимск, которые собирают людей с близлежащих сельских районов. С агломерацией эти города имеют отрицательный миграционный баланс – уезжает больше, чем приезжает. Происходит замещающая миграция: в эти города приезжают из сельской местности, а горожане едут в областной центр.

Для зоны Иркутской агломерации самый главный тренд – пригород. Население Иркутского района подбирается уже к 100 тысячам – это число официально зарегистрированных жителей, а по факту гораздо больше. Миграция просто феноменальная. Рост начался в 2003–2005 годах, он заметен визуально: по плотности потока машин в направлении района, по изменению границ и принципов формирования жилой среды, что видно на электронных картах. Самый яркий показатель – включение пригородных поселений в ДубльГИС, который демонстрирует жилой массив, исключая природные объекты. Появление свежеосвоенных пространств района на карте ДубльГИСа означает их символическое включение в жилое пространство. 

– В чём особенность нового социального пространства?

– Субурбанизационная миграция из города в пригород на постоянное жительство – нетипичная для России ситуация. Только столичным регионам, таким мегаполисам, как Москва и Питер, и нескольким другим крупным городам свойственен выезд горожан в пригород. В остальных формирование пригорода идёт за счёт урбанизационной миграции. Яркий пример – соседний Улан-Удэ, где большая часть жителей пригорода – вчерашние селяне. В Иркутске обратная ситуация – пригород заселяют горожане. В этом смысле мы больше напоминаем «одноэтажную Америку», где после второй мировой войны активно шла субурбанизация. Конечно, есть большие отличия в том, как эти процессы протекают, как формируется сообщество. Для Америки было характерным бросить всё и уехать в пригород: большие ипотечные кредиты в пригороде, полностью разорванная связь с городом, где была только трудовая занятость. У нас горожане, выезжающие в пригород, часто имеют прочные связи с городом. Сохраняется городское жильё – оно становится неосновным и нередко сдаётся в аренду. Сохраняется связь в сфере медицинского обслуживания, в культурной сфере. Формируется сообщество, которое живёт поверх границ, причём во многом за счёт эксплуатации разницы между городом и селом. Сельские тарифы, наличие земельного участка, лучшая экологическая ситуация плюс «бонусы», которые даёт город, – высокий уровень медицины, величина заработной платы,  образование. Во многом формирующееся сообщество живёт как транслокальное, существующее подобно трансграничным сообществам, возникающим на границе государств. Формирование нового сообщества хорошо описывается через концепт «фронтира» (от англ. frontier – «граница, рубеж». – «Конкурент»), который ложится в идею сельско-городского континуума, не имеющего жёсткой границы между городом и селом. Это скорее пространство их взаимодействия. 

Субурбанизационный тренд, на мой взгляд, будет сохраняться до тех пор, пока существует значительная разница в качестве и стоимости жизни между селом и городом, прежде всего в возможностях решения жилищного вопроса.